***
Закрыл входную дверь, приник к ближайшей стене, сполз по ней вниз и лег на пол. В наушниках тихо играет Placebo, с верхних этажей доносятся крики. Он достает из кармана потрепанной куртки таблетку. Ест одну за другой, смотря в кривые доски на полу. Мимо проходят люди по узкому коридору, некоторые не забывают об него споткнуться. Так он проводил свою жизнь. Жил в борделе его тети, где на свою больную голову работала его младшая сестра. Каждый день встречал взглядом мужчин, которые идут в комнату его сестры, он их не останавливал и просто смотрел, как за ними закрывается дверь. После надевал на уши наушники и делал громче музыку. Тетя Холла любит, балует, чем может, помогает деньгами его сестре, та хочет получить хорошее образование и убежать отсюда. А Холл иногда ворует у клиентов на новые таблетки, без которых уже не может жить. Часто он не приходит в бордель, чтобы не видеть новых мужчин его сестры, и бродит во тьме среди домов, выискивая дилеров. В его жизни не было смысла, кроме поиска наркотиков. Знал, что плохо, знал, что ужасно, знал, что может умереть в подворотне в драке за колеса. В одной из массовых драк он получил шрам над бровью. Сестра Лаура не могла смотреть на него без слез, когда он приходил, пошатываясь от ломки; Холл не мог поднять на нее взгляд, зная, что ее красивое лицо избито и размазано в губной помаде. Лаура рассказывала, как кончают жизнь такие, как он; Холл не отвечал ей, прокручивая в голове болезни, которыми, вероятно, больна сестра. Когда в его жизни появился героин, он понял, что теперь у него только два пути: в скором времени подохнуть или стать навсегда инвалидом. Эти мысли приводили его в отчаяние, но он тайно мечтал о первом исходе. Поэтому каждый раз наполнял шприц и кололся в вену левой руки. Корил себя. Не мог уже остановиться. По ночам, лежа в продавленной кровати, слышал через тонкую стенку, как плачет сестра и откладывает деньги в тайник. Он скрывал руки за толстыми свитерами. Когда закатывал рукав, боялся глядеть на то, во что превратилась его рука от героина. Уверен, что она покрыта большими синими гематомами, что на месте его постоянных уколов уже распространяется гниль.***
После последнего принятия героина он оказался в этой больнице. Уже без руки. Без планов на будущее. Он уже думал о том, как повесится из открытого окна больницы на своей капельнице. К нему никто не пришел за всю неделю, пока он лежал в больнице. Ни сестра, ни тетушка, никто, кроме доктора, приходившего узнать его самочувствие. Холлу грозит тюрьма за распространение запрещенных веществ и постоянные кражи. – Из заключения судебно-психиатрической экспертизы, Вас приняли невменяемым. И Вы отправитесь на лечение в местную психиатрическую больницу, – продиктовал доктор, держа в руках заключение. Холл безразлично отвернулся к окну. Ему было уже все равно, куда отправят. Возврата в прежнюю жизнь у него не было.***
Он не считал себя помешанным. Не считал себя безумцем. Он был уверен, что он в порядке. После его пробуждения в больнице, он больше не чувствовал странного жжения, как при ломке. Казалось, он избавился от зависимости. Но рука мелко подрагивает, когда он думает о том, что было бы неплохо сейчас затянутся недурным косяком. В любом случае без чьего-либо разрешения его везут в психиатрическую лечебницу, хоть он и в своем уме. И то, что его могут там поджидать обезумевшие дикари, пугало его. В истории было полно случаев, когда абсолютно здоровых людей отправляют на лечение. Здоровыми они оттуда, конечно же, не возвращаются. Или же вообще не возвращаются. Из тюрьмы выйти легче, чем из психиатрической больницы. Вскоре из окна микроавтобуса, на котором его везли, показалось трехэтажное здание, огражденное железным забором.***
Его определили в белую палату, которую запирали на ключ. Штукатурка изредка падает с потолка, а со стен течет ржавая вода, неровно стоят по комнате скрипучие койки. Холлу позволили выбрать себе кровать – дальнюю от всех, у окна, которое продувает через щели. Медсестры выдали ему соответствующую больничную форму, но не такую, с длинными рукавами, как у того ненормального, привязанного к кровати в дальнем углу комнаты. Объяснили длинные правила и сказали, что ему допускаются некоторые привилегии. По правилам местной больницы, ему определяется личный врач. Он будет видеться с ним два раза в неделю: во вторник и четверг. Его оставили располагаться на новом месте. Все это время он сидел на кровати с апатичным лицом, не особо понимая, что происходит. Ему уже все равно. Ничего не хочется, все стало слишком бессмысленно. Холл откинулся на кровать, закрывая рукой левое плечо. Он найдет способ покончить с собой, и тогда все станет хорошо.***
Холл старался найти способ умереть весь следующий день. Но работники больницы не оставляли в комнате острые предметы, не давали ножи и вилки в столовой за едой, все кровати были одноэтажными и на них нельзя было повеситься. Не нашел ничего. Холл поник духом, понимая, что ему придется провести в этом месте остаток своей жизни вместе с кучей больных людей. И когда-нибудь, спустя время, он станет так же бессмысленно долбиться головой об стену, цепляться в безумии за решетки на окнах… находиться в закрытой камере в смирительной рубашке. Де Вард не мог свыкнуться с тем, что у него больше нет левой руки. Многие вещи, которые он раньше с легкостью делал, теперь делает с трудом одной рукой. И теперь свободный левый рукав вольно болтается на плече. Раньше, лежа на продавленной кровати в борделе, Холл сцеплял свои руки в замок, строил иллюзии, помогавшие справляться с пагубным одиночеством. А сейчас он заматывает свою ладонь в старую ткань рукава. На него смотрели с сожалением, но он не нуждался в поддержке. Он ни в чем больше не нуждался. Он лишь желал покончить со всем как можно быстрее.***
Однажды к нему подошел один прокаженный за все время его пребывания. Назвался Альфредом. С виду он был неплохим парнем, на нем не была смирительная рубашка, но про него поговаривали, что его несколько раз отправляли в одиночную камеру. Туда отправляют только буйных пациентов. – А знаешь, – начал он, подсаживаясь к Холлу, – у нас с тобой один психиатр. Мы теперь как братья по крови, братья по разуму, союзники или, как говорит док, товарищи... – проговорил он на иностранном языке. – Я пока не знаю, кто мой врач. Альфред удивленно раскрыл глаза. – О, ты разговариваешь! Я думал, ты немой инвалид, – он таких слов Холл прикусил изнутри щеку, но ничего ему не ответил. – Хм, тебе не сообщали? Артур, как всегда, ничего не говорит. А! Артур это заведующий больницей, кстати говоря, он тебя встречал у входа, наверняка. Он, конечно, тот еще урод. Знаешь, что он сделал? Он отобрал мои очки! Я ведь близорукий, а он их забрал, будто я могу ими порезаться. А еще он своего брата сюда положил на принудительное лечение. – Какого брата? – спросил Холл. – Меня, – Альфред пожал плечами и резко обернулся на звук открывающейся двери в палату. – Это за мной. Он встал с постели и отправился на выход, встречаясь там с врачом. Холл проводил его взглядом.***
Еда точно по расписанию, ничто не может нарушить порядок дня. Сначала в палату заходят врачи и будят пациентов, следят за тем, чтобы они тщательно заправили постели, потом вели в душевую, где Холл мог самостоятельно пользоваться приборами, когда как за остальными велся контроль, – одна из его привилегий. Дальше – в столовую на завтрак. Ближе к двум дня был обед, в шесть – ужин. Между обедом и ужином отводилось несколько часов на отдых в активной комнате. В основном, там играли в карты на сигареты, смотрели телевизор или лежали на мягком ковре. Ближе к девяти всех укладывали спать. А потом снова подъем с постели с раннего утра. И так каждый день. Раз за разом. Холл уже привык, повинуясь этому течению. Он и раньше жил по ведомому только ему расписанию, сейчас изменились только пункты выполнения. Состояние все то же. Желание что-то изменить не ушло. Желание покончить с собой все еще рядом с ним. В этом месте есть место для встреч. Однако ни сестра, ни тетя Француаза не удосужились проверить его. Возможно, думают, что пропал где-то на улицах, избитый, в мусорном баке, с таблетками в сжатом кулаке. Альфред интересуется его здоровьем даже больше, подходя каждый день что-нибудь рассказать о прошлом. Иногда при нем начинает плакать. – Ох, такая ностальгия, да… чувак, не обращай внимание, я просто несколько сентиментален, – Альфред вытирал слезы рукавом, продолжая рассказывать. Когда ему становилось хуже, он уходил. Холл слушал его. Ничего в ответ не говорил. Внимал его словам и смотрел на его горькие слезы сожаления.***
Вторник. День его первой встречи с психиатром. Видеться с ним не хотелось Холлу, но придется привыкнуть и к тому, что в его расписании появилось два жалких дня в неделе, которые придется уделить разговорам с психиатром. Охранники проводили его из палаты до кабинета доктора. Де Вард кинул взгляд на дубинки охранников. Они готовы были использовать их и даже проявляли огромное к этому желание. Пациентов здесь часто бьют. Дверь отворилась, и его протолкнули вперед. Охранники остались позади, вставая около двери. Кабинет доктора отличался от палаты. Здесь не было жутких белых стен и потрескавшегося кафеля. На полу лежал старый и мягкий ковер, а стены были объяты обоями теплого оттенка. Вдоль одной стены стояли шкафы, заполненные книгами и документами; а по среди кабинета стояли дубовый стол и два простеньких кресла напротив друг друга. Врач сидел в одном из них. Мужчина встал со своего места и пригласил его за стол на соседнее кресло. – Здравствуй, – психиатр улыбнулся, что было как-то необычно для персонала, который всегда строил серьезные лица. – Я Иван Брагинский, буду твоим лечащим врачом. Как тебя зовут? Холл прошелся до кресла и сел в него, немного удивленный. Тон и голос доктора были какими-то детскими, да и сам доктор походил на взрослого ребенка в белом халате. – Вы знаете, – резко ответил он. – Знаю, – психиатр сел обратно в свое кресло, скрестив руки на столе. – А смысл спрашивать? – Хотелось бы услышать от Вас, – Иван пожал плечами и посмотрел на стальное кольцо с наручниками посередине стола. – Думаю, они нам не понадобятся. Я надеюсь. Холл только фыркнул и отвел взгляд от стола на окно. Ему это не нравилось, вид из окна был куда лучше. Зря он на что-то надеялся. Пустые разговоры ничем не помогут. – Вы не из болтливых, да. Что ж, может, Вам предложить чай? Рядом с его столом стояла тумбочка с электрическим чайником, несколько чашек и коробки с печеньем. Холл давно не ел печенья, тем более не пил чай. В последний раз он пил чай в кругу семьи, еще не распавшейся. Так что это было очень давно. Поэтому он согласился. Брагинский разлил чай и открыл коробку с печеньем. В коробке оказался также нетронутый шоколад. Холл любил есть шоколад и так же любил утешать себя мыслями о том, что шоколад увеличивает гормоны счастья, и Холлу хотелось в это верить с каждым разом отламывая от плитки шоколада кусочек. Но каждый раз, когда он хотел получить это счастье, он получал от жизни в лицо. Слишком сильно, чтобы здесь помог один шоколад. – Расскажите мне… – психиатр взял его руку в свои. Холл мгновенно одернул ее и убрал под стол, сжимая колено. – Простите, принцип работы, – Брагинский улыбнулся, – я привык к этому, поэтому не замечаю. Если Вы не любите касания, то так тому и быть. Я не буду это делать. Просто… обычно некоторым становится намного легче, когда их держат за руку. Маленькая поддержка без слов. Де Вард кивнул. В последнее время он стал нервозно относится к всякого рода прикосновениям. Его это жутко коробит. – Так вот, – он продолжил, – как Вы потеряли руку, Холл? И не говорите, что я знаю, я должен услышать это от Вас. Иногда то, что написано на бумаге совершенно отличается от того, что на самом деле думает человек. – Ну… – Холл опустил взгляд на пустой левый рукав и намотал его на ладонь правой руки. – Увлекся тяжелыми наркотиками. – Героин, да. Де Вард согласно кивнул. – Ничего, Холл. В этом нет ничего страшного. Я и сам по молодости пробовал все, что было неизвестно. Почему же Вы начали это? Не просто же так, верно? – Верно. Пациент вновь кивнул, но речь не продолжил. Психиатр поднял одну бровь, в недоумении глядя на человека напротив, а после спокойно усмехнулся и откинулся на спинку стула. – Хорошо, не буду мучить этим. Со временем, возможно, Вам будет сильно невыносимо держать это все в себе и захотите поделиться. Давайте проведем несколько дней, разговаривая о бытовых вещах. Разговаривать о личном с совершенно незнакомым человеком довольно трудно, да и не имеется особой охоты. Я понимаю. Холл удовлетворенно выдохнул. Расслабил напряженную спину и следом за врачом разомлел в уютном кресле, удобность которого он так и не замечал до этого момента. Хоть кто-то его может воспринять нормально. Хоть здесь он может почувствовать себя человеком. – О чем бы Вам рассказать, не знаю, – Иван потер рукой подбородок, Холл отметил, что его руки были в лайковых перчатках. К счастью, де Вард сам нашел тему: – Что происходит во внешнем мире? – А, ну да, это ведь Ваша вторая неделя пребывания здесь. Конечно. Я с удовольствием буду каждую встречу говорить о новостях. Так, посмотрим, что тут в газете написано, – чтобы развеять небольшую напряженность и неловкость первой встречи, психиатр говорил о всех своих действиях. Он взял со стола сложенную газету и раскрыл ее. Прочитал, что было, по его мнению, интересно. В итоге открыл последнюю страницу газеты и сказал: – Сканворд разгадать не хотите? Холл улыбнулся мужчине и дал положительный ответ, беря в руку предложенный карандаш. Пить чай и слушать незнакомого человека, возможно, было не такой уж и плохой идеей.***
Четверг. День сеанса с психиатром. Встречи происходят вечером, перед тем, как все отправятся спать. В столовой сегодня подали на десерт пирожки с вишней. Обычно, в столовой вместе с пациентами ел и персонал, в том числе и Иван. Его место было за столом вместе с медсестрами, когда как другие психиатры сидели за другим столом в противоположном конце столовой, там же сидел и заведующий Киркленд. В порции Брагинского было подозрительно мало еды и десерта ему вовсе не досталось. Но он все быстро съел, не подавая никаких признаков недовольства, и вышел из столовой. Холл посмотрел на него и на стол, где сидели другие врачи вместе с Кирклендом, которые что-то тихо обсуждали, косясь на выход. Де Вард оглянулся вокруг и положил свою выпечку себе под форму. В этот раз с ним был лишь один охранник. Его опять проводили до кабинета Брагинского и открыли дверь. Иван его поприветствовал. Холл удостоверился, что дверь за ним закрыта и быстро прошел к стулу и сел. Пошарил в форме и достал немного помятый пирожок с вишней. Протянул его своему психиатру. – Мне? – удивился Брагинский. – Берите, мне не жалко. Он принял еду и положил на тарелку вместе с печеньем. – Спасибо большое. Я сейчас поставлю чайник и съем его. Но с чего такая щедрость, Холл? – Я все видел, – зло сказал он. – Э? – Иван склонил голову к плечу. – Разве не понятно? Даже я, оценив ситуацию, все понял. Вы же высококвалифицированный врач, вы лечите больных. И, что главное, успешно. А все остальные, особенно тот заведующий, над Вами насмехаются, уменьшая количество еды, которую Вам подают, дают сложных пациентов, я даже почти уверен, что Вам урезают зарплату. Вы ведь живете в этой больнице, а Вам так ухудшают жизнь. Разве это справедливо? Иван грустно опустил плечи и поджал губы – видно, что тема больная, и что Холл абсолютно прав в своих догадках. Однако Иван быстро пришел в себя и засмеялся. – Что-то Вы, Холл, сегодня разговорились. – И что, Вы хотите этим сказать, что не собираетесь ничего с этим делать? – Нет, – Брагинский пожал плечами и расставил на столе кружки, – я здесь давно. Киркленд меня недолюбливает и настроил всех против меня. Впрочем, я уже привык. Не хочу снова иметь проблемы с Кирклендом. Холл сощурил глаза и положил ногу на ногу. – Какая зарплата? – спросил он напрямую. – Вполне себе хватает, – ответил Иван и добавил: – хватает, чтобы каждый месяц баловать сестер. Холл задумался. Вспомнил своих родственников, свою сестру. Хотел бы он, чтобы Лаура смогла получить образование и устроится на хорошую работу, сбежать из борделя. Он, как и Иван своим сестрам, желал ей только лучшего. – Рассказать про них? – Иван положил локоть на стол и подпер ладонью подбородок. Он казался совсем умиротворенным. – Думаю стоит, немножко открыть свою биографию Вам, ведь мы только продолжаем наше знакомство. Иван тут же сменил тему разговора, Холл не был против, только уселся на стуле поудобнее. Иван ничего не смеет изменять в быте своей работы… Холл тоже бы продолжил употреблять наркотики, не пытаясь остановиться. Это бесполезно. – Я средний ребенок в семье. Сестер у меня две: старшая – Оля, младшая – Наташка. Они уже давно разъехались по разным странам и вышли замуж. Несколько раз в месяц я с ними перезваниваюсь. Отправляю им письма и деньги с зарплаты. – Зачем? Ведь у них есть мужья, и они наверняка могут сами себя обеспечивать. – Это да, но что мне проку с этих денег, если я живу в этой больнице? Покупать новые халаты? – Вы могли бы их накапливать на карту, – предложил де Вард. – Уже коплю. Там столько денег, что я могу купить загородный дом, – Иван прикрыл глаза и выдохнул. Чайник вскипел. Брагинский опять разлил чай в чашки и проговорил: – Ну а Вы? Как Ваша семья? Волнуется, небось, о Вас. Холл от таких слов издал иронический смешок. – До какой-то поры я жил с родителями. Не знаю, что случилось, но после меня и мою сестру Лауру к себе взяла дальняя тетя, – Холл на небольшое время задумался и скомкано добавил: – В общем, они ни разу меня не посетили ни в больнице, ни здесь, вряд ли они вообще знают о том, что я еще жив. – Вполне могло произойти и то, что их не предупредили, – Иван понимающе кивнул, – давайте напишем им? Холл поднял глаза на психиатра, перестав глядеть в свою чашку с крепким чаем. С одной стороны, это звучало неплохо, а с другой – ему что-то сообщали о запретности послания писем за территорию больницы. – Разве это возможно? – Конечно, если отошлю письмо я. Многие знают, что я часто пользуюсь услугами посыльного. С этим проблем не возникнет. Иван поискал в ящиках стола чистые листы бумаги и приличный конверт. – Я никогда раньше не писал писем, – сознался де Вард, – как-то не требовалось. – Ничего, я помогу. Напишите сегодняшнюю дату и год справа… Едва ручка коснулась листа бумаги, как при слове «дата» Холл встал в ступор. Он не помнил, какой сегодня день, год – еще может быть, а вот день – нет. Но был уверен, что сегодня либо вторник, либо четверг. Он осмотрел кабинет Ивана на наличие календаря. Нет, его здесь не было, как и во всей больнице. По какой-то причине, отсчет дней здесь не вели. – Сегодня двенадцатое января, Холл, – улыбнулся Брагинский его замешательству. Он записал дату, свое имя и стандартное начало письма. Долго думать над письмом ему не пришлось, все слова сами возникали из-под пишущей ручки. Он писал – давно же он этого не делал, так давно, что почерк был несколько кривым – о том, что потерял левую руку, о том, что хочет выбраться отсюда и том, что хочет увидеть сестру.***
Однако уже зима. Середина зимы. А Холл прибыл сюда в конце лета. Как он не заметил этого стремительного изменения времени? Он стоял у заколоченного окна у своей койки. Сквозь щель деревянных досок он видел, как падает белый снег. Когда он закончил писать письмо, Иван написал на конверте адрес (он был на иностранном языке, так что Холл все еще не знал, где он находится) больницы и дома, в котором жил де Вард. Как сказал Брагинский, средняя отправка письма длится около недели, и он даже уверен, что эта неделя пройдет так же быстро, как и все эти месяцы. Холл поздно начал замечать, что в еду что-то подкладывают. Что-то такое, от чего он чувствовал себя опустошенным и вялым. Он начал страдать бессонницей. И он больше не хотел покончить с собой. И, что самое главное, через какое-то время перестал думать о семье и возвращении домой. Все чаще посещали мысли, что в больнице хорошо, все чаще он чувствовал себя счастливым. И он с нетерпением ждал двух дней в неделе. Что это были за дни? Среда и суббота или понедельник и четверг?.. Холл окончательно запутался во времени и датах, хоть каждый сеанс просил Ивана сообщать ему день, но каждый раз его забывал. Пытался держаться, понимал, что бесполезно. Ощущения были, как будто он снова принимал наркотики. Было все так же расплывчато, так же бессмысленно. Пациентам разрешалось курить сигареты, и Холл от них не отказывался.***
Раньше он думал о новой жизни. Было бы неплохо, чтобы начать ее с кругосветного путешествия на велосипеде. Останавливаться в забегаловках, общаться с туристами, спать под открытым небом. Наслаждаться жизнью, не утруждаясь в поиске свое предназначения. Он не видел остального мира. Возможно, немного об этом жалел. Но он не жалел о том, что видел Ивана всего два раза в неделю. Ему этого хватало. Хватало, чтобы продолжать дышать. И он заново вытаскивал сигарету из пачки и закуривал. Смотрел в окно. Там снова шел снег. Холл в очередной раз у Ивана, и он погружен в непонятное чувство счастья. – Мне сказали, что Ваше письмо не дошло, – проговорил Иван, попивая чай, – кажется, неправильный адрес или же письмо потеряли по дороге. В любом случае, мы можем попытаться еще раз написать его, и в этот раз оно точно дойдет. Холл растянулся в улыбке. Конечно же, он не помнил ничего о письме. И не помнил об имени сестры. А может, у него был брат… Он не помнил. Сейчас все было хорошо. Даже без счета дней.***
На следующий – а может, и не следующий – день Холл не увидел Альфреда. Он куда-то пропал, а медсестры подозрительно носились по больнице, хватаясь за головы. Приехала служба порядка. – А знаете, – задумчиво проговорил Иван, – мне всегда было несколько страшно находится с ним в комнате, где больше никого нет. Признаю: он пугал меня. – С чего бы его бояться? Когда настало время сеанса, Брагинский рассказал ему, в чем дело: Альфред умер. Повесился в какой-то подсобке. Холл запомнил Альфреда жизнерадостным и добрым парнем. И он не представлял его каким-то другим. Его внешность и характер будто говорили, что он родился под ярким солнцем. – С того, что не просто так его сюда собственный брат закинул. Он убил и изнасиловал двенадцать детей. Холл от удивления прикрыл рот рукой. Для него это было большим ударом. Альфред всегда казался таким… хорошим человеком, что о нем и не подумаешь, что он хоть раз в жизни совершал грех. Но ведь не зря его положили в эту больницу. Он оказался здесь не просто так. – По нему и не скажешь, что он… такой. – Да, – кивнул Иван, – я, конечно, не хвастаюсь, но, видимо, мое лечение пошло ему на пользу. В скором времени он мог бы выйти отсюда абсолютно здоровым… В первое время его пребывания здесь Альфреда держали в смирительной рубашке, накрепко закрепив к постели. После погрома, который он устроил в столовой, его отправили в одиночку. Он сидел там несколько раз, не помню, сколько. До меня у него было два психиатра, одного из них Альфред убил, вырвав кадык. Поэтому я жутко испугался, когда после таких событий его определили мне. Но… кажется, мы нашли общий язык. Он раскаялся. Стал более спокойным, веселым, совсем не опасным. – Я помню, как он расплакался передо мной, рассказав о его службе, будучи летчиком-испытателем. – Да. Он часто и мне говорил об этом. У него есть дома пилотная куртка. Надеюсь, Артур разжалится и положит в гробу эту куртку на него, похоронив Альфреда вместе с его мечтами. Он хотел стать в будущем космонавтом. Невыносимо милая история для насильника детей, не правда ли? Вот такой он и был… – Жалко его. – Скажи это родителям тех детей. Но да… в каком-то смысле и его можно было бы понять. Как и тебя, начавшего принимать наркотики. Как и меня, пришедшего на эту работу. Всему есть объяснение. Но… черт, почему же он умер, ведь все же было отлично? Холл кинул, опустив голову. Но за выражением скорби на его лице сияла улыбка. Когда Альфреда больше не было… ему больше никто не мешает. Теперь Иван будет у него каждый день принимать сеанс. И он уверен, что никто не найдет маленький ключ от склада, который лежит у него в ботинке. И он уверен, что с ним все в порядке. Холл берет за руку Ивана и с придыханием говорит: – На самом деле все это не важно: почему умер Альфред, что сейчас творится в мире – мне все равно, что с ним будет, пусть сгорит к чертям, – как я буду жить дальше или то, когда я брошу курить. Это неважно. Для меня сейчас нет ничего на свете важней чем Вы. Он крепче сжимает своей единственной рукой ладони Ивана. С ним правда все в полном порядке.