Его солнце

В их абсолютно неправильном мире не могло не появиться нечто подобное, до боли абсурдное и необычное. Соулмейты - люди способные находить своих истинных половинок лишь по имении своего “истинного” на собственном запястье. К счастью, подобных индивидуумов было немного, к несчастью, Симон Шемпп был одним из них. А ведь когда-то он был так счастлив! В детстве это незнакомое пока имя вызывало огромный восторг. Он знал, что это пока далекий, но уже без сомнения родной человек. К тому же, подобные надписи были и у его родителей, что добавляло повода для радости и даже какой-то гордости. Однако тогда Симон почему-то не задумывался, почему и папа, и мама так старательно прятали письмена ото всех, но в первую очередь от самих себя. Наверное, они боялись. Боялись не того, что могут увидеть, а того что могут не увидеть. И правда, разве стоят какие-то незнакомые имена искренних человеческих чувств, настоящей привязанности, истинной любви в конце концов?! Пожалуй, нет. Жаль, только что Симон понял это слишком поздно, понял лишь тогда, когда обжегся, разлетелся на тысячи осколков, как случайно оброненный стакан по ледяному кафелю. Как жаль, теперь ему уже не собраться… А ведь он любил! Или он всё это лишь придумал… Симон часто вспоминал их прошлое, прокручивал счастливые и не очень воспоминания, и всё отчетливее приходило осознание, что всё началось с имени. Не с взаимной симпатии, не с глубоких чувств, а с имени, написанном неровными буквами по белоснежно чистой коже. И от этого было почти физически больно, только хуже, намного хуже. Она ушла, сказав что не любит. А он остался один, совершенно пустой. Она сказала, что имена не важны и можно верить лишь чувствам. А он понимал, что она права, да только всю жизнь верил в другое, от чего и смотрел, как рушится его мир, глазами полными безразличия и тоски. Потом было лето. Знойное и жаркое. Всё вокруг плавилось, а воздух был так ужасно раскален, что невозможно было вздохнуть. Он и не дышал, разучился, наверное...А потом осень, грязная и промозглая с холодным, но прекрасным дождём. Он так верил, стоя под сентябрьским ливнем, что ледяные капли, под которыми он мок, сольются с его собственными, солеными, и все пройдет, стечет вместе с водой, но не прошло. А затем пришла зима… Лыжи мягко скользили по рыхлому снегу, а за плечами тяжелела винтовка. Один на один с зимой - единственное лекарство, способное залечить глубокие раны. И Симон лечился, отдавая всего себя гонкам, тренировкам, биатлону. Сокомандники лишь качали головой, смотря на неугомонного соотечественника, да пару раз просили не перенапрягаться, но Шемпп не слушал, он просто уже давно никого не слышал. И никого не видел, всё чёрно-белое, как в старом кино, и не единого звука. А потом взошло солнце, его собственное, личное. И всё вокруг озарилось мягкими лучами, насыщаясь яркими цветами и наполняясь различными звуками. Симон снова чувствовал, снова жил. И исписанное запястье здесь не причём, просто Франци - его солнце, которое он так долго искал, которое выбрал себе сам, без помощи пресловутой судьбы. Боже, как он благодарил небо за их встречу! Кто бы только знал… И всё было иначе, чем раньше. Раньше он не боялся и не сомневался, так как имя было какой-то нерушимой истиной, законом, который нельзя ослушаться. Но теперь имени не было. И нужно было каждый раз подбирать слова, испытывать волнение, буквально циркулирующее по кровеносным сосудам, а также боятся, боятся ошибиться, сделать что-то не так… Но как же это было прекрасно. Все чувства стали острее и он, наконец, нашел, что так долго искал. У Пройсс были абсолютно чистые запястья, и она не верила в судьбу, считая, что сама вершит свою жизнь. Смеялась над его глупыми шутками и дурацкими поступками. Обнимала, помогала собраться, когда было тяжело. И Симон невольно начинал верить, что судьбы нет. Потому что будь она, ему бы никогда не перепало такое счастье. А потому он будет и дальше обматывать покрепче запястье, чтобы не видеть надоевшее и уже давно безликое имя: “Мириам…”