Что ни делается, все... к лучшему?

      — Твою мать! Твою мать! Твою ж мать… — повторяю как заведенная, зажимая между ухом и плечом так и норовящий выскользнуть мобильник и прыгая на одной ноге, стягивая джинсы.       Ну что за день? Если с утра не задался, то дальше будет только хуже. Хотя «хуже» — уже совсем не то слово, которым можно описать происходящий пиздец.       — Да возьми же трубку! — рявкаю на ни в чем неповинный гаджет, отбрасывая наконец теплую и липкую ткань, которая еще десять минут назад была моими любимыми джинсами. Спасительным оплотом моего душевного равновесия. Рассекать в вульгарных ботинках и сексуальном нижнем белье легко, только когда никто не видит. По крайней мере, со мной именно так.       Смирнов, сука! Я знаю, что он специально. Кобель озабоченный…       — Где тебя носит? — наконец-то отвечает староста, отвлекая меня от перечисления характеристик нашего же одногруппника.       — В туалете пятого корпуса! — перехватывая телефон рукой, выдыхаю я, пытаясь разглядеть следы кофе на платье. — Это катастрофа…       Нет, платье черное само по себе и даже сухое. Кажется. Но вот его длина… оставляет желать лучшего. Да и платьем-то его в магазине, по-моему, по ошибке назвали: высокий ворот, без рукавов, черная шелковая нить плотной вязки приятно прилегает к телу от самой шеи до… верхней трети бедра примерно. Можно, конечно, дотянуть до середины, но уже на втором шаге оно займет прежнее место. Поэтому я и надеваю его исключительно с джинсами или легинсами. Ну срам же! Нет, я не сноб и не то чтобы скромница. Ну, может быть, чуть-чуть. Но колготки терпеть не могу, а чулки, как бы высоко я их ни натягивала, всегда провокационно отсвечивают резинкой. Черт, черт, черт!       — Катюх, скажи Шварцу, что я… Бля, не знаю. В Боткино на скорой уехала, или меня похитил инопланетянин, метеорит на голову упал, или…       — Сдурела? Ноги в руки, плащ накидывай и бегом в первый! — шипит моя подруга, а на заднем фоне отчетливо слышен гогот одногруппников. Вот сто пудов Смирнов по двадцатому кругу хвастается своим подвигом и его дружки ухахатываются, вспоминая мою физиономию, когда он «случайно» пролил на меня свой кофе, по содержанию сахара больше напоминающий сироп. Сука он и есть! — Зачет, Соф, зачет! В деканате уже…       — Да знаю, знаю. Не выйду на сессию вовремя, и никто на мои заслуги смотреть не будет… Ну, Ка-а-ать, прикрой, а? Не могу же я явиться в аудиторию в таком виде.       — Так, что случилось? — ее голос вмиг становится серьезным, намекая на полную готовность выслушать и вникнуть в ситуацию. — Опять Смирнов, да?       Вот люблю ее сообразительность. Только мне уже никакая смекалка не поможет. Катька и так почти с начала семестра прикрывала меня на парах английского. Ну вот кто додумался ставить две пары иностранного языка во второй половине субботы? У меня то тренировки, то с мелкой надо посидеть, то очередной приступ меланхолии к концу недели разыгрывается. Да и сама хороша! Говорили мне: иди на немецкий. Но нет! Мы же легких путей не ищем. Зачем мне посещать пары, где я знаю материал лучше преподавателя? Тьфу! Дура самонадеянная. Еще и английский дается со скрипом. Ну кто ж знал, что…       Из динамика звучит сигнал к началу занятий, а я с остервенением тру влажными салфетками и без того раздраженную и покрасневшую кожу, убирая следы липкого кофе.       — Этот му… кхм… — закашливаюсь, столкнувшись взглядом с уборщицей, и понижаю голос до шепота, — гандон вылил на меня свой черный кофе с пятью ложками сахара. Мои джинсы сейчас напоминают слипшуюся субстанцию неопределенного цвета, и я при всем желании не смогу натянуть их обратно. А кожа вообще красными пятнами пошла от горячего. Бля, ну что делать, Кать?       — Шварц опаздывает. Ты же в платье. Надевай колготки и дуй сюда! Я его постараюсь отвлечь!       — Ка-а-ать… Ну какие колготки? Ты же знаешь…       — Синицына, — если староста начала фамильничать, то дело труба, — у нас первая зачетная контрольная. Он тебе без нее в конце семестра зачет не поставит. Хоть в одних трусах, но чтобы через семь минут ты была тут!       И отключилась… З-з-зараза! Да не Катька, а…, а вся эта ситуация. Ну надо же так попасть. Вот что мне стоило не идти в столовую? Или надеть другое платье с чулками? Или другие ботинки… О-о-о, ботинки — это отдельная песня. Вообще-то, из дома я выходила в мягоньких и удобных финских валенках — белых с черным рисунком, м-м-м… — в которые не без труда были заправлены голубые классические джинсы…       За рассуждениями над судьбой-злодейкой достаю запасные чулки, которые всегда лежат во внутреннем кармане сумки вместе с предметами личной гигиены. Вообще, с моей рассеянностью у меня в каждой сумке по запасной паре лежит — вдруг заляпаю грязью, пока от метро дотопаю до университета, или зацеплюсь за стул в аудитории, как это уже было не раз, и стрелка пойдет. Вот могу же быть предусмотрительной. Местами, временами…       Черные. Плотные. С широкой резинкой… Так, спокойно! Если не наклоняться и ногу на ногу не закидывать, то все обойдется. Уж три часа я за собой смогу последить, да?       Раскатывая капрон по ноге, продолжаю перебирать события сегодняшнего дня, грозящие вылиться в катастрофу. Почему катастрофу? Да я знаю своих одногруппников, а особенно хорошо знаю негласного лидера мужской части нашего гадюшника. Он весь прошлый семестр свои шары ко мне подкатывал, и я не то чтобы сдалась… Варианты искать не захотела. Урод озабоченный! Отказ ему не понравился. Не привык он, видите ли. А я не собираюсь бегать по врачебным кабинетам с унизительными результатами анализов после незащищенного секса, к которому он так тяготеет. Мало ли, что у него там может быть. Бабник легкомысленный. Ай, ну его к черту! И девок его туда же с их венерическими букетами… Он мне сам по себе и не нравился толком-то. Все! Проехали.       Ленка еще… Краса моя безголовая. Со школьной скамьи ношусь с ней, как с писаной торбой. Только от растяжения, полученного пару недель назад на тренировке, отошла и в гололед нацепила эти свои лакированные ходули. «Прелесть кавайная», ага. И на этой «прелести» чуть не растянулась у выхода из метро. Руки-ноги целы, только связки потянула. Теперь уже на левой ноге. А если бы я не поймала? Софа же добрая душа, и размер ноги один и — о Боги! — подъем совпадает. Держи, подруга, удобную обувь и ковыляй до своего ВУЗ-а, а я как-нибудь дойду до своего. Дошла… Нет, даже ни разу не подскользнулась. Ботинки, можно сказать, удобные оказались — для своей двенадцати сантиметровой шпильки. И металлическая набойка в лед врезается на раз. Но внешний вид…       «Джинсы длинные, прямые — одни мыски торчат. Не видно. Не парься».       Ага. Под джинсами не видно. Но джинсы-то сейчас влажной кучей в мешке болтаются в гардеробе вместе со сменной одеждой и спортивной сумкой, а я стою перед дверью в аудиторию и прислушиваюсь к голосам, не решаясь войти.       Давай, Соф. Пять минут унижения, три часа потерпеть косые похотливые взгляды, и позор на оставшиеся три года…       Стоп! Хватит.       Толкаю дверь и, отстукивая свой собственный похоронный марш железными набойками, вхожу в аудиторию. Лицо кирпичом, спину прямо, грудь вперед; черное платье, облегающее фигуру, как вторая кожа; черные чулки, скрывающие раздражение на коже после горячего кофе, и жутко эротичные ботиночки, которые я бы себе ни в жизни не купила. Секс-бомба прямо!       Не успеваю обрадоваться тому, что преподаватель стоит спиной, как все замолкают и устремляют на меня свои обалдевшие взгляды. Посмотреть же есть на что… Господи, ну за что?! Как в замедленной съемке наблюдаю за тем, как широкие плечи, обтянутые серой тканью пиджака, напрягаются и идеальная перевернутая трапеция его спины начинает поворачиваться. Ой, м-м-мамочки…       Сергей Александрович Шварцкий… Двадцатисемилетний преподаватель английского языка, холост, в сомнительных или порочащих связях замечен не был. Глаза светло-голубые; темные волосы коротко подстрижены и всегда пребывают в идеально уложенном беспорядке; прямоугольные стекла без оправы; прямой нос, четко очерченные губы и волевой подбородок. Просто картинка, а не мужчина. Даже скользящий по моей фигуре взгляд и кривящиеся в ухмылке губы не портят общего очарования этого бесконечно далекого идеала. Да-да, моего идеала. Еще одна причина, почему у меня абсолютно не идет английский язык и почему я попыталась сойтись со Смирновым. Тоже шатен с теми же голубыми глазами, но… не дотягивает, как ни мучай собственное воображение.       — Кто заказал немецкую госпожу? — закончив осмотр на тех самых лакированных ботинках, щедро украшенных ремешками и шипами, и развернувшись к аудитории, вопрошает Шварц. Госпожу? Серьезно? «Фу, как не педагогично», — могла бы я сказать, но язык прилип к небу, а глазки опустились в пол.       Конечно, он не мог не подколоть. Такой шанс… Хотя что уж там — заслужила.       Кое-как взяв себя в руки и игнорируя смирновское «это ко мне», делаю глубокий вдох и на ломаном английском обращаюсь к преподавателю:       — Извините за опоздание. Могу я войти?       Ну не заточен мой язык под правильное английское произношение. Не мое. Но понять же можно.       — Синицына, ты, что ли? Извини, не узнал. Ты так редко являешь нам свой светлый лик.       И смотрит куда-то в район коленок, обтянутых черными чулками. И где там мой лик, простите, потерялся?       — Проходи, раз уж заглянула. — Прокашлявшись, обращается уже ко всем: — Достаем только чистые листы и ручки. У вас сорок минут.       — Зря психовала. Шикарно же выглядишь, — шепчет Катя, когда я наконец дохожу до свободного места рядом с ней в первом ряду, не отрывая взгляда от пошарпанного паркета.       — Ага. Слиш-ш-шком ш-ш-шикарно…       — Синицына, Волкова, я понимаю, что вы не часто пересекаетесь на моих парах и новостей за перерыв накопилось много, но уделите внимание работе.       Сзади слышны смешки одногруппников и, могу поклясться, сальные шуточки Смирнова касательно монашки в чужой шкуре. Ему замечание не делают…       — Простите, — буркаю, не поднимая взгляда на Шварца.       Если не смотреть на место преподавателя, то можно представить, что в нескольких метрах от меня не сидит мужчина моей мечты в сером костюме и белой рубашке с двумя незастегнутыми пуговицами. Можно абстрагироваться и написать эту чертову контрольную, не усугубляя свое шаткое положение. Понятно, что одной работы в моем случае будет мало, но уж написать рефераты на английском — которые он задавал мне в предыдущие семестры — за два оставшихся до зачетной недели месяца я в состоянии. Не при нем же буду писать.       Пока отвечаю на вопросы теста, в сотый раз проклинаю собственный выбор иностранного языка, опрометчиво сделанный еще на первом курсе. Знала бы, кто будет вести пары, ни за что бы не совершила такую ошибку. Меня же со старших классов клинит на уверенных в себе, стильных, красивых и умных мужчинах, которых я самостоятельно возношу на недосягаемый пьедестал, чтобы после бояться приблизиться… сблизиться. Вспомнить хотя бы практиканта, — про папиных друзей и деловых партнеров вообще молчу — который месяц вел у нас физику в десятом классе. Я тогда чуть с золотой медалью не распрощалась, пуская слюни на того красавчика. Правда, распрощаться пришлось с девственностью в объятиях соседского парня, у которого были такие же ямочки на щеках и глубокий вибрирующий тембр голоса. Как ни странно, но это сработало. По крайней мере, на физике не все мои мысли были сосредоточены на не реализуемых фантазиях.       А во второй раз фокус не удался. Да и одержимость затянулась на долгих полтора года. Прежде такого не было.       Ну не возбуждает меня, как оказалось, незащищенный секс с главным бабником курса. В его машине… Фу, пошло до банальности, и обидно за собственную глупость и бесхарактерность. Ну вот что стоило просто взять себя в руки и не думать, не думать, не думать об этих проницательных глазах, сексуальном баварском акценте — давно заметила, что Шварц матерится исключительно на немецком и тихо, — длинных пальцах и шикарной заднице?.. Господи, ну вот о чем я опять думаю?! Где сила воли? Где упрямый характер? Позорище…       — Время, — разносится по аудитории необычно хриплый голос преподавателя, сопровождаемый мученическими стонами студентов и бесполезными просьбами дать еще пять минуточек.       Приходится выплывать из порочных и таких неуместных мыслей. Что я там понаписала-то? Быстро пробежавшись по заданиям и не обнаружив возможных случайных девиаций в виде спонтанных признаний в любви или цветочков и сердечек на листе, возвращаюсь в реальность. Реальность, в которой я сижу на скамье, закинув ногу на ногу, с приоткрытым ртом, периодически постукивая ручкой по зубам или катая ее по нижней губе. Ох ты ж… Мама, роди меня обратно или хотя бы вправь мозги!       Уже догадываясь, что я там увижу, опускаю взгляд на собственные ноги: кружевная резинка чулок и — да я сегодня в ударе! — тонкая полоска голой кожи. Ну за что мне это? Озираюсь из-под полуопущенных ресниц, прикидывая, откуда можно увидеть это великолепие, — Катька не в счет. Не знаю даже, радоваться или плакать, но лучший и почти единственный вид на мое бесстыдно обнаженное бедро открывается с места преподавателя, чей стол расположен правее нашего.       Супер-р-р-р! Теперь он решит, что я спланировала его соблазнить ради зачета. А что, у нас несколько девчонок уже пытались, а потом долго перемывали его косточки в курилке, когда были весьма однозначно отшиты. И никакой он не гей, просто у мужчины принципы есть. Мама дорогая… Что он обо мне теперь подумает?       Краснея аки маков цвет, сажусь ровно и натягиваю подол платья как можно ниже. Поднимать взгляд на Шварца теперь совсем стыдно. А о том, чтобы встать и пройтись до его стола в таком виде, даже речи быть не может. Спасибо Кате — добрая душа — сама догадалась захватить мою работу.       Слежу за ней, немного скосив взгляд, а эта засранка как будто специально задерживается у его стола и заглядывает… А куда она там заглядывает, кстати?       — Что ты там потеряла? — спрашиваю у нее, когда она возвращается на место.       — Да так, искала темные разводы от накапавшей слюны на брюках, — загадочно улыбаясь, шепчет она.       — Что? Какая слюна? Ты вообще о чем?       — Да он так на тебя пялился все сорок минут, что там по-любому должно было накапать, — уже откровенно смеясь, выдает она и резко поворачивается назад. — Смирнов, уши хорош греть. Красные уже.       — Да больно надо, — хмыкает этот придурок. — Просто смотрю на вас и понимаю свою ошибку.       — Да неужели? — игнорируя мои тычки в бок, продолжает Катюха.       — Ага. Вы же по одной ни-ни, так может, просто возьмете третьим в свой лесби-кружок? Покажу вам, что такое настоящий му…       — Смирнов, займи свое место, — глядя на него из-под очков, осаживает его Шварц. — Продолжаем. В начале недели мы…       И снова спокойный, сосредоточенный. Хотелось бы думать, что те нотки раздражения, которые проскальзывали в его голосе, когда он обращался к Смирнову, мне не показались. Ну да, мечтай, Софа. Сергею больше заняться нечем, как отстаивать честь вечной прогульщицы, которая если и приходит на его занятия, то витает черт знает где. Не только черт, ладно уж. Я тоже отдаю себе отчет в том, где, с кем и в каких позах витаю.       Ну вот, опять…       Сваливаюсь на грешную землю от грубого толчка локтем в бок. Катя весьма навязчиво пододвигает ко мне записку.       «Он уже несколько раз тебя раздел и вылизал всю».       «Уймись!» — отвечаю ей и быстро возвращаю лист. Это в первом семестре было забавно обсуждать красавчика-преподавателя и фантазировать, фантазировать… Приелось, да и… горько.       «А ты глазки долу опускай пореже».       Собираюсь с мыслями, чтобы достойно ответить и пресечь приевшуюся тему, но Шварц справляется с этой задачей быстрее:       — Синицына, надеюсь, ты обсуждаешь задание?       — Я… — запинаюсь и закусываю губу, не зная, что сказать.       Молодец, Соф. Гениально! О чем вообще речь-то была?       — К доске!       Мне показалось или он слишком громко сглотнул и кадык резко дернулся? Что-то мне сегодня много чего кажется.       Встаю и только сейчас замечаю, что все три доски исписаны ровными латинскими буквами, складывающимися в английские слова и предложения. Правда, некоторые слова явно пропущены. А, ну ясно, понятно. С этим заданием даже я с растекающимися в присутствии Шварца мозгами в состоянии справиться. Наверное.       А какая тема-то?       — Герундий, София, — немного устало выдыхает он, снимая очки и массируя переносицу двумя пальцами. Я это вслух спросила? — Центральная доска. Ты вообще в курсе того, что мы тут изучаем?       Похоже, он все-таки считает меня тупоголовой вертихвосткой. Это… больно. Давай, расплачься еще. То-то Смирнов порадуется.       Отворачиваюсь — наверное, слишком резко — от преподавателя, игнорируя маркер, который он мне протягивает. Беру первый попавшийся у доски и приступаю к заданию.       Идиотка. Нет, идиотка и есть. А что я хотела? Чтобы он оценил ум и глубину моего внутреннего мира, пока я тупо пялюсь на него, пуская те самые пресловутые слюни? Или проникся симпатией и интересом ко мне в мое отсутствие на его парах? Больше нам и пересечься-то негде. А в программе следующего семестра уже не будет иностранного языка… Черт! Ладно. Герундий, так герундий.       Уж не знаю, из каких закромов сознания выплывают соответствующие знания, но было бы грех ими не воспользоваться. На самом деле, английский я изучаю еще со школы и даже вполне сносно могу на нем изъясняться, но когда дело доходит до будущего в прошлом и прочих временных вывертов грамматики, я… ну да, туплю. Одно на другое. И имеем весьма нелицеприятное мнение обо мне симпатичного преподавателя и грозящий «незачет» по предмету.       Пропуски в последних предложениях заполняются как-то на автомате, и я резко выпрямляюсь — даже не заметила, что присела, заполняя нижние строчки, — чтобы тут же затылком почувствовать слишком глубокое и тяжелое дыхание. А-а-а, что происходит? Словно в ответ на не заданный вопрос слышу низкий голос со столь полюбившимся мне баварским акцентом:       — Черт. Я хочу трахнуть тебя прямо на этом столе.       Моргаю. Еще раз моргаю и медленно поворачиваюсь, изо всех сил стараясь удержать лицо и придать голосу твердости.       — Что?       Он тоже моргает, словно прогоняя наваждение, откашливается, снова шумно сглатывает.       — Можешь ведь, когда захочешь, — выдает спокойным, пусть и хрипловатым голосом. Может, мне показалось? — Садись. Я буду охуенно смотреться между этих ножек, — добавляет шепотом на немецком.       Не показалось…       Дохожу до своего места, как в трансе. Сажусь. Беру ручку и… Все, зависаю. Катя вроде о чем-то спрашивает, да и Шварц продолжает вести пару, а я… Черт. Он меня хочет? Нет, серьезно? Я… Вау. Правда «ВАУ!» Но… И как на это реагировать? Сказать, что знаю немецкий не хуже русского, и посмотреть на его реакцию? Думаю, не стоит. Я и так уже поставила себя в неловкое положение, а если он узнает, что я его поняла, то будет только хуже. Мне. В обморок еще шлепнусь от переизбытка… всего! Черт! Зачет еще этот… Да я же теперь в его присутствии ни одного английского слова родить не смогу. Да и русского тоже. Господи, ну за что мне все это? Вот что мне стоило еще полтора года назад намекнуть, что владею немецким? Обсудили бы природу его баварского диалекта, посмеялись бы… Ага, как же! Или я могла бы дать понять, что он мне глубоко симпатичен. И сгореть от стыда или провалиться под землю от неловкости. Нет уж. Это я только дома перед зеркалом смелая и могу расхаживать по комнате в нижнем белье и чулках, а с парнями… как-то не клеится.       Пока занимаюсь самоедством, звенит звонок. У меня есть пятнадцать минут, чтобы попытаться уладить сложившуюся ситуацию и не вылететь из ВУЗ-а из-за глупейшего недоразумения с выбором языка.       Вскакиваю с места и пулей лечу на кафедру иностранного языка. Заведующий уже давно предлагал мне выход. Но мы же гордые, мы все сможем. Черта с два я что-то смогу! Хватит. Ошибки тоже нужно уметь признавать. Лучше поздно, чем никогда, да?

***

      Захожу в аудиторию уже после звонка, но на этот раз никто не создает ажиотаж вокруг моей персоны. Или я его просто не замечаю. Я бы и не возвращалась вовсе, но вещи остались лежать за нашей с Катькой партой, а тупо торчать полтора часа в коридоре как-то не хочется. Лучше провести это время созерцая мужчину моей мечты, который меня хочет… Точнее, мои ножки в чулках и Ленкиных ботинках. Смешно и чуточку обидно. Скорее всего, я себя накручиваю, но всему есть предел. Мой был где-то в районе стола и моих ног, обхватывающих его торс. Да-да, я уже и тут додумала, дорисовала. Но, черт, как же я сама хочу обхватить его бедрами и вонзить ноготки в плечи, пока он будет…       Собственно, о чем я и говорила: мысли пошли в полный разнос, и ни о каком английском речи идти не может. Переводиться в другую группу к другому преподавателю глупо — все равно учить придется слишком много. Так что я сделала единственный правильный выбор. В кои-то веки пойду по пути наименьшего сопротивления. Как будто мне на тренировках, работе да и вообще в жизни проблем мало. Ну не дура ли? Да, да… Риторический вопрос.       «Ты где была?» — в очередной записке, которую Катька мне чуть ли не под нос сует.       «На кафедре, у Семеныча».       «Правильно! Давно пора. Кстати, а что он тебе сказал?»       Мне не нужно видеть кивки ее головы в сторону Шварца, чтобы понять, о ком речь. И что написать? Ай, была не была.       «Что хочет меня…»       Староста за секунду пробегает по строчкам, ее глаза расширяются, как у героини их с Ленкой любимого аниме, и лихорадочно прячет листок к себе в сумку, привлекая ненужное внимание. А я что? Я вообще сижу и внимательно вас слушаю, Сергей Александрович. Слушаю и уже расстегиваю последнюю пуговку на вашей рубашке. Да-да, ни в чем себе сегодня не отказываю. Вот сейчас раздену вас в своем воображении, пройдусь последний раз по шикарной фигуре, может, поймаю несколько серьезных безразличных взглядов и исчезну из вашей аудитории насовсем.       И все даже идет по моему бесхитростному плану. Вот только взгляды, которые я ловлю, отнюдь не безразличные и какие-то не очень серьезные. Скорее, горячие и весьма откровенные. Мамочки… А… А чего это он? Я опять сижу нога на ногу? Ой, да. Сижу. И ручку грызу. Или, скорее, облизываю. Ладно. Даже если и соблазнится — ага, мечтай, Соф, — то зачет будет уж точно ни при чем. И о чем я только думаю!..       — Хватит на сегодня, — как-то напряженно выдыхает Шварц. — Волкова, ведомости отнесешь в деканат?       — Конечно, Сергей Александрович. Как раз туда собиралась, — и на меня взгляды бросает кричащие. Так бы и стукнула.       — Спасибо. Можете быть свободны. Синицына, задержись, пожалуйста.       Я так и падаю на скамейку после этих слов. А… что ему от меня нужно?       Когда дверь за последним студентом закрывается, Сергей встает, снимает пиджак и вешает его на спинку своего стула. Оу… Что-то уже и мне становится жарко. Так, о чем это я?       — София, я подготовил тебе несколько тем на выбор…       — Тем? — Да, опять туплю и перебиваю преподавателя.       — Реферат.       Ах вот оно что. Он же не в курсе. Надо, наверное, как-то сказать. Только как? Так, соберись, тряпка! Собралась… Собираюсь. Встаю из-за парты и подхожу к преподавательскому столу. Большому, добротному такому столу. Господи, да соберись же ты, нимфоманка чертова!       — Сергей Александрович, понимаете… Хм… Мой английский оставляет желать лучшего — ну, вы и так в курсе — как и возможность посещать пары в субботу… — Вижу, как напрягается его лицо. Да, должно быть, я не очень четко изъясняюсь, но это мой максимум рядом с ним. — В общем, я больше не ваша студентка, — выдаю на одном дыхании и внимательно смотрю за реакцией. А она есть. Только какая-то… негативная, что ли. Голубые глаза словно темнеют, щурятся. Весь мрачнеет и поджимает губы. Молчит какое-то время, а потом становится отстраненно-безразличным. А у меня в груди что-то болезненно сжимается. Приехали…       — Хорошо, я передам Алексею Евгеньевичу бумаги, и вы с ним обсудите задание, — сухо проговаривает и опускает взгляд на какие-то листики на столе, начинает их бездумно перебирать.       Будь я самоуверенней, решила бы, что небезразлична ему…       — Нет, вы не поняли. — Не знаю, откуда берутся силы, но я ощущаю необходимость объясниться. Это привлекает его внимание. — Я не меняю преподавателя… То есть группу… по английскому. — Он обходит стол и становится напротив меня. Так близко… Нервничаю и начинаю тараторить: — Я была на кафедре… говорила с заведующим. Он предложил… Давно предлагал, на самом деле, просто я все думала. Или не думала. Вот. Мы поговорили, и…       — Дыши, — его руки ложатся на мои голые плечи в успокаивающем жесте. Ну, может, кого-нибудь этот жест бы и успокоил, а меня… Как можно быть спокойной, чувствуя жар его ладоней на голой коже и волну мурашек, разбегающихся по всему телу?.. По крайней мере, я замолкаю. Прикрываю глаза и делаю глубокий вдох, наслаждаясь этой близостью и запахом его туалетной воды. И вот нет чтобы убрать руки и вернуть мне привычное состояние недостатка его тепла — он, словно издеваясь, медленно поглаживает большими пальцами кожу. А я тону в этой случайной, словно украденной, ласке. Плавлюсь и продолжаю растекаться безвольной лужицей.       Еще один глубокий вдох.       — Мне разрешили поменять иностранный язык, — на выдохе… и на немецком. В раздрае я часто не замечаю, как перехожу на него. Зачем-то добавляю: — Моя мать австрийка, и я с детства говорю на двух языках.       Вздрагивает. Или это я дрожу? Его руки замирают, и я чувствую повисшее между нами напряжение. По-прежнему не открываю глаз и снова делаю глубокий вдох.       — Думаю, мне лучше уйти… — кажется, даже по-русски.       Пальцы чуть сильнее сжимают мои плечи, а лоб Сергея вдруг упирается в мое плечо. Волосы мягко щекочут шею… Запах шампуня добавляется к уже витающим вокруг меня. Сладкая-сладкая пытка.       — Дерьмо! — конечно же, на немецком. — Ой, прости. Я не это хотел сказать. Точнее, это, но… Тогда не…       Ну вот, я сломала преподавателя. Или это он от меня заразился. Стоит, что-то пытается сказать и не отпускает. А мне свои руки деть некуда. А хочется. Хочется запустить их в мягкие взлохмаченные волосы, пропуская пряди между пальцами…       — Ладно, — отстраняется слишком резко. Так, что я открываю глаза и недоуменно смотрю на его сосредоточенное лицо. Не совсем — или совсем не — отдавая себе отчет в собственных действиях, тянусь пальцами к очкам, снимая их, пока он продолжает говорить. — Я сказал то, что хотел, и именно это имел в виду. И да, черт побери, мне стыдно. Вся эта ситуация… Но ведь ты уже не моя студентка, так?       Не успеваю толком вникнуть в суть сказанного, как его губы прижимаются к моим и замирают на несколько секунд, чтобы начать мягкие осторожные движения, когда мои ладошки несмело дотрагиваются до его груди, поглаживая белую ткань рубашки. Нежные, почти целомудренные касания быстро сменяются глубоким страстным поцелуем, стоит мне приоткрыть рот и нетерпеливо лизнуть его верхнюю губу.       Я столько раз мечтала об этом, столько раз представляла. А сейчас не хватает никаких сил, чтобы хоть что-то анализировать, сравнивать. Всегда казалось, что я буду внутренне ликовать и подпрыгивать от счастья, а по факту… проваливаюсь и лечу в бездну нереальных ощущений и чувств. Лишь его горячее дыхание, смешивающееся с моим, и уверенные и желанные движения языка и губ, и ласкающие и исследующие мое тело руки, и одуряющий запах… Я теряюсь в происходящем, теряюсь в нем.       Не знаю, в какой момент я оказалась с задранным платьем на этом чертовом столе, лишь шелест бумаг и звук падающей канцелярии фиксируются какой-то частью сознания и говорят о том, что мы уже не стоим на полу. Мои ноги наконец-то обнимают его узкую талию — совсем как у пловца, а пальчики дрожат и торопливо расстегивают пуговицы на рубашке, чтобы обнаружить под ней еще и майку.       Кажется, я рычу, когда срываю с него одежду. Мне нужно больше его тела, нужно чувствовать его кожу под ладонями, его жар. Должно быть, он также нуждается во мне, потому что в следующую секунду мое черное платье присоединяется к его вещам на полу, а он слегка отстраняется и оглаживает меня восхищенным и затянутым пеленой желания взглядом.       — Ты великолепна, — срывается с его губ прежде, чем он вовлекает меня в очередной крышесносный поцелуй. Великолепна? А что хоть на мне надето? Так, а почему он все еще в брюках?       Стремясь исправить эту вопиющую несправедливость, тянусь к ремню и даже успеваю расстегнуть его прежде, чем он перехватывает мои запястья и, тяжело дыша, прислоняется своим лбом к моему.       — Подожди, — выдыхает прямо в губы. — Никуда не уходи, — и все-таки отстраняется, лишая мои ноги опоры, огибает стол, на котором я все еще не могу совладать с собственным дыханием и сорвавшимся во все тяжкие сердцем. Уходи? Он шутит? Да я даже твердо встать сейчас не смогу, а мы всего лишь целовались. Ладно, не всего лишь, но тем не менее.       Два поворота ключа в замке привлекают мое внимание. Боже, какой мужчина! Да, банально, да, я повторяюсь. Но слова выдувает из головы при виде уверенно приближающегося Сергея. Плавные, но какие-то по-звериному хищные движения, перекатывающиеся мышцы на обнаженном торсе и этот расстегнутый ремень. И… О мой Бог! Презерватив в руке, который он кладет на стол рядом с моей ягодицей, абсолютно не скрытой ажурной тканью стрингов. А я в кои-то веки забыла про защиту… Подумать только, как меня накрыло.       Этот аполлон закрыл аудиторию на ключ и достал откуда-то презерватив. Да это самое романтичное и сексуальное, что может быть! Наверное, со мной все же что-то не в порядке.       — Черт, — охрипшим голосом говорит он, подойдя вплотную. — Ты охренительно смотришься в белье и чулках на моем столе.       От его слов по телу прокатывается волна дикого жара, и я прикусываю нижнюю губу, не сводя с него глаз.       — Ты между моих разведенных ног тоже смотришься обалденно, — и это одно из самых длинных предложений, которые я сказала ему за последнее время без запинки. Не уверена, правда, что по-русски. О Господи! Это я сказала? Я действительно это сказала?       Он ухмыляется и наклоняется, чтобы подарить мне один из самых чувственных поцелуев в моей жизни. Отвечаю ему со всей пылкостью и не сдерживаю тихого разочарованного стона, когда он прерывается и начинает двигаться губами ниже, к подбородку, шее, ключицам… Спускает сначала одну лямочку, затем другую и, наконец, расстегивает уже такую лишнюю деталь, отбрасывая очередную преграду на пути к моему телу. Исследуя и завоевывая поцелуями каждый сантиметр моей кожи. Выгибаюсь, когда его пальцы, а затем и губы, задевают чувствительные соски, требующие внимания и ласки. И они в полной мере ее получают. Он облизывает, покусывает, втягивает в рот и играет с ними языком. Один, потом второй. А после продолжает свою сладкую пытку из поцелуев, спускаясь все ниже, лаская, сжимая мою грудь руками.       Если кто-то пойдет по коридору, он услышит меня — сейчас меня трудно не услышать. Поймет, чем тут занимаются. Возможно даже, кто. Но, черт возьми, я не сдерживаю себя, а мысль, что нас «поймают», только сильнее заводит. Так на меня не похоже…       Когда его губы едва касаются кромки трусиков, а пальцы цепляются за их край, вздрагиваю от новой волны возбуждения.       — Уверена, что твоя голова будет смотреться там просто идеально, но я взорвусь, если сейчас же не почувствую тебя внутри, — второе самое длинное предложение, и тоже на немецком. И какое!       Хрипло смеется, выпрямляется, медленно ведя носом вверх по моему разгоряченному телу. Тянусь ручками к его ширинке, поглаживаю твердый пульсирующий член сквозь ткань и расстегиваю молнию, приспускаю боксеры.       — Ты вся течешь… — поднимаясь и выдыхая мне в губы каждое слово, пока его пальцы поглаживают влажную ткань трусиков, отодвигают ее и дразняще проводят по горячим складкам, задевая чувствительный бугорок, сводя меня с ума.       Его палец на мгновение оказывается внутри моей изнывающей плоти, чтобы тут же вернуться к своей маленькой игре, вызывая дрожь. Вводит два пальца и задерживается чуть дольше, и снова выходит. Черт! Я уже на грани и готова умолять взять меня, когда вторая его рука тянется к оставленному на столе презервативу, — и как мы не смели его в порыве страсти? — а зубы разрывают упаковку. Чертовски сексуально! Да все, что он делает, сексуально.       — Готова? — раскатав презерватив и надавливая головкой на клитор, скользя членом по моим складкам, размазывая влагу по всей своей длине, спрашивает у самого ушка, прикусывая мочку. Издевается… Сам еле сдерживается, но продолжает дразнить меня.       Подаюсь вперед, только сейчас замечая, что стринги все еще на мне, а полоска ткани лишь немного сдвинута вбок, давая ему доступ. Трусики, чулки и чертовы лакированные ботинки… Чувствую себя ужасно развратной, особенно полулежа на преподавательском столе, но при этом так хорошо, что просто не остается места для рефлексии.       — Д-да, — чуть ли не хнычу, изнывая от желания ощутить его. И он дает мне эту возможность. Медленно растягивая, словно зная, что мне нужно привыкнуть, что у меня очень-очень давно никого не было, заботясь обо мне, входит. Застывает на пару секунд и так же мучительно медленно выходит. — Пожалуйста…       С его губ срывается глухой стон, и он начинает двигаться по-настоящему, но все еще плавно, размеренно и чертовски аккуратно, постепенно наращивая темп, удерживая меня за бедра на месте. Одна рука периодически поднимается к груди, сжимает, но неизменно возвращается обратно.       Откидываюсь назад, хватаясь руками за край столешницы, прогибаясь в пояснице и удерживая его, придвигая все ближе своими ногами. Теряюсь в ощущениях, в нем все сильнее.       Вымеренные движения, идеальное сочетания нежности и твердости, грубоватые ласки и тихие стоны. Мои? Его? Не знаю, не уверена. В эти минуты я уверена лишь в его твердом члене внутри себя и в жаре, который скапливается внизу, чтобы начать растекаться по позвоночнику, приближая меня к краю бездны, где не существует ничего, даже меня.       — Такая тугая… Софа, я…       — Уже близко… Только… Только не останавливайся, — с трудом выталкивая воздух, шепчу я, не сдерживая очередной стон. — Быстрее…       Рычит, но выполняет мою просьбу. Скольжу коготками по его рукам, собирая скатывающиеся капельки пота, приподнимаюсь. Он напряжен, но продолжает двигаться, сдерживая себя. Идеальный…       Все-таки царапаю его плечи, когда достигаю столь долгожданного пика, сотрясаясь всем телом и сжимаясь вокруг него все сильнее. Он внимательно смотрит, наблюдает за моим оргазмом, догоняет меня всего в несколько сильных толчков и с грудным стоном кончает, прижимая меня к себе, склонив голову к моей шее и тяжело дыша.       Меня все еще трясет, когда я утыкаюсь носом в его волосы, вдыхаю его запах. От нас обоих пахнет потом и сексом. И это самый потрясающий аромат на свете.       — Это было великолепно, — считаю необходимым сказать это, когда получается нормально дышать. Опять на немецком. Чувствую, как он улыбается.       Деревянная столешница неприятно холодит и без того стремительно остывающую кожу. Возможно, я вздрагиваю, и Сережа отстраняется, выходит из меня, снимает презерватив.       Оглядываюсь в поисках своей одежды, но он уже протягивает мне бюстгальтер и наклоняется за платьем. Не заметила, когда он успел натянуть и застегнуть брюки, но наблюдаю за его длинными пальцами, застегивающими ремень, пока поправляю собственное белье и разглаживаю черную ткань платья на животе, спускаясь ладонями ниже. Наши руки соприкасаются в районе резинки от чулок. Он то ли гладит меня, то ли поправляет их, не сводя глаз с наших рук.       Не знаю, что сказать. И нужно ли что-то говорить? «Секс был класс… Мечты сбываются… Спасибо…» Глупо все это. Да и… хочется большего.       — Я провожу тебя, — взяв мои ладони в свои и поглаживая тыльные стороны своими большими пальцами.       — Куда? — каким-то срывающимся голосом спрашиваю у него, тоже наблюдая за нашими руками.       — На тренировку. Давно мечтал увидеть тебя в этой форме вблизи, — отвечает так обыденно, словно он каждую субботу провожал меня в зал последние несколько лет. И на мой вопросительный взгляд поясняет: — Неужели ты думала, что я заметил тебя только сегодня, Соф?       Улыбаюсь, наверное, как последняя идиотка. Но он ведет себя настолько легко, естественно и искренне, что по-другому просто не получается.       Отпускает одну руку, крепче сжимая другую.       — Идем, Соф, а то гардероб скоро закроется. А мечтательно улыбаться можно и после тренировки, сидя дома в уютном кресле в обнимку… со мной, например. Мои… очень уютные.       Кажется, это было приглашение к нему домой. Кажется, я киваю…       — Идем, — позволяю утянуть себя за руку из кабинета по коридорам ВУЗ-а навстречу… чему-то лучшему, наверное.