***
Близка неизбежность. Так мало любви, так много слов. Совершенная нежность Превращается в совершенное зло. Отвергая законы природы, Стоит у перил моста. Безумно глядя на воду, Совершенная красота.
***
На кухне (до пятен перед глазами) светло и пахнет свежесваренным кофе. Через открытые окна в дом пробирается свежий воздух, лёгкий ветер вздергивает кремовые занавески. Выкрашенные в белый цвет стены, стол с белыми сплошными ножками, белые стулья и белые тумбы. Кухня походила на больничную палату, стерильную и режущую глаза. — Это был клуб, — говорит Саске утром, запивая таблетки от головной боли холодной водой, — мы пошли туда с одноклассниками. Не всеми. Некоторые просто струсили. — Но не ты, — выговаривает Учиха и усмехается, закидывая ногу на ногу. Вид у него холодный, отрешенный и ни капли не сочувствующий. Он вспоминает свою бурную молодость и пьяные вечеринки, после которых стыдно было возвращаться домой. Он помнит, поэтому и осуждения в нём нет. — Не я, — кивает брюнет, вплетая ладонь в короткие волосы. По пустой бутылке из-под минеральной воды скатываются частые капли конденсата, ложась у донышка. — Наруто, Сакура и ещё пару ребят, не помню их имён. Друзья друзей, так их можно описать. — Вряд ли имена твоих одноклассников скажут мне хоть о чём-то, — Мадара смотрит на свой остывший кофе, словно взирая в бездну, и выразительно хмыкает: — Продолжай. — Я пил много. Все пили, по правде сказать, но я больше. Вливал в себя стопку за стопкой, а потом перешёл на странные коктейли. На спор с Наруто, — выдыхает подросток, сжимая губы в тонкую полоску. — Наверное, хотел показать, что алкоголь меня не берёт. Дурак, сам знаю. Первый раз и по пизд… Прости. В итоге я едва не вырубился у барной стойки. — Как вас впустили туда? — Поддельные документы, — честно отзывается Учиха-младший. — У Сакуры сестра старшая этой ерундой занимается… вот и по дружбе нас выручила. — Чтобы выбросил их, — это не просьба, а приказ. — Дальше что? — Выброшу, — кивает мальчишка, облизываясь. — Я понятия не имею, как зовут вчерашнюю девушку. Она просто… подхватила меня под локоть в клубе, спросила имя и район, в котором живу. Сказала, что поможет… Мне было нехорошо, друзей рядом не оказалось. И тогда я назвал твой адрес, повторил его водителю. Дважды, язык заплетался. Домой не очень-то хотелось ехать. Там отец, мать… В общем, видимо, девчонка из клуба и довела меня до тебя, оплатила такси и прочее. Не знаю мотивов, просто сделала и всё. — Возможно, это кто-то из твоих знакомых, — Мадаре плевать на проступок племянника, его бунтарское желание сделать нечто выделяющее его из серой массы. Он не отец мальчику, он не обязан его воспитывать. Что хорошо, что плохо, обращаться ли за советом или самому действовать — решать подростку. — Возможно, — соглашается Саске, которого разбудили в семь утра. «Поговорить и без лишних вопросов». Он едва ли не врезал родственнику спросонья, а потом спохватился. Понял, с кем дело имеет. Точнее, понял, с кем не стоит иметь дело. — Можно мне теперь поспать, дядя? Голова болит. — Иди, — Мадара машет рукой в сторону гостевых спален. — Не попадайся мне на глаза сегодня. Саске понуро кивает: — Отцу позвонишь? — Сам, не ребёнок.***
Кто-то мчался, падая с ног, плыл против течения, ехал на красный. Просто чтобы сказать, что всё будет хорошо, что всё не напрасно, Но ошибся дорогой, и не рассчитал траекторий полёта. И мне снова приходится быть для тебя этим «кто-то».
***
Ей семнадцать, почти восемнадцать лет. Или около того. Она учится в одной школе с Учихой Саске, на класс старше. Видит того-самого-ну-который-всем-нравится в столовой и не пищит от восторга, потому что не умеет. То ли любить не умеет, то ли восхищаться кем-то, наблюдая из угла с капающими изо рта слюнями. Выпускница, девочка-с-высшим-баллом. Без друзей, но с толпой знакомых. Есть мама и папа, но нет семьи. Куроно Рика. Грубое имя под стать характеру. Рика не красится и не красит волосы, предпочитая естественность тоннам жесткой «краски». Губить себя лучше изнутри: на что вам наркотики/алкоголь/любовь, глупые недо-взрослые. Курит дешевые сигареты, купленные у станции, на заднем дворе школы, пока преподаватели не видят. Маленькая бунтарка, девочка-без-якоря-внутри. Куроно бывает в клубах по субботам, выпивает немного, танцует и идёт гулять по пустынным улицам Конохи, словно у неё за пазухой ещё девять жизней. Ничего не случится, говорит себе. Нечего бояться, повторяет вслух. А темнота за спиной только раскатисто смеётся и будто бы соглашается с ней, пряча в утробе чужой животный страх/самые жуткие картины, подброшенные больным сознанием. Шагать в одиночку проще, стряхивая с себя лишние запахи, чужие прикосновения и недо-признания в чём-то абстрактном, нелепом. Одиночество не пугает людей со вселенной внутри, да? У Рики внутри вакуум, скалящаяся пустота и, может быть, боль от осознания собственной никчёмности. А ещё, желание вляпаться в дерьмо любым способом. Мазохистка со стажем, чёртова адреналиновая наркоманка. Она видит Саске у барной стойки. На часах две минуты первого. Или около того. И цепляет того за локоть, переполненная самыми благими намерениями… Может быть, и не благими, но какая разница? Детали мало интересуют людей, когда на показ выставлено грязное бельё.***
Любить — это так глупо. Всё получилось не так, как хочется. Лезут холодные Скользкие щупальца в мир одиночества. Калечат и ранят, и сердце сжимают вежливой ложью, Но мы же не станем холодными, скользкими тоже.
***
Мадаре почти тридцать. У него за спиной неудавшийся брак, дочь, в которой нет и капли его крови, и тотальное одиночество. Он пьёт виски по утрам, носит слишком дорогие костюмы и мечтает о лучшем мире, как хренов романтик из фильмов сороковых годов. Гостиничный бизнес цветёт и пахнет, принося немалые доходы, а родители с их «ты нам больше не сын» просят не забывать «любимых стариков». Деньги, всем нужны его деньги. Но не он сам. Печальная правда, от которой не укрыться за семью замками. Учиха мог бы путешествовать по всему миру или снова жениться. Сменить имя, сменить страну (хотя бы та же Италия) и внешность (подстричь длинные чёрные волосы, например). Но отчего-то не хочется. Наверное, где-то глубоко внутри Мадара перестал барахтаться и начал тонуть. Может быть точкой отсчёта стала смерть Изуны, погибшего в авиакатастрофе. Может быть, и нет. Мадара — акула, подмявшая под себя всё море. Акула, насытившаяся собственной властью и силой, потерявшая всё и всех. Старый добрый хищник, охота которого больше не заводит. Дьявол… В тридцать лет не перегорают, не так ли? В тридцать лет начинают жить. Учиха топчет пепел под ногами/клацает сотнями зубов и смотрит на мир мёртвыми глазами через серое небо/синюю морскую гладь. А потом Саске приводит её, маленькую и пустую, так похожую на него самого: с больным взглядом на мир и желанием вырваться из круга. Они сталкиваются в гостиной. Навряд ли, это можно назвать случайностью. Она его ждала, а он просто пришёл. — Меня зовут Рика, — говорит та, которой шестнадцать-семнадцать на вид, и вскидывает голову кверху. — Приятно с вами познакомиться. Наконец-то. Саске говорит, что девчонка (думал очередная фанатка) сама подошла к нему в школе, спросила про самочувствие и как он собирается вернуть ей долг (я почти подавился воздухом на этих словах, думал попросит с ней переспать). Но вместо этого Куроно возжелала услугу, о которой никто не должен знать. Что за услуга, Саске так и не признался. — Я обещал не говорить, — покладисто сообщает мальчишка и опускает бесстыдные глаза в пол. То ли ботинки свои разглядывает, поганец, то ли пытается не заржать. Мадара вяло кивает, смирившись с фактом, что его дом захватывают подростки. Не то чтобы это совсем плохо, если бы ему не нравилось, то никто не смог бы нарушить границы его личного пространства, но иногда это раздражало. — Мне говорили, вам нравится хороший виски, — как-то раз сообщает брюнетка, протягивая Учихе бумажный пакет, — поэтому я купила саке. Надеюсь, вам он придётся по вкусу. Чёрная юбка с вертикальными складками, белые гольфы с тремя тёмными полосами на резинке и блузка с закатанными до локтей рукавами. Типичная школьница, с которой хотел бы переспать каждый офисный клерк. У Мадары на таких не стояло. Раньше. Он не любил загадывать наперед. — Не вижу логики, — Мадара недоуменно разглядывает школьницу. Зелёные глаза, бледная кожа и тёмные длинные волосы. Она пожимает плечами: — Что общего у ворона и письменного столика? * Учиха понимает: девчонка без ума.***
Кто-то мчался, падая с ног, плыл против течения, ехал на красный. Просто чтобы сказать, что всё будет хорошо, что всё не напрасно, Но ошибся дорогой, и не рассчитал траекторий полёта. И мне снова приходится быть для тебя этим «кто-то».
***
Мадара почти свыкается с новой знакомой и сбежавшим из-под родительского надзора Саске (мать шарится по моему телефону, дядя, не поздно ли начинать меня воспитывать?). Пацан перетаскивает к брату отца свои вещи, а потом только пожимает плечами и как-то между делом спрашивает, можно ли Рике остаться сегодня на ночь. Третий раз подряд. Учиха-старший не видит резона говорить «нет». Дети часто ночуют друг у друга, не занимаясь при этом сексом. А эти, два сбежавших из колонии подростка, только переругиваются между делом. И да, совершенно точно не придаются греховным утехам. — У меня бы в жизни не встал на неё, — фыркает Саске однажды. — Это как… ну, если бы захотеть переспать с родной сестрой. Гадость просто. Красноглазому было плевать на откровения племянника. — Твои родители знают, где их дочь? — спрашивает мужчина за завтраком, слегка опустив газету. У него перед носом вкусный кофе и пара неправильных умных детей, которые не знают, чего хотят на самом деле. Он такой же, только на пару лет старше. Племянник забавно морщит нос, видимо, зная в разы больше самого Мадары, и отвечает за подругу: — Если бы хотели, то спросили бы. А так… им без разницы. Высылают деньги — и на том спасибо. Рика кивает, соглашаясь, и продолжает намазывать джем на тёплые, чуть подгорелые тосты: — Когда птенцы вырастают, их выкидывают из гнезда. Я предпочла сделать это самой. Мадара понимает предложения по-своему: она просто никому не нужна. Вот и весь ответ. — Что же, — длинноволосый хмыкает, — тогда тебе стоит принести немного одежды из дома. В школьной форме постоянно не походишь, не так ли? Девчонка заторможено кивает, будто информацию переваривает, а потом улыбается, неловко и счастливо. Тем же вечером, когда Мадара смотрит старое чёрно-белое кино с великолепной Одри, Рика садится рядом, завёрнутая в толстое одеяло и в его честно украденной пижаме, и облокачивается о плечо Учихи. Девушка пахнет цветочным гелем для душа, но больше сигаретным дымом. — И что на тебя нашло? — Мадара слегка приобнимает брюнетку, не видя в этом ничего зазорного (многие сказали бы совершенно другое). — Нехватка человеческого тепла. — Бывает. — Чаще, чем хотелось бы, — кивает запоздало, а потом выдаёт нечто странное и на первый взгляд совершенно несуразное: — Знаешь, иногда такое бывает: ты очень долго ждешь встречи с самым важным человеком на земле, думаешь, что рядом с ним всё равно будешь счастлива, а потом крышу срывает. И она его целует. И Мадара почему-то отвечает. Стягивает сильными пальцами длинные чёрные волосы, вжимает худое тело в своё и закрывает глаза. Бездна взывает к бездне, так? С одиночеством, видимо, так же. К концу фильма Рика засыпает, уткнувшись носом в колени Учихи, ноги которого затекли. И вернувшийся ночью Саске (где он бродил до такого времени?) делает вид, что ничего необычного не происходит, хмыкает понимающе, салютует дяде и идёт к себе в комнату. Его не ебут чужие отношения.***
Так хочется остановиться. Сказать своим светлым порывам — хватит! Легко заблудиться В мире хитрых стратегий и тактик. Душа трепещет и плачет От того, что творится в уме, Но я твержу, что всё будет иначе. Ах, кто бы твердил это мне!
***
Со временем они все притираются друг к другу, становятся почти семьей в каком-то странном извращенном смысле. Или не странном, кто его знает. — Возраст сексуального согласия в Японии начинается с тринадцати лет*, — говорит Рика, седлая Мадару. Тот лениво укладывает ладони на чужие бёдра и ничего более. В последнее время он чаще бывает дома, поручая управляющему больше работы. Чувство, будто его ждут дома, приятно греет нутро. — И? — Мне восемнадцать исполнится в декабре. — Два года до совершеннолетия, — усмехается Учиха, когда девушка утыкается носом в основание его шеи и печально вздыхает. Будто бы она сомневалась в другом, противоположном ответе. — Двадцать четыре месяца… сущий пустяк. — Плюс ещё пять. — И плюс ещё пять, — покорно соглашается Куроно, не слезая с чужих колен. От неё по-прежнему пахнет горьким сигаретным дымом и яблочным гелем для душа. — Но это ведь не имеет абсолютно никакого значения, не так ли? Мадара открывает рот, чтобы признать правоту молодой особы. Возраст — это условность, временное понятие. — Если вы занимаетесь чем-то непотребным, то немедленно прекратите, потому что я иду! — Саске, прикрывая глаза огромной белой чашкой, вышагивает в гостиную из кухни. — Неужели это потревожит твою детскую психику? — фыркает Учиха. — И, возможно, мне будут снится кошмары, — мальчишка кивает, шлепаясь рядом, — и я буду приходить спать к тебе. Или к ней. Утренняя эрекция станет приятным сюрпризом для любого из вас. — Ощутимая угроза, — Мадара закатывает глаза. — К тому же, — продолжает Рика, будто не замечая лишнего в этой комнате, — многие начинают отношения с секса, а затем съезжаются. Но это многие, и у нас не отношения. — Пойду-ка я, — Саске отрывает взгляд от телевизора, наигранно морщась, — проблююсь. — Лишь бы подальше, — Рика улыбается, не отрывая взгляд от лица Учихи-старшего, и затыкается на время. Мадара понимает: это не любовь. Даже не близко к ней. Может быть, чувство единения. Может быть, элементарное удобство. Или около того. Она тоже всё понимает, не глупая девочка.***
Кто-то мчался, падая с ног, плыл против течения, ехал на красный. Просто чтобы сказать, что всё будет хорошо, что всё не напрасно, Но ошибся дорогой, и не рассчитал траекторий полёта. И мне снова приходится быть для тебя этим «кто-то».
***
Девчонке было шестнадцать-семнадцать на вид. Или около того. А ещё, у неё совершенно отсутствовали тормоза и рамки, в которых стоит держать себя. — Плевать, — говорит Рика, врываясь в его спальню рано утром, — мне плевать на условности. Как насчёт заняться грубым и жестким сексом? Можно без прелюдий, но с презервативами. — Боги, — Мадара проводит ладонью по длинным спутанным волосам и моргает, отгоняя от себя остатки сна. Лёгкое одеяло прикрывает лишь нижнюю часть тела, а привычка спать обнаженным впервые его подводит. Потому что нахалка может (и вероятно сделает это, особо не раздумывая) сдёрнуть с него лёгкое одеяло. На часах семь утра. Или около того. Учиха-старший по образу жизни — сова. И ранние подъёмы для него сродни пытке или чему похуже. Разговору с дотошной Тцунаде? Или младшим братом, от голоса которого болит голова. Семья — это святое, а к Святому стоит прикасаться пореже. Девчонка мнётся у порога всего секунд двадцать, а потом движется вперёд и забирается на чужую постель с ногами. Наглость — второе счастье, да? Матрац под чужим весом прогибается, а Мадара по привычке разглядывает собеседницу, ловит каждое её неловкое (или наоборот) движение. На зеленоглазой только дурацкая пижама на пару размеров больше, чем нужно, да синий лак на ногтях (он тоже считается). Одежда Саске, да? Ни капли не сексуально. — Я хочу, чтобы ты был моим первым мужчиной, — уверенно говорит Рика и гордо вздёргивает подбородок кверху. — Прямо здесь и сейчас. «Я хочу». И это так эгоистично. Мадара почти удивлён столь (приятному или нет? трудно определиться) откровению. Наверное, потому что считал (впервые Рика попалась ему на глаза в весьма неподобающем виде, кто бы стал винить его за подобные доводы) девчонку доступной, фривольной и немного нагловатой, но уж точно не невинной. Доверие немного сбивает с ног, стирает чёртовы надуманные границы. — Чувствую себя особенным, — саркастично тянет брюнет, фыркнув. — И желанным, — добавляет зеленоглазая веско. — В первую нашу встречу ты… — Полезла к тебе с поцелуями, — перебивает его Рика и улыбается сладко. Учиху это жутко раздражает — возможность не договорить собственную фразу. Но не так сильно, как нахохлившееся недоразумение, забравшееся под одеяло. Ох, ладно. Лишь бы не трогала его… там, где не нужно, но очень хочется. — Почему? — Я давно хотела это сделать. — Насколько давно? — Мадара усмехается, несильно сжимая чужое запястье. Потому что у одной темноволосой бестии нет и намёка на скромность: она почти добралась до полу-вставшего (пока что) члена. И не факт, что Мадара сможет — или захочет — сдерживаться, когда атмосфера накалится. А она накалится. Учиха — мужчина на пике сексуальной активности, в самом расцвете сил. И он точно, совершенно точно не собирается себе ни в чём отказывать. — Четыре года, кажется. Плюс-минус пару месяцев. Конечно, это не любовь или что-то типа неё, — она фыркает. — Скорее заинтересованность. Вот теперь он удивлён: — Подробности? — Мне было неполных четырнадцать, когда я тебя повстречала, — Рика хмурится, вспоминая нечто важное. — Саске только-только перевёлся в нашу школу. И вместо его родителей, судя по всему, пришёл ты. Поначалу я решила, что ты его старший брат, на отца потому что не тянул. Но потом слушок по школе прошёлся, будто его брат только-только закончил Старшую школу. Ты был горяч, но на школьника явно не тянул. Фугаку и Микото в тот день оказались чрезвычайно заняты старшим сыном и его очередными (какими по счёту? Итачи загнётся же так) соревнованиями. Младшего Учиху просто небрежно скинули на плечи Мадары, который мнил себя свободным (но не счастливым) человеком. Тест на отцовство оказался отрицательным, бывшая жена исходила яростью, а судья одобрил развод, основываясь на пунктах из брачного контракта, на котором настоял его адвокат. Саами, светловолосой горгоне, достался загородный дом и больше ничего. А дочь, пусть не родная, но воспитанная Мадарой, даже не посмотрела в его сторону, натасканная матерью. Саске ёршился, щетинился и обижался, не желая ходить с «нянькой», но рядом с Мадарой чувствовал себя комфортно. Будто за каменной стеной. — Меня не особо в школе любили. Шпыняли, дразнили и тому подобное. Из-за цвета глаз, думаю. Зеленый, пф. Разве не странно? — Нисколько, — мурашки бегут по телу, когда девчонка ледяными ступнями касается его разгоряченной после сна кожи. Закаливающие процедуры явно не для него. — Тогда потому, что я была слишком хорошенькой. И, может быть, немного грубой. «И самовлюбленной», мысленно добавляет Учиха. — Так вот, в тот день было немного больно. Старшеклассницы, не помню их совершенно нелепых имён, загнали меня за угол школы… Итогом послужили разбитый нос и сломанный телефон. — Жестоко. — Хотя бы никто не макал мою голову в унитаз. И на том спасибо, — Рика смеётся. — Ты тогда мне помог, вышел покурить за школу и помог. Странный человек, всегда вовремя появляешься. Ох, ладно. Ты дал мне свой носовой платок и… — И телефон?.. — Ага, — кивает она, утыкаясь холодным носом в чужую шею. — Выудил сим-карту, стёр данные с аппарата и ляпнул что-то там про крепкое здоровье. А потом… добавил, чтобы я не давала себя в обиду. Учиха хмыкает, вплетая ладонь в длинные волосы девушки: — Я был идеалистом или просто много выпил в тот день. Но я совершенно точно не помню тебя. Только образ и небесно-голубую матроску. — Ты был моим героем много лет подряд. Я и Саске помогла только из-за схожей внешности: черные волосы, острые черты лица и совершенно мудацкий взгляд. Если бы не это, то прошла бы мимо. Мадара хмыкает: — Откровения по утрам? Ты разошлась. — Может быть. Как насчёт трахнуть меня? — Нет. — Знаешь, учёными доказано, что минет… это просто прелюдия. Почти и не полноценный секс вовсе, — девушка щурит зелёные глаза и усмехается.