За границей писем

Он уже давно выяснил. Всё про свою банальность, про свою закрытость и выявленный синдром Аспергера. Всё выучено и понято, не Спенсером лично — так другими. Этот парень, как говорят коллеги, гений, но у всякой гениальности есть границы. Обычно они заключаются на реальной жизни, там, где твои знания математики и ранние докторские степени — лишь пустой звук. Если честно, колледжи заточены под очень ограниченное будущее. Вся остальная жизнь — Вселенская импровизация, а Риду, любителю порядка и спокойствия, правда боязно под неё подстраиваться. Жизнь Спенсера Рида умещается в письмах матери каждый день и чашках кофе с утра. В мелочах и фразах, по типу тех заученных и обнаруженных на протяжении жизни, несказанных, всем давно понятных и сугубо личных. Спенсер Рид — группа риска заболевания шизофренией. Спенсер Рид — избегание рукопожатий и тонкие пальцы, убирающие волосы со лба. Спенсер Рид — переломанные воспоминаниями позвонки и боль в ногах от ударов. Спенсер Рид — незапланированная зависимость. Видеть искалеченных девушек, фотографии с кровью — когда-то простая обязанность, теперь же — мучения. На всё в ФБР отсчитан свой срок, но в особенности — на восстановление. Тут такое — каждый день. Как говорил Черчилль, если идёшь сквозь Ад — не останавливайся. Не останавливайся. Спенсер Рид смотрит на себя в зеркало, а видит Элл Гринуэй. Она остановилась, и что стало дальше? Всё известно. Спенсер Рид сейчас — это несвойственная агрессия, приходящая вспышками из неоткуда, это дрожащие руки и слишком много сахара в кофе. Он чувствует на себе взволнованный, но недолгий взгляд коллег. Главные умы страны, умеющие видеть людей насквозь, скоро доберутся и до его мыслей. Эта идея словно взята из головы больной матери. Ведь Спенсер Рид, нельзя забывать, — группа риска заболеть шизофренией. Спенсер Рид — это теперь опоздания, холод, попытка запереться от вездесущих взглядов, и его собственный взгляд в зеркале. Напряжённый Сосредоточенный на исцарапанной коже, на прозрачных пузырьках с самым заветным, с самым губительным. Единственные материальные доказательства тех пыток. Синяки бледнеют, раны заживают, а Спенсер всё помнит. Его память — инструмент надёжный, но иногда это даже злит. Ничего не забывается, и это глупо. Глупо. Нелогично. Иррационально, и от того так безобразно. К иррациональности Спенсера не готовили. Математика — точная наука, она не терпит настоящую жизнь с её хаосом. В Отделе есть негласное правило — не анализировать друг друга, не лезть в душу и не пытаться таким способом «помочь». Спенсер стал негласным исключением, ещё в первый день работы это было понятно. Понятно Моргану с его попытками помочь, выслушивающий измученную ложь. Рид говорит — я впервые взглянул на фотографии убитых девушек, а после — поджимает губы. Лишь бы лишнего не сболтнуть, лишь бы слабости не взяли верх. Спенсер ломает себе руки, замечает слишком длинные ногти и думает — не запустил ли он себя? Не дала ли гениальность сбой? О, Дерек не верит. Молчит и не верит. Негласное, чёрт возьми, правило. Не анализируй, но помогай. Жди, пока Спенсер откроется. Ждать придётся долго. Ураган. В Новом Орелане ураган, в Хьюстоне — кто-то превращает, неосознанно, свой Афганский синдром в повод для убийства. Вокруг жертвы/убийцы неслышимые взрывы, заставляющие его убивать, а в Спенсере, одновременно с агрессией, просыпается сострадание. Сострадание на внутреннем уровне — он будто понимает логику преступника, понимает его страх и волнение. И не в том смысле, в котором должны понимать мотивы профайлеры. Это что-то слишком личное, непрофессиональное. Вокруг Спенсера не взрывы, а шум высокой травы, в которую он падал от удара по спине, вокруг Спенсера до сих пор жарятся рыбьи потроха, как уверял похититель — для отгонения злых духов. Но запах все равно невыносимый. Для того все были злыми духами. И Спенсер Рид, не покаявшийся в своих грехах, в частности. Удар за ударом, а потом — тишина и детство. Отец уходит. Мать читает свои стихи. Отец ругается. Мать в кровати жмурится от солнца. Отца уже не видно. Спенсер чувствует, чувствует отчетливо, как слёзы скатываются с кончика носа. Для блага, — повторяет Спенсер и наблюдает, сжав зубы, за санитарами. Для блага, — соглашается сам с собой, неуверенно, когда мама роняет книгу и плачет, будто упало нечто родное, одушевленное. Младенец или нечто совсем другое, бесценное, непонятное человеческими мерилами. Спенсер чувствует это падение, (и физическое — книги, и душевное — матери) на том же внутреннем уровне, воспоминания утихли давно, но сейчас проснулись, сейчас бушуют, и чёрт знает, зачем тот ненормальный вкалывал Риду наркотик — знал ли о побочных эффектах в виде воспоминаний? Это было задумано или всё вышло случайно? Агрессия Рида — побочный эффект. Нежелание выходить на задание — побочный эффект. Общение с давними приятелями — о, уж точно побочный эффект.! Его коллеги — лучшие из лучших, проверенные временем и всеми испытаниями на свете. Очередь Гидеона поговорить со Спенсером, обстановка неформальная, непривычная и Спенсер немного смущён. Музыка, бар и Гидеон — что-то есть в этом завораживающее, но при этом странное. Того раньше не видели ни в барах, ни в пабах. Спенсер смущён из-за этой непривычной неформальности, из-за ощущения, что с ним говорят, как с ребёнком. С нормальным ребёнком, это уже не детские воспоминания. Скорее уж новые ощущения. Джейсон говорит успокаивающе, без ответной агрессии. В этом весь он — тёплая улыбка и голос, внушающий доверие, служит громоотводом для Спенсера. Всё как в доме, которого нет и не было. И не будет. Всё как в доме канонических семей с написанным счастьем, если уточнять.  — Я специально опоздал на самолёт, — говорит Спенсер и видит лишь спокойный кивок.  — Знаю. Джейсон — знаток в очевидности. Один из немногих, кто везде видит что-то хорошее, но не возводит это в культ.  — Я борюсь, — после долгой паузы тихо произносит Спенсер. Я борюсь, — эхо собственных слов смешивается с незасыпающими воспоминаниями. Я борюсь, — говорит он и вновь смотрит на пол. Борется с ярлыками, с «группой риска заболеть шизофренией», борется с «юный гений, три докторских степени, гений-гений-гений, если ты вдруг не забыл», борется с новой зависимостью, новой и удушающей. Борется даже с добровольным молчанием, но не особо успешно. Джейсон Гидеон утешает как отец, и если зайти в его кабинет, то когда взгляд падает на рамки со множеством людей всех возрастов, можно подумать, будто он действительно каждого вырастил и воспитал. Ещё рано ставить туда Спенсера, это было бы слишком глупо и напыщенно. Спенсера никто не спасал.  — Мы замечаем, что что-то не так, но не вмешиваемся. Знаешь, все всё понимают. После таких событий всегда может казаться, что ты недостаточно силён, что вот-вот сломаешься. Спенсер Рид — это поджатые губы и выученное спокойствие. Спенсер Рид — редкая неуверенность и новые потребности. -… Мы предпочитаем не лезть не в наши дела. В это трудно поверить, но у каждого множество проблем, не всеми хочется делиться. Спенсер просто кивает. Пока что ещё слишком рано, думает парень. Его жизнь умещается в нескольких строчках ежедневных писем, но явно не в этот раз. Что-то рано или поздно должно остаться за границей ежедневных писем. Сейчас — именно тот случай.