Scars

      Ночь медленно опускалась на Питер, забирая город в свои владения. Улицы освещались тусклым светом фонарей и пёстрыми вывесками всевозможных магазинов, создавая немного сказочную атмосферу, которая тут же с грохотом рушилась под гнётом серого неба, одаривающего дождём всех вышедших в этот час, и почти растаявшего снега, похожего сейчас на непонятное грязное месиво. Тут и там в окнах домов загорался свет, говоря о том, что кто-то наконец добрался до своей уютной квартиры и теперь сидит, окутанный атмосферой домашнего уюта, завернувшись в тёплый плед и потягивая из любимой кружки согревающий напиток.       Согревающий, а если говорить точнее, горячительный напиток в этот момент потягивал и Юрий, стоя посреди Невского проспекта с бутылкой довольно дорогого виски, большая часть которого находилась в парне, заставляя не обращать внимания на отвратительную, по его меркам, погоду и лишь изредка убирать липнущие к лицу мокрые пряди светлых волос. Повода для пьянки не было, да и сложно было назвать пьянкой заливание в себя мерзкого на вкус, пусть и качественного, алкоголя в гордом одиночестве. Кажется, день рождения не отмечают заранее. Тем более в одиночку. Тем более так. Но всё это меньше всего волновало Плисецкого в данный момент — сейчас ему почти хорошо, а остальное не будет иметь значения ближайшие часов десять, пока алкоголь полностью не выйдет из организма, оставив после себя головную боль и запах перегара.       Дождь крупными каплями бил по щекам, заставляя морщиться и вздрагивать при каждом порыве холодного ветра, пробирающего до самых костей. Одежда промокла насквозь, и надо было что-то делать, только вот делать не хотелось абсолютно ничего. Подросток ещё долго стоял бы на одном месте, вглядываясь в тяжёлые дождевые тучи над головой, если бы ноги не начали предательски подкашиваться. Шестерёнки в голове со скрипом прокручивались, пытаясь сосредоточиться хотя бы на одной мысли. Остатки здравого смысла говорили, что нужно придти домой, согреться и выспаться, вот только если Юрий придёт к себе домой в таком состоянии, выспится он гарантированно. В гробу. Яков и Лилия точно не простят такой выходки, потому что Юра — ребёнок, спортсмен и вообще будущее российского фигурного катания, которое видел он в гробу вместо себя. Пока в сознании вырисовывались не самые радужные перспективы на ближайшее будущее, мозг любезно подкинул довольно неплохой план, одним словом называющийся «Виктор».       Дорога до квартиры пятикратного чемпиона мира была хорошо известна, но все дворы вдруг стали какими-то одинаковыми, а ноги как будто налились свинцом, и передвигать их стоило титанических усилий. Кажется, такого не было даже после самой длительной и выматывающей тренировки. Когда окружающая обстановка стала совсем незнакомой, а перед глазами начало плыть, Юра сел, точнее почти упал, на ближайшую лавочку и достал из кармана телефон, экран которого моментально покрылся каплями дождя, что ещё больше усложняло ситуацию.       «Зрьеои мкеч», — сообщение набрано и отправлено. Через несколько минут в голову начала закрадываться мысль, а тому ли оно было отправлено, но сотовый завибрировал, а на экране появилась фотография Никифорова с глупой улыбкой и подписью «Мудак» поверх номера. Вода ещё больше мешала провести по экрану для ответа на звонок, телефон несколько раз падал на землю, и Юрия чуть не настигла та же участь, но с пятой попытки всё же удалось зажать зелёную кнопку и сдвинуть её вправо.       «Что за сатанинские заклинания ты мне шлёшь в десятом часу вечера?»       «Я говорю, забери меня», — чёрт возьми, почему говорить так сложно, как будто в рот тарелку каши разом запихнули?       «Ты выпил?» — тупой вопрос, как же бесит.       «Я выпал! Из этой реальности, блять! Просто забери меня отсюда, старый мудак!»       «Откуда тебя забрать?» — вопрос прозвучал после нескольких секунд молчания и шороха на другом конце.       «Отсюда»       «Отсюда — это откуда?»       «Отсюда — это отсюда! Я не знаю!»       «Не кричи так, у меня сейчас барабанные перепонки лопнут, а тебя заберут в детскую комнату милиции, если найдут. А орёшь ты так, что точно найдут. Где ты сейчас?» — кажется, что-то упало.       «В Питере я!»       «Знаешь, меня это радует. Спасибо, что так. Что вокруг тебя?»       «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека. Бессмысленный и тусклый свет…»       «Юрий! У Блока прекрасные стихи, и я рад, что они тебе нравятся, но я не могу тебя найти по такому описанию. Найди дом с названием улицы и номером. Только аккуратнее, не упади», — он что, ясновидящий?       «Садовая, 12. Кажется»       «Я не знаю, как тебя туда занесло, но просто стой, а лучше сиди на одном месте, я скоро буду», — вызов тут же сбросили.       Время тянулось непростительно долго, порой казалось, что всё вокруг замерло, но резкие порывы ветра возвращали чувство реальности и озноба. Мокрая одежда окончательно остыла и как будто начала срастаться с кожей. Виски оставалось на пару глотков, и Плисецкий решил попытаться согреться ими. Ну, а что добру пропадать? Когда последняя капля обожгла горло, сзади послышались тихие шаги, а за ними — приятный мужской голос.       — А вот и мой малолетний алкаш нашёлся.       — Я не твой и не алкаш. Просто отвези меня уже в тепло, я сейчас сдохну!       — И не боишься в пьяном виде остаться в квартире со взрослым мужчиной?       — Взрослый, блять, мужчина, возьми на себя ответственность и спаси меня от верной смерти! — на этих словах блондин громко чихнул, чуть не свалившись с лавочки.       Спорить с Плисецким, тем более с пьяным, было себе дороже, потому что отправит в пешее эротическое такими словами, что уши в трубочку свернутся, и волей-неволей пойдёшь изучать словарь русского мата, чтобы иметь возможность хоть как-то ответить хамоватому подростку с ангельской внешностью. Подавив желание смеяться, Виктор повёл парня к машине, придерживая за капюшон, как котёнка, чтобы тот не свалился своим прекрасным лицом в ближайшую совсем не прекрасную лужу. По дороге до дома Никифорова приходилось несколько раз останавливаться, чтобы русская фея, простите, проблевалась, не запачкав салон автомобиля. Ехать приходилось медленно, что ужасно раздражало мужчину. Но ещё больше его раздражал Юрий на заднем сиденье, кричащий что-то вроде: «меня сейчас вывернет, сука!» и «В Питере — пить!» Пел блондин, честно признаться, как картавый мартовский кот, которому наступили на хвост или ещё что-то более ценное, но приходилось терпеть с надеждой, что скоро у Плисецкого сядет либо голос, либо внутренняя батарейка, иначе сядет Виктор — за убийство.       Обитель знаменитого чемпиона встретила парней приятным теплом и едва уловимым запахом кофе. На самом деле, запах кофе в квартире Виктора был довольно сильный и резкий, но аромат, который источал юный фигурист, затмевал собой всё в радиусе двух метров. Мужчина помог портативному спиртзаводу в лице Юрия снять мокрую одежду и нашёл более-менее подходящие по размеру футболку с шортами. Переодев парня в сухое и вытерев ему волосы, Никифоров принялся заваривать крепкий чёрный чай, усадив подростка в поле своего зрения. Последние двадцать минут прошли в полной тишине, поэтому нарушить молчание было сложно — каждый думал о чём-то своём.       — И что мне с тобой делать, горе-алкоголик? — Виктору первому надоела игра в молчанку.       — Только попробуй позвонить Якову! Хотя, нет, стоп. Якову ты сейчас позвонишь и скажешь, что я у тебя, причём трезвый. Нет, не так… На последнем не надо заострять внимание. В общем, придумай что-нибудь, ты же взрослый!       — Как пить — так ты первый, а как получать за это — в кусты? Ладно, живи. Судя по твоему виду, тебе и без того плохо. Ты где вообще алкоголь достал?       — Где достал, там уже нет. Блять! — Юрий подорвался с места и побежал в сторону туалета, зажимая рот руками.       Пока блондин обнимался с белым другом, выворачивая желудок наизнанку, Виктор позвонил Якову и невинным голосом рассказал, что Юрочка утомился после тренировки и уснул прямо у Виктора за столом с кружкой чая. Описано всё было так, что у Плисецкого над головой должен был нимб засветиться, а за спиной прекрасные белые крылья вырасти, поэтому вопросов ни у кого не возникло. Никифорову в этой семье доверяли как родному, чем он в данный момент бессовестно пользовался. Врать нехорошо, но он и сам был подростком, поэтому на первый раз можно пощадить этого горе-экспериментатора.       — Что ты там про меня наплёл? — в дверном проёме стояло взлохмаченное бледное как труп нечто, опиравшееся на стену.       — Рассказал, как ты выкладываешься на тренировках чуть ли не до потери сознания, а потом, не в силах дойти до дома, засыпаешь прямо в моей гостиной. Просто ангел, а не ребёнок. Садись уже, пока не свалился, — мужчина поставил на стол белую кружку с рисунком кота, — Я тут кружку специально для тебя нашёл, котёнок.       — Иди нахуй!       Вечер плавно перешёл в глубокую ночь. Юрий спал на диване, укрытый большим мягким пледом, а Виктор сидел рядом на полу, читая первую попавшуюся под руку книгу, чтобы убить время. Мужчина точно знал, что подросток не проспит до утра в таком состоянии, и в любой момент ему может стать плохо, так что стакан воды и таблетки от головной боли были наготове. Никифоров не заметил, как задремал, потому что, открыв глаза, увидел, как на линии горизонта небо становилось всё светлее, а значит, сейчас раннее утро. Приподнявшись, Виктор окинул взглядом тихо посапывающего подростка, который чуть морщился во сне из-за волос, съехавших на лицо. Рука сама потянулась к парню, чтобы убрать мешающиеся пряди, но в этот момент Юрий открыл глаза и резко сел, чуть не упав обратно.       — Воды, — прохрипел парень, держась за голову рукой.       Просьбу повторять не пришлось, и уже через пару секунд Юрию были любезно предоставлены заранее приготовленные стакан с водой и таблетки. Блондин чувствовал себя верблюдом, который ходил по пустыне как минимум неделю, при этом его каждые десять минут били по голове чем-то не очень лёгким. Осушив стакан и прокашлявшись, подросток сильнее закутался в плед и уставился на Виктора, пытаясь восстановить хронологию событий вчерашнего дня, что сделать никак не удавалось.       — Эй, мудичелло, что вчера было?       — Кто это у нас тут проснулся? — Виктор говорил это таким издевательски-милым голосом, что хотелось разбить ему лицо, только сил на это не было.       — Я обещаю усыпить тебя навечно, если не ответишь на мой вопрос. Когда мне станет лучше, — новый приступ головной боли и тошноты заставил Юрия лечь обратно.       — Не шипи, котёнок. Ты вчера напился до состояния нестояния, забрёл в какой-то двор и звонил мне с просьбой забрать тебя оттуда. Я, как воплощение вселенской доброты, сорвался с места и поехал за тобой, привёз сюда, переодел, напоил чаем и уложил спать, перед этим позвонив Якову, чтобы тебе не открутили голову. Где хоть капля благодарности?! — Виктор демонстративно надул щёки как маленький обиженный ребёнок.       — Ну типа спасибо, — в воздухе повисло напряжённое молчание.       — Юр, за что ты меня так не любишь? — голос Виктора стал непривычно серьёзным.       — В каком смысле? Я тебе в любви до гроба признаваться должен, что ли? — парень, борясь с желанием выпустить оставшееся содержимое желудка наружу, вновь сел.       — Нет. Понимаешь, я вчера бросил всё по первому твоему звонку, наврал Якову и не спал всю ночь, следя за твоим состоянием. И вместо благодарности я получаю обзывательства в свой адрес и угрозы убить меня при первой возможности. Не находишь это неправильным?       Никифоров говорил слишком серьёзно, без фирменной улыбки дурачка и глупых шуток. Сейчас Юрий отчётливо ощущал разницу в двенадцать лет. Виктор — взрослый мужчина. Почему-то осознание этого факта пришло только сейчас и больно кольнуло в сердце.       — С тобой всё в порядке? Юра? Подай признаки жизни, я волнуюсь, — Виктор махал перед лицом блондина рукой.       — Извини. Я больше не знаю, что ответить. Со мной всё в порядке. Сколько времени? Мне домой нужно.       — Около пяти часов утра, домой тебе сейчас явно не нужно. И с чего вдруг резкая смена настроения? Ты только что на меня огрызался, готовый выпустить когти и вцепиться в глотку, — мужчина встаёт с пола и садится рядом с парнем.       — Ты сам только что выключил клоуна и стал дохуя серьёзным дядей.       — Давай поговорим?       — О чём?       — Например, что ты ко мне чувствуешь?       — Ну… Ты меня раздражаешь, — блондин начал загибать пальцы, — раздражаешь и, пожалуй, очень раздражаешь. Так что иди нахуй со своими разговорами.       — Юрий! — парень дёрнулся, услышав своё полное имя, сказанное слишком серьёзно и строго, как будто его сейчас ругают родители, — Ты можешь считать меня идиотом, старым придурком и дальше по твоему списку, но я не слепой и не дурак. Твои порезы и шрамы было сложно не заметить, хоть я и пытался на тебя не смотреть.       После этих слов глаза Плисецкого резко округлились, а рот начал открываться и закрываться как у аквариумной рыбки. Хотелось что-то возразить, но все слова как назло разом вылетели из головы. На его ногах красуются ярко-красные полосы, оставленные лезвием совсем недавно, а старые порезы линиями образуют имя «Виктор». ОН увидел это. Увидел тот, кто должен был узнать об этом в последнюю очередь, а лучше не узнать вообще никогда. Сейчас бы провалиться сквозь землю в самые глубины Ада и никогда больше оттуда не возвращаться, потому что даже Геенна огненная ничто по сравнению с его прожигающим взглядом небесно-голубых глаз. Что сейчас можно было сделать? Отрицать, отпираться, соврать? Но только зачем, если всё и так понятно, лежит на поверхности.       — Что ты хочешь от меня услышать? — голос срывается, дрожит, то почти исчезая, то становясь громче, — Что я влюбился в тебя как баба? Что я не могу думать ни о ком больше? Что я схожу с ума, потому что вырезаю твоё имя на своей коже, причиняю себе физическую боль, заглушая душевную? Или что напился я вчера из-за тебя, старый мудак, чтобы попытаться забыться хоть ненадолго? Что ты хочешь?!       Блондин пристально смотрел на Виктора, а в зелёных глазах вспыхивали искры ярости, гнева, грусти и отчаяния. Юрий, спустя несколько лет, сказал то, что боялся произнести даже мысленно. Что будет после этого? Его могут прогнать и оборвать все связи, могут даже сдать в психиатрическую больницу, и тогда прощай карьера спортсмена, нормальная жизнь и прочие радости этого мира.       — Именно это я и хотел услышать. Юра, ты ребёнок, понимаешь? Я не отрицаю, что ты очень важен для меня, но…       — Ты меня не любишь, так?       — Чёрт возьми, Юрий! Это педофилия. Меня посадят. Это неправильно.       — Я достиг возраста согласия почти год назад. Могу написать расписку, если надо.       — Ребёнок, что ты несёшь…       — Блять, Виктор! Что ты заладил: «ребёнок, ребёнок»?! Прекрати уже видеть во мне только ребёнка! Мне не всегда будет шестнадцать!       — Но у нас всегда будет разница в двенадцать лет, и от этого никуда не денешься.       — Ты меня не любишь?       — Юра…       — Ты. Меня. Не. Любишь?       — Люблю.       — А хочешь?       — Плисецкий, тебе пить противопоказано, ты знаешь об этом?       — Иди в задницу!       — Исходя из сказанного тобой ранее, эта фраза может расцениваться как приглашение.       — Так прими, блять, это приглашение и не ломайся! Ведёшь себя как дохуя правильный взрослый дядечка, тебе в монастырь уйти осталось!       — Не боишься? — Виктор один резким движением повалил подростка на кровать, обхватив оба запястья одной рукой.       — Трахни меня наконец, монашка недоделанная. Можешь нести бумагу и ручку, расписку писать буду, — Юрий с вызовом смотрит прямо в глаза, будто стремясь залезть в самую душу и навести там бардак, да побольше, чтобы никогда нельзя было разобрать до конца.       Несколько слов, требовательный взгляд, и годы самоконтроля летят в бездну, а разум машет Никифорову ручкой, как бы ненавязчиво прощаясь. Он попросил его. Он потребовал. И они оба этого хотят. От этих мыслей учащается пульс, и кровь бешено стучит в висках. Длинные холодные пальцы скользят под футболкой, выводя на юном теле замысловатые узоры, от которых парень тихо стонет, закусив нижнюю губу, и впивается длинными ногтями в спину мужчины, оставляя алые отметины, как будто пытаясь перенести шрамы со своего сердца на того, из-за кого они появились.       Виктор подхватывает блондина на руки, унося в спальню. Юру укладывают на большую двуспальную кровать аккуратно, как самое ценное сокровище в этом мире. Одежды с каждой секундой становится всё меньше, и вот уже два полностью обнажённых тела видны в утреннем полумраке. Юрий прижимается к мускулистому телу, неумело ведёт языком вдоль шеи, переходя на чуть сухие тонкие губы. Мужчина берёт инициативу в свои руки, утягивая парня в страстный, пусть и немного неумелый, поцелуй. Этот белокурый ангел сводит с ума не хуже самого дьявола, одними лишь неловкими прикосновениями заставляя тело вздрагивать, словно от электрических импульсов. Длинные тонкие пальцы скользят по внутренней стороне бедра подростка, вызывая приглушённые стоны.       — Виктор, пожалуйста, — в этих словах столько мольбы, что сердце готово разорваться на мелкие клочки.       Ярко-зелёные глаза, покрытые пеленой желания, неотрывно смотрят на мужчину, и этим взглядом можно растопить все мировые ледники. Парень изгибается, словно кошка, когда Виктор задевает особо чувствительные точки на теле, а стоны приглушаются чувственными поцелуями. Никифоров ещё никого не целовал с такой нежностью и похотью одновременно. Юра не был первым, но он стал единственным, кто смог занять его сердце и мысли.       — Юра, ты уверен? Это тот момент, когда ещё можно передумать.       — Заткнись, — на выдохе произносит парень, прикрывая глаза.       — Тебе может быть неприятно и…       — Я готовился, придурок! — от этих слов окончательно сносило крышу, последние тормоза сорваны.       — Господи, ребёнок, ты сводишь меня с ума, — Виктор целует парня в висок, опускаясь ниже, на шею, грудь, живот, стройные ноги со свежими шрамами.       Стоны от невыносимого удовольствия разрезают тишину раннего утра, но вскоре вновь становится тихо. Сквозь шторы начинаются пробиваться первые лучи солнца, рассеивая приятный полумрак. Среди горы подушек и смятых простыней лежат два разгорячённых тела, которые ещё несколько минут назад были одним целым.       — Котёнок, я очень сильно тебя люблю, — Никифоров приподымается на локтях, целуя Юру в щёку.       — Я тоже люблю тебя, — блондин опускает голову, прикрывая румянец длинной чёлкой, — А вообще ты ёбаный спермотоксикозник-педофил-извращенец! Я на тебя заяву накатаю!       — Тебе зачитать расписку, которую ты мне написал? — усмехается мужчина.       — Да пошёл ты! — Плисецкий резко вскакивает с кровати, заворачиваясь в простынь.       — Он никогда не меняется, — улыбаясь, вздыхает Виктор, провожая взглядом парня, идущего в сторону ванны, чуть прихрамывая и шипя, как настоящий кот.