Ты любил жизнь

Ты любил жизнь... Я понял это сразу, как только увидел тебя. Твои глаза горели огнём, а в груди бушевало пламя, когда ты, захлёбываясь в своих словах, говорил о взрывах. Право, я ещё никогда раньше не видел, чтобы кто-то так сильно был увлечён разрушением, чтобы он жил им. Ты был предан своей стихии целиком и полностью, ты принадлежал ей и был готов умереть ради неё, не задумываясь ни на секунду. Казалось, ничто в мире больше не могло заинтересовать тебя. Я ошибался. Ты сразу же заинтересовался мной. Ты почувствовал во мне тягу к прекрасному и фанатическую преданность своему делу и сделал вывод, что мы похожи. Но здесь уже ошибся ты: я оказался твоей полной противоположностью. В моём остывшем сердце обитали только колючий холод и слепая темнота, и ничего больше. Наверное, меня можно было назвать пустым. Так ты, собственно, и поступил: - Пустышка! - таковым был твой вердикт после трёх дней нашего молчания. Что сказать, я был недоволен, что мне в напарники достался такой бесшабашный болван, помешанный на взрывах. Мне хотелось тишины и спокойствия, а не бешеных криков радости по случаю очередного кровавого салюта. В самом деле, как ты только не лопнул от переполнявших тебя чувств? Ты любил жизнь и брал от неё всё. Так, прибывая в очередную деревушку по заданию Лидера, ты не упускал момента порезвиться на какой-нибудь местной ярмарке. Наесться сладостей, напиться саке и под конец взорвать к чертям всё это сборище - это было в твоём репертуаре. Потом доставалось мне, как ответственному за тебя перед Лидером. А тебе было весело, даже когда я злился. Ты знал, что лучше не шутить со мной, но даже когда я использовал все свои флюиды, чтобы напугать тебя, ты с трудом сдерживал улыбку. И с интересом смотрел на меня своими серо-голубыми глазами, в которых так и плескалось озорное любопытство. И меня это раздражало. Ты любил жизнь, а ещё ты полюбил меня. Ты признался мне в любви, путаясь в словах и выплёвывая лезущие тебе в рот длинные волосы. Очередная глупость. Похоже, ты считал так же, потому что не сводил с меня восхищённого взгляда и лепетал что-то про великую силу Платонического Восхищения. Конечно, ты полюбил меня не так, как об этом пишут в книгах, а так, как ученик может полюбить своего учителя, как слуга может полюбить своего господина и как бамбуковый росток может полюбить землю. Я, помнится, в ответ только устало прикрыл глаза и попросил тебя отнестись серьёзней к нашему очередному заданию. А ты только радостно тряхнул своей копной золотистых волос и с видом преданной собаки пошёл за мной. Меня всегда дико раздражало, когда ты приходил ко мне в мастерскую, но в этот раз я привёл тебя в неё сам. Чтобы ты был под моим присмотром и не натворил глупостей. Я приступил к работе над очередной марионеткой, а ты с благоговейным трепетом разглядывал мои работы, долго стоял напротив каждой из них, старательно ощупывая глазами каждую. Признаться, я почувствовал гордость за то, что ты рассматривал мои творения с таким наивным выражением лица. - Что, нравится? - с насмешкой спросил я. - Ага, - рассеянно ответил ты, усаживаясь на пыльный пол. - И что же, даже сейчас ты будешь утверждать, что искусство - это миг? - Буду! - вскрикнул ты. - И вовсе мне не нравятся эти деревяшки! Я только усмехнулся. Между нами стоял бесконечный спор: что есть искусство. Здесь наши взгляды расходились. Ты любил жизнь и наблюдать за тем, как я работаю. В моей тёмной мастерской с заколоченными окнами, сверху до низу заваленной моими заготовками, слабый свет от керосиновой лампы с трудом доходил до того угла, в который ты всегда садился со своей глиной. Ты что-то увлечённо лепил своими изящными пальцами, серьёзно нахмурившись и вытянув губы трубочкой, и украдкой поглядывал на меня. С момента твоего признания прошло уже несколько месяцев, но ты не ленился напоминать мне о своих чувствах каждый день, что меня выводило из себя. Я начинал ругаться, а ты улыбался одними глазами, смотря куда-то поверх моей головы. Твои глаза были слишком живыми, а взгляд - чересчур красноречивый. Казалось, поговорку "Глаза - зеркало души" сложили именно про тебя. Они говорили гораздо больше, чем ты. Иногда мне даже становилось не по себе, когда ты смотрел на меня своим особым взглядом, будто читаешь мои мысли и видишь меня насквозь. Но мне нечего было скрывать от тебя, поэтому я заставил себя смотреть на тебя в ответ. И мы глазели друг на друга, не отрывая взгляда, минутами, а казалось, что проходят часы. В моей пыльной, тесной мастерской, где я видел только контуры твоего очаровательного лица и блестящие в полумраке глаза, я как будто увидел твою душу. И она мне больше не давала покоя. Я стал волноваться за тебя, из-за твоей любви к взрывам. Что-то щёлкнуло во мне, и я почувствовал, что мне не хватает твоих живых глаз. Мне не нравилось, что я стал проявлять такую чувственность по отношению к тебе, но ничего поделать с собой не мог. Ты был совершенно непостоянен в своих желаниях, совершая одну глупую выходку за другой, и я спешил к тебе, чтобы удостовериться, что ты цел. И тогда я тоже искал тебя и нашёл. Лучше бы ты погиб от взрыва. В полуразваленном сарае на отшибе горящей праздничными огнями деревушки ты трахался с какой-то грязной шлюхой. Сквозь немалые щели между поросшими мхом досками я видел два ваших переплетающихся силуэта, как она хватает тебя за шею, как шепчет твоё имя... И тебя совершенно не заботило, что за вами могут наблюдать. Ты любил жизнь и отчаянно не хотел с ней расставаться. Хрипел, плевался кровью и смотрел на меня своим невыносимым особым взглядом. В твоих огромных глазах плясало отражение полной луны, изредка скрывающейся за тучами, а золотистые волосы спутанным комком болтались за твоей спиной. Но я был твёрд, я доблестно смотрел, как ты корчишься в предсмертной агонии от яда, от которого не существует противоядия. Ты любил жизнь, я любил тебя. Теперь мы в расчёте.