Начало ночи. Ее конец.

Ночи в аду темные, душные, огненные, полные низменных страстей. Ночи в аду такие, что трудно дышать, а воздух, кажется, можно взрезать ножом и попробовать на вкус. И Ходзуки очень хорошо осведомлен, каков он, этот вкус – похож на металл, на раскаленные угли и кровь. Когда тьма окутывает адские сады, в коридорах жилого отделения административного корпуса раздаются гулкие тяжелые шаги. Энма Дай-О желает почтить присутствием своего верного заместителя Ходзуки-куна. Демон не спит. Он все слышит: крепко смыкает зубы и опускает веки, отрезая от себя мрак маленькой комнаты. Тоненько скрипит, отворяясь, дверь и половицы натужно стонут, когда царь приближается к ложу Ходзуки. Огромный, он нависает над худощавой, но сильной, гибкой, жилистой фигурой заместителя. Несколько минут мутного молчания, и Ходзуки готов взвыть в голос – наверное, то, что он чувствует в это время, не идет в сравнение ни с какой из виденных им пыток. Энма знает об этом маленьком побочном эффекте от своего появления. И наслаждается. Царь звериным чутьем определяет ускорившийся ритм сердца, ток темной крови в жилах. Он вбирает в себя пряный воздух и наклоняется. Ходзуки словно струна, словно тетива морского лука, и если он даст себе волю, то будет очень плохо. Он уже пробовал - результат был плачевным. Энма Дай-О занимает пост Великого Правителя Ада не просто так, хотя и похож на последнего забулдыгу. Лживая маска тупого увальня, которым можно помыкать, удивительно прочно сидит на огромном одутловатом лице. Днем. А ночью… Ночью царь наклоняется над постелью заместителя, и того парализовывает могучей силой, которая исходит от тучного тела Энмы. Тяжелая рука с короткими пальцами оглаживает изгиб бедра Ходзуки, стягивая вниз, в изножье кровати, тонкое покрывало. Демону стоит огромных усилий не оттолкнуть от себя раздражающее прикосновение. - Хороший, - шипит над ним Энма, - дикий. Глаза Ходзуки распахиваются. Никогда не прокатывало напускное смирение – так себе спасение. Глупая надежда думать, что Великий царь развернется и уйдет, увидев безвольное тело своего подчиненного. Ходзуки затаивается подобно черной ядовитой змее, что живет в высоких камышах адских рек. Ничего не позволяет себе делать. Не сейчас. Он мелочно отыграется днем, когда снова можно будет притворяться хладнокровным и непрошибаемым: будет ловить опасные взгляды, молчаливые предупреждения начальства и полностью их игнорировать. Потому что имеет на это полное право. А Энма имеет его со всеми его правами. Ненависть Ходзуки сильна и она делает процесс совокупления еще более пикантным. Великий Правитель забирается на кровать, и пружины проседают под его тяжестью. Он смотрит в дыры зрачков демона и улыбается, когда оглаживает горячую кожу под юката. - Мне нравится твой взгляд, Ходзуки-кун, - хрипло тянет Энма Дай-О. – В нем обещание стольких мук. Просто невозможно сдержаться. Густая борода прячет неприятную усмешку. - Давай уже, - цедит Ходзуки, и его нога сгибается в колене так резко, что царь едва успевает сместиться чуть в сторону, чтобы не получить достаточно болезненный тычок в пах. - Как хорошо, что ты попросил, - расцветает Энма. Он любит кровь и насилие, любит боль и стоны. Он упивается каждым мгновением, оставляя на теле своего подчиненного огненные отметины укусов и синяков. Никакой подготовки и жалости – Великий Правитель решителен, когда берет свое. Легкое шипение, которое срывается с губ Ходзуки, звучит для него самой прекрасной песней. Энма разрывает одежду на демоне, тянет его за волосы, старательно унижая, отыгрывает свое собственное дневное унижение. Ходзуки давится, хрипит и ненавидит так, что удивительно, как от его взглядов не загорается все вокруг. Воздух наэлектризован и вибрирует, повышая градус напряжения. Это длится недолго, но демону кажется, что проходит вечность. Когда за Великим Правителем, наконец, закрывается дверь, Ходзуки встает, ополаскивается в душе, стаскивает с подставки свое рабочее кимоно и одевается. Он начинает прибираться. Демон не успокаивается до тех пор, пока в его комнате не воцаряется идеальный порядок. Ни следа столь нежеланного ночного гостя, кроме тех, что цветут на его теле. И остается пара часов для попытки заснуть, но Ходзуки поступает иначе. Он берет любимую трубку, набивает ее терпким табаком и покидает свои покои. С обратной стороны административного корпуса есть уединенное место, где прочие демоны редкие посетители. Здесь энгава выходит на внушительное поле рыбоцветов, и вполне понятно, почему этот уголок не пользуется популярностью. Ходзуки понемногу успокаивается, раскуривая трубку. Он жалеет, что не захватил теплую накидку – к утру тянет прохладой. Однако так даже лучше – он представляет, как холод окутывает его, пробирается внутрь, вытесняя телесный жар. Демон вытягивается на досках пола, прикрывает глаза, наблюдая, как белые клубы дыма плывут в мареве адской ночи. Рыбоцветы широко открывают рты, поют на своем языке и едят зазевавшихся мошек. Через забор с ожившим солнцем летят нежные персиковые лепестки. Их полет словно разгоняет мрак ночи – Ходзуки кажется, что во дворе становится немного светлее. Один из лепестков опускается на половицу рядом с демоном, и тот поддевает его, беря на подушечку пальца. Приятные ощущения растекаются по уязвленному телу. Ходзуки внимательно смотрит на кусочек рая в своих руках. Тонкие губы вздрагивают в некотором подобии на улыбку. Он глубоко затягивается, на пару секунд задерживает дыхание и выдыхает дым на розовый лепесток. Лепесток, кружась, снимается с пальца и, подхваченный ветром зачинающегося адского дня, летит прочь, смешиваясь с другими беспечными лепестками. Ходзуки следит за ним, пока не теряет из виду. Он встает, проводит рукой по волосам, задевая рог. И думает, что неплохо бы раздобыть какое-нибудь лекарство от синяков.