i'm sorry

Ладони у Меулин по-детски маленькие, горячие и слегка влажные, она обхватывает ими лицо Курлоза, прижимаясь лбом к его лбу, и четкие темно-серые границы грима смазываются под ее пальцами. - Пуррости, - хихикает Меулин и коротким кошачьим движением лижет Курлозу кончик носа. У белой краски меловый вкус. Курлоз сгребает ее в охапку. Они проводят вместе все свободное время, зачастую не расцепляя сомкнутые руки и доводя этим Кронуса до перекошенной раздражением физиономии: вместо того, чтобы обойти его, они просто поднимают руки над ним на манер арки. У Кронуса сводит зубы от радостного голоса Меулин, по большей части от того, что теперь он лишен возможности подкатить к ней или облапать колени, обтянутые полосатыми гетрами. Не то чтобы Кронуса останавливало наличие у кого-то отношений, но однажды Курлоз, наклонившись к нему над копной волос Меулин и практически положив на нее подбородок, с кривой улыбочкой поведал, что скормит ему его же ушные плавники. Он не уточнил вслух тот факт, что Кронус отрежет их себе сам под действием смеховуду, но Кронус понял это по его виду и удалился, демонстративно-непринужденно перемещая незажженную сигарету из одного угла рта в другой. Меулин тогда повисла на Курлозе со смешливыми визгами и куда-то утащила за собой следом. По улью Курлоза разбросаны чужие разноцветные заколки, которыми Меулин не пользуется, но вдохновленно обвешивает Курлоза (долговязый готичный Курлоз с небрежно убранной назад челкой, закрепленной салатовыми и фиолетовыми заколками, выглядит «бескотнечно замуррчательно!»). Курлоз закатывает глаза и ворчит, хоть и особо не возражает. Спросите Кронуса, и он тоже (под угрозой лишения своих ушных плавников) скажет, что эти двое созданы друг для друга, как в типичном тошнотворном ромкоме - у них даже есть парные свитера. На своем сзади Курлоз краской рисует привычный смайл. Меулин урчит, переступает с ладони на ладонь, имитируя кошачьи лапы и цепляя когтями черную ткань на ноге Курлоза, заваливается к нему на колени, широко улыбаясь. - Пуррости, - от ее когтей на ткани остались затяжки; Курлоз несильно щелкает ее длинным пальцем по лбу, и Меулин жмурится, трется щекой о его бедро. Она извиняется слишком часто, по всяким мелочам, иногда в шутку, иногда всерьез, например, когда у Курлоза на спине цветными глубокими полосами прочерчиваются рваные царапины; Меулин трогает их аккуратно и держит Курлоза за предплечье для равновесия, пока зализывает их по очереди. Лопатки Курлоза дергаются в такт его выдохам. Курлоз не извиняется никогда. К концу восьмого оборота Меулин лишается слуха, и ей ужасно больно, в голове словно запустили с десяток петард одновременно, у нее идет кровь из ушей, кровь пропитывает футболку, от крови слипаются пряди волос, и Меулин мяучит жалобно, всхлипывает и сжимается в комок. Она не смотрит на Курлоза. Она не смотрит на Курлоза до тех пор, пока фейерверки в ее черепной коробке не замолкают, пока не остается только вакуумная тишина, тогда она разлепляет ресницы, поднимает взгляд - у Курлоза ошалевшие пустые глаза и измазанный фиолетовым рот. Темные дорожки тянутся по подбородку, каплями падают на пол, мокрые от крови нитки почти блестят в темноте. Он дотрагивается до запястья Меулин так осторожно, будто от его прикосновения она шарахнется как от огня, в ту же секунду осознает все и сбежит. Меулин не шевелится, и Курлоз не решается отнять ее руки от ее головы, поэтому чертит по плечу пальцем. Линия его зашитого рта болезненно кривится, выглядя ломаной черной трещиной. Курлоз выводит каждую букву отдельно, и Меулин снова плачет. Курлоз выводит «прости».