Коллекционер

      За барной стойкой какого-то непрезентабельного клуба необычно много людей: кто-то откровенно скучает, потягивая уже третий бокал напитка, с ленцой оглядывая непрерывно движущийся полный толпы народу зал, другой юноша - по правую руку от Арсения - прагматично осушает стопку за стопкой, парнишка, что упрямо игнорирует всякие предложения принести хотя бы какое-то подобие закуски. Третья слева симпатичная, несильно накрашенная девушка, лениво покачивающая худенькой ножкой обутой в туфли на высоком каблуке, что отчаянно подмигивает любому достаточно привлекательному парню, обратившему на нее внимание. Такие не ищут простых собеседников на ночь или друзей на всю жизнь, девушки такого плана слишком знакомы Арсению, - их интересует только секс. А вон тот, весьма привлекательный мужчина с темным веером ресниц, что уже где-то на протяжении получаса не может справиться со стопкой дорогого мартини - Арсений Попов.       Не слишком известный третьесортный актеришка местного драм-театра, хороший сын, что приезжает по праздникам, неплохой папа, исправно платящий алименты и не досаждающий счастливой, пусть и бывшей, жене своим вниманием, завсегдатай тесных, пропахших пивом и солеными орехами баров и самый настоящий грязный, порочный фетишист. Арсения мало интересуют девушки, несмотря на все их прекрасные достоинства и обворожительные улыбки, но также Арсения абсолютно не интересуют парни, ни их накаченные упругие тела и забавные шутки, Арсения интересуют чужие руки.       Тонкие запястье с острыми, выпирающими округлыми косточками, сбитые в постоянных драках неровные костяшки пальцев, тонкие фаланги с округлыми, выпирающими косточками; украшенные синеватым узором вен бледные мраморные предплечья, острые локти и мягкий изгиб рук, который так и манит коснуться губами, трепеща как бабочка на ветру и ужасно боясь разрушить одним прикосновением. Мужчина точно не помнит, когда лицо, имя и тело в общем перестало волновать его, оставляя на волю воображения лишь причудливо переплетенные тонкие музыкальные пальцы. Когда от одного солоноватого привкуса чужой нежной кожи во рту, в паху неумолимо тяжелеет, а в глазах становится темно. Арсений просто не помнит, когда все это началось.       Это стало, своего рода, наркотиком, навязчивой идей или наваждением, зовите как хотите, Арсений мог часами любоваться чужими пальцами, завороженно переплетая их со своими, целуя каждую выпирающую косточку и, словно довольный кот, трясь о пясть лихорадочно горящей щекой. Но с каждым разом странный пожар и безграничное желание, окутывавшее его разум и сознание, становилось все неукротимие, Арсения не устраивал всякий сброд, которого кругом хоть отбавляй, ненужны были постоянные любовники и любовницы, - от них становилось неимоверно скучно. А впоследствии случалось страшное, - трепетно создаваемый идеал рушился, крошился в белый порошок прямо в его руках. Постоянство - это не его удел.       Он был художником, но не таким как все. Они могли лишь радовать глаз и навеевать тоску, к нарисованному маслом холсту можно лишь прикоснуться, нельзя вновь ощутить дуновение ветра или почувствовать ласковые теплые лучи солнца, картина - это ненужный суррогат, вызывающий череду неуместных, порой горьких, воспоминаний. Арсений создавал нечто иное. Гипсовые отпечатки прекрасных, тонких запястей, причудливые, еле заметные нити, индивидуальные рисунки чужих рук, красивые картины, к которым можно прикоснуться и ощутить тепло. Вещи, омытые кислым бесцветным раствором, солью и чужой сладкой кровью.       Экземпляры картин в его личной маленькой коллекции уникальны, хотя бы потому, что люди, коим принадлежат эти слепки, давно мертвы. Арсений не любит пачкать руки и не любит вопли, ненужные крики о помощи и пощаде, он давно разучился смотреть на людей, как на нечто живое, заслуживающее внимание или жалости. Жизнь не более, чем вещь, ведь ее можно подарить или отобрать, именно поэтому ему давно не снятся кошмары, нет, ни одного загробного голоса, обвиняющего Арсения в содеянном, нет угрызений совести, а, порой, нет и его самого.       Это не сказка Уайльда, и нет того самого портрета, в который можно смотреть, словно в зеркало, есть только он - настоящий, живой, вечно жаждущий чего-то большего, охотник, окруженный ненужной добычей. Болен ли он? Наверное да, но вопрос поставлен неверно. Волнует ли его болезнь? Определенное нет.       Арсений глотает приторно сладкую прозрачную жидкость маленькими глотками, позволяя себе еще долго смаковать неясное яркое послевкусие приятного напитка. Бармен напротив, закусив острую зубочистку меж зубов, матеро протирает белым вафельным полотенцем невысокие стаканы, то и дело бросая внимательные взгляды на толпу, что веселится в зале. Арсений думает уходить и, объявив охоту неудавшейся, занять себя просмотром какого-нибудь фильма, но у судьбы, кажется, на него свои планы, прямо перед ним услужливо две смятые бумажки выкладывает какой-то парень, и дело тут совсем не в вопиющей наглости мужчины позади, не в мятых купюрах и даже не в большой сумме. Дело в руках. В пальцах. В каждом толстом тяжелом кольце, коими украшены указательный и безымянный палец, в острых запястьях и кожаных хлестких феничках, в массивных браслетах и железных маленьких петельках-цепочках, в музыкальных нервных пальцах, в длинных фалангах и ровных жемчужных ногтях.       Арсений нарочито медленно поворачивает голову чуть в бок и, неторопливо постукивая по запотевшему стеклу стакана самыми подушечками пальцев, через плечо глядит на весьма вовремя подошедшего парня. Он выглядит обычно - стандартная прическа, весьма заурядная внешность, аккуратный нос и впалые щеки, единственное, что стоит отметить, так это довольно-таки приличный рост и наверняка мягкие розоватые губы. - Не подскажите сколько времени, молодой человек? - ровным голосом интересуется Арсений без видного энтузиазма, покачивая в руках прозрачный стакан.       Высокий юноша тотчас расплывается в улыбке и, неловко зажав подмышкой какой-то пакет, беззаботно задирает край небрежно наброшенной рубашки. Телефон находится в переднем кармане черных джинс, так что великолепный незнакомец с такой же приветливой улыбкой сообщает ему время с точностью до минуты.       Пока он лихорадочно соображает, как можно прозрачнее намекнуть неловко переминающемуся с ноги на ногу юноше зайти к нему, тот весьма неожиданно спутывает все карты всего одним вопросом: - Вы, случаем, не знаете, где тут ближайший хостел? Я в городе всего на пару дней, да и впервые тут.       Рот сразу же наполняется солоноватой слюной. Парень, что будет в абсолютно неизвестном ему городе на протяжении нескольких дней, незнающий куда податься, открытый, наивный. Его сладкий мальчик, что так порнушно облизывает собственные губы. - Я участвую в программе, что предлагает путешественникам бесплатно жилье, - без запинки выдает Арсений, меж тем вытаскивая и кармана пиджака пару сложенных бумажек, - могу предложить тебе крышу над головой, но с условием, что ты напишешь обо мне отзыв. - По рукам, - смеется он и дружески хлопает собеседника ладонью чуть ниже плеча.       И как же прекрасно будет поцеловать это запястье, ниже костяшек проводя самым кончиком языка волнистую линию, как невероятно будет прикусить тонкую кожу на тыльной стороне руки, а в конце попробовать на вкус каждый из длинных пальцев. И может Арсений позволит себе некоторую вольность, например, оставить все кольца не тронутыми, по-крайней мере на некоторое время.

***

      С звонким звуком отрывая серую толстую изоленту, Арсений, небрежно отбросив круглую катушку оставшегося упаковочного материала, вновь опустился на корточки, но теперь, чтобы педантично приклеить к чужим черным брюкам края шероховатой ленты. Обойдя спящего, свесившего вихрастую голову чуть в бок юношу, Арсений, нахмурившись, коснулся невероятно холодными пальцами мягкого загривка. Мысленно обругав себя за неясный, ничем необоснованный порыв, он быстро опустил чуть дрожащую руку на спинку тяжелого железного стула.       По его личным расчетам его "жертва" должна проснуться не ранее, чем через десять минут, а значит у Арсения есть вдоволь времени для того, чтобы принести нужные миски и теплую, чуть вскипяченную воду, тюбики с кремом и кисть с оливковым пахучим маслом. А есть еще один более приятный вариант: подождать с перетаскиванием в уютную комнату с широким диваном нужных вещей и, присев на корточки около спящего звонкоголосого великолепия, внимательно рассмотреть чуть напряженно лежащие линией нервные пальцы, унизанные толстыми серебряными кольцами.       Это было не слишком сложно - завести с невероятно наивным парнем какой-то ни к чему не обязывающий разговор, провести его в свою вполне приличную квартиру в новенькой двадцатиэтажке, а в дверях, просто задержавшись с якобы застрявшим в скважине ключом, незаметно вытащить щедро смоченную хлороформом белую марлю. Антон, не видящий явного подвоха, просто замер посередине коридора, любуясь некоторыми ранее сделанными слепками, особыми, горячо любимыми Арсением. Упрятанными за толстое стекло и выставленные в черные рамы. Приятная тяжесть обмякшего тела, лихорадочное, испуганное биение чужого сердца и жестко врезающиеся в тонкую ткань рубашки жемчужные ногти. Приятный незнакомец, который представился, как Антон Шастун, оказался невероятно легким, вполне удобным, не считая жуткого высокого роста и смешного посапывания в его, Арсения, прикрытую шею.       Арсений не дал себе ни минуты, чтобы полюбоваться на связанного, обездвиженного парня, что с минуты на минуту должен был приоткрыть светлые глаза. Устремившись в глубь квартиры, мужчина методично собрал необходимые миски и, прихватив открытый пакет с гипсовой крошкой, поспешил вернуться обратно. Он твердо решил оставить самое приятное на потом, когда Антон все же откроет глаза, чтобы лично видеть перекошенное ужасом бледное острое лицо, дрожащие губы и тяжело вздымающуюся грудь. Арсений не имеет права лишить себя подобного удовольствия, чувства триумфа и сладковатого привкуса победы. - Мхмхг, - невнятно хрипит сквозь толстую ленту скотча Антон, еще толком не открыв глаза. Именно в тот момент, когда последние приготовления закончены, а Арсений, чуть заскучав, принимается волновать теплую воду в прозрачной мисочке.       Парнишка тут же дергается, стоит ему оглядеться, принимаясь лихорадочно вырваться, рискуя попросту причинить себе еще больше боли или, например, вывернуть себе руку. Арсений еле успевает придержать оторвавшуюся от линолеума железную ножку стула, тем самым не давая своему пленнику навзничь упасть на пол, пребольно ударившись макушкой о спинку высокого сидения. Антон принимается вертеть головой по сторонам, тонкие белые крылья носа яростно раздуваются, а глаза блестят недобрым огнем, - упрямый парнишка вновь дергается вперед, видимо прерогатива опрокинуть стул, а вместе с ним и себя, его совсем не пугает, зато немало раздражает сидящего у чужих ног Арсения. Он жестко вцепляется сильными длинными пальцами в худую лодыжку, вынуждая прекратить брыкаться. - Перестань. Ты делаешь хуже лишь себе, - ровным голосом произносит он, сурово глядя на связанного, перепуганного юношу.       Арсений резко приподнимается на ноги и, чуть согнувшись, принимается отряхивать немного измятый дорогой костюм, усыпанный гипсовой крошкой и пылью. В его интересы не входит пугать этого несмышленого мальчишку, что, кажется, через пару часов примется заливать его пол горькими солеными слезами, по крайней мере светлые глаза уже заволокла прозрачная пелена злости или боли, Арсений не может знать точно. - Ты хочешь, чтобы я снял это? - Арсений милостиво кивает на толстую полоску армированного скотча, что украшает чужое острое лицо, не давая вымолвить ни слова. Юноша, алея щеками, принимается активно кивать головой.       Арсений неожиданно нагибается к своему личному наказанию, неумолимо обдавая бледную мраморную кожу горячим влажным дыханием, руки упираются в подлокотники стула, Арсению совсем не хочется касаться чужого, неизвестного тела раньше времени. Он склоняет голову по-птичьи в бок и, приоткрыв рот, нарочно щекочет красное острое ушко теплым дыханием, а в следующее мгновение белые зубы жестко смыкаются на краю отопыренного серебряного скотча. Он резко дергает вперед, срывая липкую ленту к чертовой матери, а заодно громкие болезненные, чужие стоны. Антон приподнимает острые плечи вверх и с силой трет горящие щеки и подбородок о приятную ткань темной рубашки. - Прежде чем ты начнешь говорить, я скажу одно: не надо, - Арсений жестко сводит темные брови к переносице, коршуном глядя в чужое бледноватое лицо. - Не проси о том, чего не получишь. Не спрашивай лишнего и не болтай, а лучше всего молчи. И постарайся меня не злить. - Убьете меня, да? - кривит губы парнишка и тут же опускает упрямый подбородок на грудь, так и не дождавшись простого ответа.       Арсений педантично засучивает рукава белой рубашки, ровно до локтя оголяя покрытые редкими волосками сильные руки, украшенные переплетением синих вен. Он меланхолично подтягивает брючную ткань на себя так, чтобы было видно кромку темных носков, он присаживается на корточки, но теперь не просто сбоку, а меж широко разведенных, привязанных, худых ног. Антон, опустив голову, глядит на него самым безумным, ошарашенным взглядом, инстинктивно дергается, видимо пытаясь свести ноги вместе, его полные губы чуть подрагивают и длинные пальцы, дрожа, хватаются за железные подлокотники.       Острый язык на секунду мелькает меж припухших, обветренных губ Арсения, прежде чем он тянет руку вверх и с силой дергает толстую полоску скотча на себя, Антон кричит и, сморщив нос, задирает голову вверх. Левая рука оказывается на свободе, но всего на секуну, прежде чем попасть в холодный жесткий плен чужих пальцев, Арсений безжалостно сжимает чужое предплечье, надавливая подушечками пальцев на тонкую кожу так, что впоследствии остаются красноватые, неровные, тотчас белеющие пятна.       Арсений вновь облизывает в раз пересохшие губы, но теперь он преследует абсолютно другую цель, - распахнув алые губы, он резко втягивает в бархатный, горячий рот сразу два, указательный и средний, палец. Антон дергается назад, пытаясь отвоевать захваченную в дьявольский плен конечность, его чуть потрясывает, он, словно побитый щенок, еле слышно поскуливает, сведя тонкие брови домиком.       Юркий, острый язычок ласково обводит соленоватые подушечки пальцев, пока губы мягко двигаются вокруг костяшек, чуть задевая, дразня их, кромка белых зубов проходится по второй фаланге, царапая нежную кожу. Арсений любовно разводит шероховатым языком длинные пальцы и сильно лижет приподнявшийся край кожи. Он резко сглатывает накопившуюся слюну и, неподнимая глаз, насаживается глубже так, чтобы тяжелое кольцо оказалось в так называемом захвате из губ, нижних и верхних зубов. Он ласково стягивает соленое, не приятное железо с тонких пальцев, при этом умудряясь нежно ласкать проворным языком внутреннюю сторону пальцев. Через мгновние кольцо все же оказывается зажато меж контрастирующих белых острых зубов. Арсений кладет его на рядом стоящую тумбочку и с самым полшым причмокиванием выпускает из шелковистого плена чужие пальцы. - Мне нравятся твои кольца, - вдруг признается Арсений, прежде чем второе украшение ложится на столик рядом с первым.       Он все также продолжает держать чужую руку, сжимая пальцы до белых костяшек, другой рукой он ловко подтягивает к себе миску с водой, а вместе с ней и пакет с гипсом оставляя за ним белую кривоватую полоску. Одно движение, и мелкая пыльная крошка дождем падает в стремительно мутнеющую воду, а Арсений абсолютно безбоязненно опускает в раствор собственный палец всего лишь на фалангу, медленно помешивая, пока раствор стремительно достигает нужной констинстенции, как сметана. Нежная и липучая.       На раскрытую ладонь он выдавливает жирный детский крем и, не сомневаясь ни секунды, накрывает своей рукой чужую, смазывая ничем не пахнущую смазку о их ладони. Он все еще не поднимает глаз, поглощенный своим делом, мягко обводит нежную скользкую ладошку, играет с нервными пальцами, пачкая их обоих. А в следующее мгновение, приподняв квадратную форму, заполненную гипсовым раствором, смазанную оливковым маслом, прислоняет к ней удивительно красивую руку, сильно надавливая, впечатывая в форму, так что в итоге на запястье налезает застывающий раствор. - Зачем? - облизывая пересохшие губы, спрашивает у него Антон. Синие глаза Арсения в коих, наверное, навсегда угас игривый огонек, смотрит на юношу со снисхождением, прежде чем сам Арсений грубо отпихивает перепачканную руку прочь, больше заботясь о белом оттиске в своих руках. - Потому что я так хочу, - просто говорит он, вновь привязывая абсолютно несопротивляющуюся руку обратно к подлокотнику, - и потому, что я могу это сделать. - Ты мог бы попросить. Я бы не отказался сделать слепок.       Арсений криво усмехается, переходя на вторую руку, с которой он, уже не церемонясь, один за другим срывает тяжелые кольца. Этот маленький человечишка просто не в состоянии понять, какое огромное одолжение делает ему Арсений, он собирается запечатлеть это прекрасное произведение исскуства на века так, чтобы впоследствии любой мог восхититься невероятными изгибами тонких пальцев и грубых костяшек. Так, чтобы этот волнующий отзыв отпечатался у него в голове. - Отпечаток руки может быть только один. Если их будет два, он уже не будет таким уникальным. Ты мне не нужен.       С последним небрежно брошенным словом, Арсений вновь опускает чужую ладонь на мягкий гипс, давая массе принять нужную форму, запомнить каждую черточку и неровность.       Антон вновь привязан к стулу, руки его перепачканы в неприятно стягивающем кожу гипсе, он распят на железном жестком стуле без единого шанса на спасение, а меж его ног с самой плохой усмешкой сидит явно больной человек, что абсолютно точно не собирается отпустить его из этих стен живым. Вдруг тонкая красивая рука ложится на его затянутое черной джинсовой тканью бедро, чуть гладит, плавно двигаясь то назад, то вперед, большой палец ласково обводит длинную паховую мышцу. Арсений глядит на потерявшего дар речи Антона из-под веера темных, как смоль, ресниц, теплая невыносимая ладонь смещается еще на сантиметр, теперь безошибочно накрывая стремительно позорно твердеющий член.       Ребро ладони упирается ему чуть повыше мошонки, а пальцы сквозь толстую ткань ласкают открывшуюся головку, Арсений ведет руку вверх, стимулируя приток крови и даря нужное трение. Но вдруг случается неожиданное, бархатный рот накрывает его вставшее достоинство прямо через грубую ткань, острый язычок гладит чувствительный член по всей длине, а Антон отчаянно пытается держать все свои всхлипы за зубами. - Фламинго. - Прости? - уточняет Арсений, немного отстранившись, но все также продолжая поглаживать налившийся кровью чувствительный член. - Кодовое слово.       В тоже мгновение Арсений резко отраняется и с какой-то дикой усталостью в глазах глядит на связанного, возбужденного, невероятно привлекательного Антона. С грустной улыбкой он оборачивается назад только для того, чтобы лицезреть, как его входную дверь с громким треском срывают с петель, позволяя той с грохотом обрушится на пол. Кто-то резко прижимает к его взмокшей спине дуло пистолета и, чуть поведя лопатками, Арсений может точно сказать, что у этого снайпера или как его там правильнее звать, на оружии стоит заглушка. - Ты привел за собой космонавтов*. Умно, - вынужденный опуститься на колени, лениво бросил Арсений, но один из омоновцев тотчас поспешил заткнуть его, ткнув носком тяжелого ботинка куда-то в бедро. - Антон Андреевич, - выкрикивает кто-то из толпы, прежде чем подойти, как оказалось к боссу, чтобы высвободить того.       В глазах Арсения на секунду мелькает смятение, он криво усмехается, глядя в пол. Его быстро ставят на ноги и, грубо заведя руки за спину, буквально выталкивают из собственной квартиры.       Антон дышит тяжело, он малость смущен и напуган, но как только с его ног срывают последние куски скотча, Шастун быстро надевает на лицо маску отчуждения и напускного спокойствия. Он наскоро оттирает испачканные в гипсе руки и оправляет натянувшиеся штаны. - Знаешь что, Дима, - произносит он чуть неуверенно, когда взгляд внимательных светлых глаз невольно натыкается на свежие оттиски его обеих рук, - пожалуй, я лично займусь этим... человеком.