Particules.

Идти по протоптанной дорожке просто — ступаешь на придавленную траву и двигаешься вперед, туда, где тебя ждут, где тебе есть место в этом мире. И каждый, кто пройдет, оставит след на примятой зелени, отрывая от почвы кусочки своей резиновой подошвой, напишет пером на пожелтевшем векселе. А ты разносишь эти частицы по своему маршруту, вместе с этим отбрасывая все дальше от той тропинки чужие отпечатки. Приложенные, будто чернилами на бумаге, куски разных жизней. Так Ифань стирает все, что дорого ему.

Цзытао каждый раз задыхается то ли от ужаса, то ли от своего собственного безумства и сумасшествия. Ему чуждо и дико чувство нужности, ему до омерзения неприятно слушать от коллег и знакомых о том, как хорошо иметь свое увлечение, что дарит букеты цветов или того хуже, флаконы приторных духов, от которых у Тао голова болит дни напролет. Кажется, эти ароматы ему еще больше омерзительны, чем Ифань. Ифань до коликов на кончиках пальцев ненавидит Цзытао. Желает причинить тому как можно боли, так, чтобы она уже фантомными ощущениями пробиралась под ворот Тао. Душила. Заставляла обессиленно трясти руками в конвульсиях. Баланс «Боль-Наслаждение» уже давно был нарушен Ву, но тот не готов признать своего садизма, списывая все на измученного, но для него — агрессивного, Цзы. Их любовь буквально поглощает все, к чему они касаются, задевая их другим концом расколотой цепи. Тао хотел любви. Безжалостной. Всепоглощающей. Убийственной, забирающей всего тебя в черную дыру забвения. Но Цзы хочет утонуть. Захлебнуться в своем личном океане обожания. Погрузится с головой до самой макушки. Плотно закрыть нос рукой и втягивать воду в легкие, пока жалкие попытки быть не прекратятся. Тао хочет быть с Ифанем до своей скучной смерти. Пока та не разлучит. Тао так хочет. Безнадежно. Мутно. Созвучно с любованием — смотреть в его глаза и пытаться видеть там себя среди черных пятен ненависти, не выводящихся даже солнечным лучом. Тао хотел. Placebo в наушниках давит и режет перепонку, французский ласкает почти потерянный слух. В руках недокуренная сигарета, а уста едва видимо двигаются, выговаривая «je tʼaime». Но так ли это? Кажется, что прокуренный приторный голос шепчет «люблю», а в разуме, словно на мониторе сломанного компьютера, возникают слова, средь которых жирным шрифтом написано «ненавижу». Холодные руки блуждают по карману, разыскивая тепло, что не нашлось в улыбке дорогого Ифаня. Боль в грудной клетке больше не режет, лишь довольствуется теми остатками сердца, что вскоре исчезнут. Цзытао французский любит больше, чем свою простоту и пепельную макушку на снимке. Больше, чем чистый альбом на запыленной полке. И даже больше, чем прошлое. Только в нем он находит ту нежность, тот голос, заставляющий млеть. Возможно, они обречены на вечные муки и страдания. На девять кругов ада и свой котелок в глубине сознания. Ифань на этой картине палач, Цзытао — кровавая ведьма. Топор соскочил, а взгляды все те же. — Выбрось ты их, — из рук Тао вылетает пачка marlboro, встречаясь с холодным кафелем на балконе. Ифань ненавидит его, но еще больше - сигареты, что тот иногда оставляет в его, ифаневской, квартире. — Это последняя, — он улыбается. Нагло, совсем нахально для запуганного котенка. И до невыносимости громко фыркает и подбирает пачку с пола, сразу отправляя в рот одну из сигарет, — Что ты так смотришь? — Цзытао до оледенения крови боится, но чеканит каждое слово, ставя точки после каждой гласной. — В жизни или в пачке? Они на грани. У Тао на счету деньги Ифаня и куча нервных срывов. У другого — ненависть к Тао и себе. — Ты же понимаешь, что я так не смогу, — Тао молит. Шепчет свою мантру из приоткрытых губ, выдыхая на Ифаня запах ментола. Каждый раз они заходят дальше. Еще больше боли, чем прежде. Еще невыносимее. — Но убежать ты не сможешь, — Ифань знает о нем все, даже больше, чем простое "все". Его группу крови, каждое пришедшее смс и каждый звонок, пусть тот будет хоть с того света. А Цзытао не знает ничего, кроме того, что его растопчат, скомкают и бросят, перед этим забрав сердце. Если не уже. Они обречены. Их не распутать как клубок. Тао сейчас пытается не рассыпаться, не превратиться в пыль, но сил держаться дальше от Ифаня нет. Невмоготу терпеть все расстояние и стены. Цзытао так отчаянно борется с собственными страхами, что начинает принимать тяжелые антидепрессанты, отдающие тяжестью в коре головного мозга: это мешает думать, позволяет грубо скатываться с кровати на ковер, заливаясь истеричным звонким смехом, вливающимся в стены эхом. Таблетки в руках крутятся-вертятся, а желание исчезнуть вместе с ними все больше разливается по полумертвому телу. Но душа живет не телом, а эмоциями. Как шприцом, в тело дозу вводит, отсрочивая гибель. И Цзытао лжет, лжет самому себе, что исправится и сможет погубить свой страх. Но разве лечится болезнь на последней стадии? Неизвестный всем вирус, кроме него. Да и исход для самого Тао не тот, уж сильно разрослась опухоль по организму, ядом травя сердце. И вновь закуривает marlboro, пальчиками из пачки вытаскивая одну, ожидая, что за одной вытащит все. Роняет на пол сигареты, беглым взглядом смотря на россыпь белых мутных полосок под босыми ногами. Тащит себе в угол, где вновь страхи найдет, словно давно до деталей узнанную паутину над дверью. Что-то внутри них постоянно со звонким треском ломается, скручивается в огромную лавину и скатывается на них же. У Ифаня рушатся предубеждения, у Тао - сердце. Но сколько бы они не пытались отформатировать все свои всевозможные исходы - они всегда останутся вместе. До несуществующей в этой вселенной смерти для их атомов.