мне 20 лет

Александр хаотичен - Джон и того больше, их метания из стороны в сторону сродни движению атомов: к двери, к руке, обратно, в сторону, в битву, в сторону, к руке, повозке, раз за разом, они отскакивают друг от друга чтобы после бессистемных порывов вернуться в это русло. Бесконечность перелетов на ветру фронта сжимается между пальцами и рассыпается в ничто, когда их ладони соприкасаются вновь: пальцы Александра обхватывают чуть потную и всегда слишком теплую для их дышащего суровостью времени ладонь, Джон вжимается в руку Александра выступающей костяшкой, рукопожатие сливается,- раз-два-раз-два, - и отлетают друг от друга на тридцать сантиметров тотального хаоса. Искра между их живыми умами давно переросла в пышущий жаром раскаленных отношений пожар, каждый взгляд, слетающий по неосторожности в воздух вокруг них, разряжается молниями, капающее с терракотовых губ имя Гамильтона сталкивается с тихим вздохом, предвещающем ураган - нескончаемые грозы из-под дрожащих ресниц, шорохи чужих камзолов глушат всю военную бдительность, шаг друг к другу – землетрясение. В определенный момент напряжение достигает своего апогея, горизонт событий пересечен, и точка невозврата рвется в руку, но Александр упорно отрицает вульгарное в своей очевидности влечение, а Джон и того вовсе отказывается его замечать, упиваясь иллюзией дружбы слишком крепкой, чтобы разорваться под давлением интимности написанных каллиграфическим почерком слов и откровенности проведенных бесед. Они и сами не замечают, но все безвозвратно сметается. Не оставляя морщинки волнения на окропленном веснушками лице Александра, ни нервного тремора в длинных грубых пальцах Джона, просто как-то Лоуренс не отдергивается при мимолетном и явно подстроенном скучающей случайностью соприкосновении с плечом Александра, тонкие батистовые рубашки перестают смущать, волосы все распущенней - распущенней и фразы, близость опаляет сжигаемыми мостами, они вертятся в этом котле, долго и мучительно доходят, томятся, развариваются, так медленно для них и так скоротечно для всего окружения. - Алекс, - о с т а н о в и с ь. - Джон, - у м о л я ю. Лоуренс стреляет в воздух больше, чем в ревущую и хрипящую толпу, он напуган и ошарашен, ничто в его жизни не готовило к этому моменту, ни одна жалкая минута сколько бы ни ужасная не стояла и рядом с той вакханалией, пляшущей вокруг него, такого потерянного, опустошенного и растоптанного, все пошатнулось, и юность разорвало пушечным выстрелом на десятки разбитых ожиданий. Александр встречается с демагогией в неравной схватке, и его пышному, но бьющему прямолинейностью в самую цель стилю никогда не противостоять играющим со словами и чувствами лицемерам, Гамильтон понимает это с аморальной четкостью, а вздохнуть сквозь проколотые ребрами легкие не становится проще. - Мы убиваем сотни, Александр. - Они убивают тысячи, - и возмущенный голос врезается в безразличность простирающейся над ними звездной бездны. Голова к голове, рыжий смешивается с иссиня-черным в извилистый ручей, стекающий в росу – укрываться ото всех друг в друге, последняя отрада двух разломленных пополам существ. Пустая трата памяти, заполнение сосуда искрами чужого смеха и дергающимся кадыком, тональностью голоса, скрипом тяжких вздохов, Александр помнит, сколько раз за сегодня Лоуренс моргает, Александр не помнит, что умел жить. Буквы размазываются по слоновой кости в грязные чернильные мазки, каждое замечание Джона оставляет такие же прямо на груди, и Александр корит себя за то, что в третий раз пытается прочитать корреспонденцию Вашингтона, но в глаза с поразительной упорностью отражается лишь Джон Лоуренс есть вокруг. Лисий взгляд Лоуренса срезает уставший профиль Александра, на перифериях сознания из последних сил нечто собранное впопыхах из остатков скорее чужого здравого смысла отчаянно шепчет помоги мне господь. Гамильтон шевелит губами, - вот черт, проговаривают они, - и ненавистный обоими писк тишины в комнате, наполненной невысказанными словами, пилит виски юношей, режет, царапает и калечит, они давно погубили друг друга потраченным на бессмысленность противостояния себе временем, и их собственные души крупицами песка посыпались из чужих ладоней, когда тела, наконец, рванулись последний раз - чтобы не рикошетировать. Джон не целует Александра, только касается губами словно боясь обжечься, тонко и коротко мажет в щеку и скулы, оставляет печать пальцев на шее и плечах покатых и иллюзорно совсем хилых. Александр не обнимает Джона, только держит на определенном расстоянии, не позволяя тому отдаляться - разве столкновение их комет еще не основало сверхновую? Отклоняется назад в порыве искренности, оголяться дальше некуда, Лоуренс давно перекатывает в своих мозолистых руках его скомканного и слегка поломанного неаккуратной судьбой, но от этого не менее открытого. Выхватывают взгляды друг у друга, смотрят жадно и долго, не позволяя себе такой роскоши как моргание, и обгоняют время, отрываясь слишком резко для него, дергаясь в судорогах, меняясь в лице, движениях, все для того, чтобы Алекс не обнимал Джон не целовал.