Частичка весны

Она родилась не там. Ну правда, Гокудера с самого начала считал ее странной – а родись она в Италии, она была бы нормальной. Обыкновенной. Здесь – шарахались от ее энергии, безумных идей и заражающего энтузиазма, а там бы – приняли как должное. Она не была стеснительной, как полагалось приличной японке, о нет – она единственная давала ему отпор. И правда – единственная. Остальные девушки были так – фоном, как понял Гокудера уже потом. Оглянулся назад, а там – ничего, пустота. И одно-единственное яркое пятно. Хару. Весна. Ей очень шло это имя – расцвет всего. Жизни, настроения, эмоций. Любви. Правда, еще обострения у всевозможных сумасшедших и фриков, но это ведь ничего, правда? Пусть она немного сумасшедшая. Зато она одна может гордо сказать, что живет. Ярко, сочно, испытывая весь букет эмоций, который вообще отмерян природой. С открытой нараспашку душой, естественной, ничуть не приукрашенной и не загнанной в жесткие рамки. Такой место под жарким итальянским солнцем, там, где землю, приносящую теплые оранжевые апельсины щедро обагрила страстная и необузданная, ярко-красная кровь мафиози. Земля опасностей и риска, с авантюрным ярким фантиком и горько-сладкой начинкой любви и смерти под ней. Он был патриотом – именно был, когда-то давно, будучи наивным папенькиным сынком. А повзрослев и озлобившись, просто жил на ней, не испытывая к родине никаких особых чувств. А вот потом, даже не когда встретил Хару, и даже не когда признался самому себе, что в ней что-то есть – а тогда, когда она ответила «да», подумал, что в любви к Италии что-то есть. Не женитьба, не помолвка – просто ответ на предложение сходить в кафе. Но и там он оказался полным дураком и они все это время говорили о чем-то глупом и неважном, и даже не вспомнить, о чем. Зато – вопреки этому – он понял, что любит. Не сразу. Не легко. И – как он надеялся – не навсегда. Но вот поди ж ты… Единственная, которая отвечала ему на равных. Не стеснялась спорить, пререкаться, умела настоять на своем – и умела на самом деле чувствовать. Жить. Растапливая броню чертова волка-одиночки неуемным желанием любви, радостным энтузиазмом ребенка, только познающего мир. Наверное, и к лучшему было – что он тогда ей ничего не сказал. Но он до самого конца жалел об этом. Говорят, Бог любит чистые души – и поэтому младенцы легко и безболезненно порой покидают этот мир. Гокудера думал иначе – она была слишком чистой, слишком радостной душой, и Бог хотел ее забрать. Она жила слишком ярко, проживая каждый миг так, как порой не проживают год. И – наверное – это было несправедливо. Не должно все так заканчиваться. Он ведь даже не успел ничего сказать. Ни сделать, ни признаться – хотя бы самому себе. Он просто закрыл ее собой. И, наверное, в этот момент он думал не о жаркой Италии, и не о том, что он вовсе не против вот так закончить эту дурацкую историю – он думал о том, что так все вышло намного лучше. Он уже никогда не узнал, что Хару, живая, солнечная, весенняя Хару, думала совершенно по-другому. И что после этого идиотского – по всем законам и по всем людским убеждениям поступка, она больше не оправдывала своего имени.