Roад

      Это началось, как и всё стоящее, в дороге, потому что только стоящие вещи могут родиться не в спокойной, стоячей обстановке, комфорте и мире, а в движении, тряске и духоте. Это началось, и этому было имя - Максим.       Мне самому иногда кажется, что истинным смыслом моей жизни является пробивание себе дороги в светлое будущее, вечные подростковые сутолоки, буйство, лежание на тёплом полу, который подогревается то ли из-за диффузированных телодвижений зажатых между плитами молекул, атомов, то ли по велению господа - черт, мне самому иногда кажется, что я встаю утром не для того, чтобы рвануть, пуститься в движение, но это только кажется. Да и была бы хоть какая-то прелесть в движении этом, не будь там тебя?       Ты ждешь. Я презираю опоздания, но с тобой приходится менять принципы: я презираю опоздания, но люблю смотреть в пыльное, мерзкое подвально-подъездное окно на тебя, одинокого ангела, стоящего у покосившихся лавочек, прибитых февральским градом кустов и осколков, обрывков, огрызков - ангела среди трущоб. Ты шевелишь губами, сжимаешь руку в кармане зимней куртки, переступаешь с ноги на ногу; я припадаю все ближе к стеклу, я готов целовать и вылизывать его, я готов стать стеклом и существовать только для того, чтобы принять в себя твоё отражение, а потом разбиться от избытка чувств. Я выхожу. Выхожу, потому что не могу больше находиться в отдалении; нет, не быть мне стеклом.       А потом - дорога. Качки, движение и полнейшее сумасшествие, но в этом сумасшествии есть ты, и твоё плечо так близко к моему, что я согласен на сиюминутную аварию, только останься ты вот так, рядом. Смотреть на тебя я не могу. Пойми, пойми наконец, дурья башка, что от одного взгляда в твои синие глаза (?) у меня слетит крыша. Смотрю в окно, смотрю на поля, и плечом чувствую твоё плечо, а затылком - твой взгляд. Иногда я люблю дразнить тебя, вгоняться в краску, перехватывая его и пуская все известные мне уловки в ход, лишь бы придать своему лицу достаточный заряд наглецы и невозмутимости. Ты улыбаешься. Ты краснеешь. Ты краснеешь, а там, глубоко внутри меня, клокочет и шипит жуткое, сметающее всё на своём пути чувство: берегись, однажды моя страсть, подобно потоку воды, прорвёт плотину и поглотит тебя.       Я всегда знал, что родился для тебя, что все дороги ведут к тебе, что ты есть единственная аксиома; так же я знал, что не выдержу. Никто не знал, когда это рванет, но рвануть должно было.       Мы едем домой. Ты засыпаешь, тебя сломил грипп, а я только рад твоей слабости: теперь мне доступны переливы твоих волос, линии и изгибы, контуры, структура. Я пожираю глазами твоё лицо, фигуру, и никакого чертового стекла. Я проворачиваю рискованную операцию, приблизившись на запертое расстояние, вторгнувшись в личное твоё (твоё!) пространство - я кладу голову тебе на плечо, изображаю сонного, под стать тебе. Есть. Только через минуту ты начинаешь дергаться: да, моя голова, напичканная похотливыми мыслишками тяжела для твоих хрупких, почти девичьих плеч. - Что с тобой, бро?       Я называю тебя братом, и я бы не отказался им стать: каждое утро вместе в ванной, каждое утро просыпаться на заре и любоваться тобою, разбитым, беззащитным, в переходном состоянии между сном и бодрствованием; каждое утро снимать напряжение, мечтая, чтобы ты проснулся сейчас же и увидел, увидел и понял всё. - Не называй меня так, я же столько раз просил. И мне тяжело, убери это.       Ты про мою голову. О, маленький жестокий разбойник. Тяжело здесь мне и только мне. - А ты заставь.       Я ухмыляюсь, и мы затеваем возню, толкая друг друга на автобусных креслах и качаясь в такт движению; мы слились воедино: ты и я, дорога, ухабы и мокрый асфальт. Спадает чахоточный румянец, ты снова полон сил. Или мне только кажется? Нет, способность оказать сопротивление сегодня помешает. Придётся тебя утомить, но я готов целовать ноги провидению за такие подачки. За что, за что мне такое счастье - счастье быть подле тебя, жить и дышать воздухом, который когда-то гулял в твоих лёгких, счастье выбивать из тебя остатки энергии, счастье вглядываться в сверкающие капельки пота и считать твои родинки?       Наша остановка. Сейчас всё решится; я беру твою ледяную руку - ты снова обмяк и потух. Спасибо, чудо. Я беру тебя, руку, своё счастье, беру и веду в мастерскую.       Мы поднимаемся на пятый, незаселённый ещё этаж, останавливаемся на лестничной клетке. Ты ещё не понимаешь; мой наивный ангел уверен, что я веду его к себе в гости, а не к грехопадению.       Я прижимаю тебя к стене. Ха, где же твоё бравое спокойствие? Крики не помогут, потому что я мигом затыкаю тебе рот. Теперь твой язык - мой, ты - я; теперь мы снова слились, но без качки и толчков. Может, я полюблю и стоячую обстановку, как знать?       Отрываюсь от тебя, чтобы оценить положение. Какой же ты миниатюрный, боже мой. Сжимаешься, опускаешь голову, краснеешь и дрожишь, нервно дышишь мне в подмышку. Я пугаю тебя? Нет, нет, только не это. - Ну что с тобой? Эй, посмотри на меня. Посмотри.       Ты смотришь, а я улыбаюсь тебе: снова дразню, даю шанс подумать, что это шутка, подкол, что ничего страшного не произошло. Как только в твоих глазах начинает теплиться надежда, я снова сжимаю тебя, подминаю под себя и впиваюсь. У тебя подкашиваются ноги, ты шире раскрываешь рот - какая любезность! - и начинаешь отвечать. Господи, о да. Именно этого мне и не хватало в моменты экстаза от твоего плеча и дыхания; теперь ты мой.       Я чувствую приятную тяжесть внизу живота; моя рука скользит вниз. Даже так? Я не ожидал такого от тебя, на секунду я теряюсь. Планируя изнасилование, никто и никогда не представляет, что жертва так скоро превратится из жертвы в славного партнера. Я проникаю пальцем в единственный рай на земле; ты дёргаешься, выдыхаешь мне в шею. Я слышу сдавленный стон, и схожу с ума. - Я люблю тебя.       Ты говоришь это, как заклинание, как кодовое слово; ты хватаешься за "люблю", будто это бревно, а ты тонешь, и меня клинит. Я снова понимаю, что происходит: куда делось безумие, которым я хотел прикрыться, оправдать себя? Нет, на сегодня всё.       Отрываюсь от тебя. Ты недоумеваешь, пытаешься притянуть меня обратно, но я сильно сжимаю твою кисть: нет. Ты обижен. Готов расплакаться и убежать, но я удерживаю. - Ты еле живой. Мы встретимся завтра. Понятно? Ты улыбаешься, и я почти забываю, что хотел тебя отпустить. - Ты придёшь завтра сюда, придёшь здоровый, а не вялым фруктом. Кивок. - Ты мой. Теперь нет пути назад. Кивок. Я снова сжимаю тебя в своих тисках, кусаю нижнюю губу, кусаю со всей силой и страстью, вгрызаюсь в плоть, но успеваю остановиться, не причинив боли; всасываю тоненькую струйку крови; ты уже давно забыл, каково это - стоять на ногах: тело твоё стало моим, оно зажато межу стеной и мной, а кончики ботинок не достают до пола. Я проникаю, исследую; так изучает молодой лорд свои владения, когда собирается вступить в наследство. Я вступил. Через пять минут ты уже стоишь у своего подъезда. - Я люблю тебя.       Ты трогательно повторяешь уже сказанное, будто боясь, что тогда я не расслышал.       Я киваю и отворачиваюсь. Теперь ты на крючке, теперь тебе не сбежать. Иду. Иду, иду, я снова в движении. Ты ещё стоишь, ты ждешь от меня тех же слов, признания. Наивный малыш.       Наконец закрываю за собой обитую кожей дверь, прижимаюсь к ней лицом: нужно унять жар. О да, я люблю тебя, люблю тебя до ужаса, люблю так сильно, что никогда не скажу этого тебе, не скажу вообще никому, кроме этой двери, холодной и верной - моего соратника.