Осеннее волшебство

      Осень. Так люблю и так ненавижу это время. Беспокойный вой ледяного ветра, густой туман и низкое кровавое солнце. Время, когда обязательно что-то теряешь. Бесконечно серое небо начало светлеть, а значит, пришла пора будить Курджина. Помню, впервые встретились мы тоже осенью — солнечной, красно-желтой и последней спокойной осенью в моей жизни.       До сих пор не знаю, любит ли он меня по-настоящему, или же ему просто удобно, что я всегда рядом. Я никогда не спрашиваю — мне все равно.       Курджин молча встает, надевает многажды заштопанную куртку и также молча ест мою стряпню. За столько лет я уже привыкла к его молчанию — наверное, если бы я не слышала, как он тягучим голосом нараспев читает заклинания, вообще усомнилась бы в том, что он умеет разговаривать.       В юрту повеяло холодом, а собаки тревожно завыли — они всегда воют, когда чувствуют ворожбу. А я наслаждаюсь этими моментами — я чувствую себя холодным небом, буйным ветром, мглистым туманом, который обнимает всю землю. Осень — самое волшебное время.       По стойбищу разливается завораживающее пение — когда Курджин колдует, кажется, будто с ним вместе поют деревья и травы, а камни танцуют в безумном ведовском танце с языками красного пламени. Я беру бубен и решительно выхожу наружу, вдыхая полной грудью свежий осенний воздух.       Курджин будто не замечает меня, но я знаю, что он чувствует мое присутствие — когда я танцую с ним рядом, его ворожба становится сильнее. Мы пляшем вокруг костра и внезапно его лицо оказывается рядом с моим. Он целует меня, потом пристально смотрит в глаза и протягивает нож. Мне хочется отчаянно закричать, но я знаю, что никогда не смогу отговорить его, а потому принимаю из его рук ритуальный клинок. Я хочу зайтись горьким плачем, но лишь молча отрезаю ровно семь прядей от своих волос. Он продолжает петь, а я ухожу в юрту и украдкой черчу на первой попавшейся шкуре тайные руны его имени.       Я знаю, что ему это не понравится. Знаю, что он думает, будто это умаляет его колдовскую силу. Знаю, что будет неодобрительно поджимать губы и сурово смотреть мне в глаза. Но я не боюсь его гнева. Единственное, чего я боюсь — это потерять его.       Беспокойному лаю собак теперь вторит волчий вой и тревожный крик птиц, еще не улетевших на юг. Я снова беру бубен в руки и иду танцевать рядом с моим шаманом. Сегодня он опять уйдет, а мои ночи наполнятся одиночеством и тревогой. Я не знаю, сможет ли он вернуться, но буду истово молиться всем богам, каких знаю. На глазах выступают слезы, но я поспешно вытираю их, чтобы соль не разрушила чары — я не должна подвести его.       Мой голос вплетается в осеннее ведовство, и музыка льется, отдаваясь эхом в ушах и завиваясь тонкими спиралями дыма. Совсем скоро мой голос остается единственным звуком, а передо мной стоит красавец-олень. Мой шаман с семью ветвистыми кроваво-красными рогами опускает голову в прощальном приветствии и уносится навстречу восходящему солнцу. Звонкий цокот копыт звучит в один такт с моим сердцем, и через какое-то время я уже не слышу ничего, кроме бешеного стука.       Завтра я уже не буду помнить, как его зовут. Я беру еще одну шкуру и золой рисую его лицо. За ночь ветер развеет и эти следы, а если нет, то шкура все равно начнет тлеть, не в силах противиться магии. Но так я буду лучше помнить… наверное. Как же я боюсь совсем забыть его — или того, что он совсем забудет меня.       Каждый рассвет я высекаю на камне отметку — еще один день прожит. Память окутана тем же туманом, что и утро, и кажется, что я забыла не только его имя, но и свое. Я смотрю на руны и тихо несколько раз про себя повторяю: «Курджин». Прошло три дня, говорит камень — но чувства твердят, будто уже пролетели годы. И те же чувства твердят, что прошел всего лишь один, только очень долгий день. Дурманящий запах зверобоя и клевера тонким дымом щекочет ноздри и я вбираю воздух, пытаясь успокоиться. Он вернется — он всегда возвращался в последний день срока. А если он забудет дорогу домой, я найду его — обязательно смогу найти.       Дни становятся короче, а ночи — длиннее. Я зябко кутаюсь в шкуры в одинокой юрте. Где-то далеко протяжно плачут волки и липкий как кровь туман подбирается к стойбищу. Прошло уже две дюжины дней — если мой шаман не вернется сегодня, мне придется идти на поиски.       Лайки нетерпеливо рвутся с цепей, а в их глазах отражается пронзительное, по-осеннему жестокое небо. Я беру зачарованный лук и сердце мое испуганно замирает — не промахнусь ли? Найду ли? Успею? Отгоняю прочь тревожные мысли и пускаю в небо первую стрелу — на удачу. Собаки с радостным лаем рвутся в чащу, а я пытаюсь за ними угнаться, на бегу выдыхая молитвы и заклинания. Слова превращаются в пар, холод обжигает губы, а над головой собираются тяжелые тучи. Я должна успеть найти моего шамана до того, как первый снег упадет на землю.       Мы мчимся на восход. Ворожба поддерживает мои силы и я обгоняю собак — лес остался далеко позади и теперь передо мной до самого горизонта расстилается мерзлая степь. Красавец-олень несется навстречу рассвету и кажется, будто солнце запуталось у него в рогах. Я молю всех богов, чтобы я не ошиблась — я хочу верить, что это мой шаман. Шкура с рунами рассыпалась в прах у меня в руках, но я беспрестанно твержу про себя его имя: «Курджин, Курджин, Курджин». В воздухе тают первые снежинки, не успевая коснуться земли — остались считанные минуты.       Одно мое слово и собаки замирают на месте, не смея шелохнуться. Еще одно — и олень падает на землю, опутанный чарами. Я подхожу к нему, чтобы заглянуть в глаза — и вижу, как во взгляде зверя отражается мой собственный страх. Я продолжаю напевать заклинание и олень погружается в волшебный сон. Мои силы все еще поддерживает ворожба, а потому я взваливаю оленя себе на плечи и несу в стойбище — я не могу доверить эту ношу кому бы то ни было. На стылую землю ровным слоем ложится снег, но мне уже все равно — я успела. Хочу верить, что успела.       Я кладу зверя на свою лежанку, а после развожу костер. Птицы и волки молчат, и я так же молча бросаю в пламя пучки горьких трав — сегодня больше не нужно слов. Терпкое варево недовольно бурлит в котле и его резкий запах вызывает головную боль, но я выпью все до последней капли. В глазах темнеет и вход в юрту я ищу на ощупь. Сейчас я усну, а проснусь уже рядом с моим шаманом. Или не проснусь вовсе. Но мне все равно.       Мягкая темнота сменилась резким светом, от которого болят глаза — это зимнее солнце смеется, отражаясь от снежного покрывала. Курджин улыбается и впервые за столько лет называет меня по имени. Я беззвучно впиваюсь в его губы крепким поцелуем, жадно вдыхая родной запах. Вокруг нас танцуют камни и ветер, кровь бешено стучит в висках и тихо звенит висящий у входа в бубен.       Я не знаю, что это: сон, явь или предсмертный бред, но еще никогда в жизни я не была так счастлива.