Addicted

Когда Джиён видит Сынхёна впервые, вокруг стоит такой грохот, словно сию минуту случится апокалипсис. Надлежащий антураж предстоящему концу света придают вспышки стробоскопа и пронзительные выкрики опьяненной музыкой, выпивкой и наркотиками молодежи. Сынхён среди них выглядит потерянным, этаким брошенным щенком посреди людного тротуара. Джиён не испытывает ни капли жалости или сострадания, но интуитивно чувствует: будет интересно. Сам он здесь, как рыба в воде. Он живет этим бешеным ритмом и сам же его задает. Он вписывается в это место, в эту толпу и в этот безумный мир органично, легко и непринужденно. А еще Джиён никогда не ошибается. До этого момента. Когда Сынхён отрывается от методичного кручения в пальцах тяжелой зажигалки и поднимает на Джиёна глаза, тому кажется, что в голову выстрелили из пистолета самого крупного калибра. Разрывными пулями. На всякий случай он смотрит на ближайшую стену и совершенно искренне удивляется, когда не видит там следов крови и мозгов. Сынхён все так же смотрит на него, прямо, тяжело, словно заглядывает в самые потаенные мысли и, кажется, испытывает раздражение. Джиён усилием стряхивает с себя это наваждение, мгновенно подбирается, напрягается, как кобра перед броском, и снова становится самим собой. Своей хищной версией. И он чует ловкую, сильную добычу. Джиён облизывает губы и улыбается. Если Сынхён хоть немного и смягчается, то еще не придуман такой радар, чтобы уловить это изменение. Весь его вид буквально кричит Джиёну «Беги!». Но Джиён и сам умеет не хуже. Он решительно приближается, вкладывая в пару шагов больше, чем если бы преодолел не один километр, и грациозно устраивается на краешке стола, кладет ногу на ногу, наклоняет голову к плечу и представляется: - Джиён. - Это должно впечатлять? – Сынхён совершенно не горит желанием знакомиться с настырным существом неясной половой принадлежности: Джиёну вздумалось надеть юбку, которая вкупе с худощавым телосложением, пестрым принтом на футболке и яркими выбеленными волосами то и дело превращала его в девочку. - Разумеется, - Джиён и не думает теряться, скорее наоборот, его решимость добиться своего только крепнет. Другое дело, что Джиён слабо представляет себе размах мероприятия. Удовлетворить его сейчас может только нечто поистине грандиозное. – Виски или коньяк? – интересуется он таким обыденным тоном, словно их совместные посиделки – милое дело. - Я не… - начинает Сынхён и наталкивается на насмешливую, снисходительную ухмылку Джиёна, делает паузу, как будто разрешает тому дополнительную секунду потешить самолюбие, а затем продолжает: - Пью коньяк в подобных местах. Обстановка не располагает. - Прекрасно, - Джиён снова улыбается, делает едва уловимый знак бармену, а спустя пару секунд на столе рядом с ним буквально из ниоткуда появляется литровая бутылка виски Chivas Regal. - Недурно, - скупо хвалит Сынхён то ли выбор алкоголя, то ли уровень обслуживания отдельно взятых личностей, но Джиён только морщится слегка: мол, не напрягайся. Сынхён также молча пожимает плечами и разливает виски по стаканам. - Пойдем, - Джиён первым нарушает тишину, внезапно соскальзывает со стола, неуловимостью движений напоминая капли ртути, за горлышко подхватывает почти пустую бутылку и ловко ввинчивается в толпу. И не оглядывается. Сынхён медлит, выдерживает паузу, но все-таки поднимается, когда узкая спина и худые, угловатые плечи практически теряются в мешанине танцующих тел. Он следует за Джиёном, вряд ли толком способный самому себе ответить на вопрос: зачем он это делает? Потому что сию минуту ему так хочется? Возможно. - Прикройся, - Сынхён снимает с себя куртку и опускает ее на плечи Джиёна, намеренно придерживает, чтобы тот не сбросил ее, и улыбается каким-то своим мыслям. - Спасибо, - Джиён оглядывается через плечо и замирает, второй раз за вечер ловя себя на мысли, что ощущения от выстрела в голову может описать посекундно. Потому что от Сынхёновой улыбки становится не только хорошо, но и больно. Так больно, что режет под веками. - У тебя глаза… бесподобные, - внезапно выдает Сынхён, делает контрольный выстрел – снова улыбается – и обнимает Джиёна за плечи. – Здесь недалеко. Джиён не спрашивает, куда они идут и зачем. Он разрешает себе довериться и только неспешно смакует новые ощущения. Сынхён непредсказуем, но так только интереснее, острее, и Джиён уже не уверен, кто из них охотник, а кто жертва. Он безропотно следует за Сынхёном, когда приходится забираться в дом через окно, и даже бровью не ведет, когда Сынхён поясняет: - Родители уже легли. Не хочу будить. Джиён замирает посреди спальни Сынхёна, оглядывается в неверном уличном свете и сильнее кутается в куртку, словно в комнате стоит лютый мороз. Сынхён закрывает дверь изнутри, сдергивает с узкой кровати покрывало и раскладывает его на полу. - Скрипит, да? – понимающе уточняет Джиён, перекатывается с пятки на носок, глубоко вздыхает и словно прыгает с обрыва в пропасть. Сынхён не успевает отследить, в какой момент происходит изменение, но Джиён снова становится привычной версией себя: яркой, чувственной, горячей и несдержанной. Сынхён разувается, забирается на расстеленное покрывало и смотрит на Джиёна, приглашает его присоединиться, хотя между ними по-прежнему не звучит ни слова. Джиён опускает руки, позволяя куртке соскользнуть на пол. Сынхён смотрит пристально, как будто ласкает взглядом острые углы и тонкие ломаные линии, из которых состоит Джиён, старательно запоминает, зарисовывает где-то в памяти каждую черту по отдельности. Джиёну нравится внимание с примесью восхищения, которым щедро одаривает его Сынхён: у него сияют глаза и от возбуждения подрагивают руки, когда он спешно стягивает с себя майку, чтобы показать Сынхёну больше. Стоя на крыльце и подрагивающими руками пытаясь поджечь сигарету, Джиён думает, что теперь знает о своем ночном наваждении слишком много, может быть даже больше, чем может унести с собой. Может быть всё. Кроме имени. Сынхён ему так и не представился. Не захотел? Джиён чувствует себя обиженным. *** Он помнит эту свою обиду даже спустя несколько лет, которые проводит в привычной круговерти вечеринок столичного бомонда. Всегда стильный, яркий и немножко безумный он уже не походит на угловатого подростка в одежде с чужого плеча. По-прежнему худой и невысокий Джиён сам себе напоминает фарфоровую статуэтку. Между прочим, эксклюзивное произведение искусства, за которым охотятся коллекционеры всех мастей. Впрочем, даже любители и полные профаны не могут не оценить неуловимого в мелочах, но такого сокрушительного очарования Джиёна. Он притягивает к себе всех без исключения, либо заставляет себя ненавидеть. Джиён никого не оставляет равнодушным, потому что иначе боль становится слишком сильной. А еще Джиён, оказывается, помнит этот голос, который появляется из ниоткуда и зовет его по имени: - Джиён! Он замирает на месте, впервые за долгое время теряется, не зная, чего хочет больше: обернуться или бежать, не останавливаясь, пока их не разделит минимум один океан. А лучше, чтобы целая галактика. - Джиён, - он приближается, останавливается за спиной, но не прикасается, но Джиён все равно ощущает его всем телом. – Джиён, - он просто повторяет имя, а Джиёну кажется, что его медленно пытают. Или ласкают. Грань слишком тонкая, почти неуловимая. - Привет, - Джиён все-таки оборачивается, едва не касается губами щеки Сынхёна и ругает себя за сожаление: ему хочется прикоснуться. - А я искал тебя, - Сынхён опускает приветствия и прочие формальности. - И ждал, что ты все-таки придешь. - К кому? - горько шепчет Джиён, не справляясь с эмоциями, выпуская их в интонациях и взгляде. - Кто ты? - поясняет он, хоть и знает наверняка: Сынхён уже догадался. - Я? Я Сынхён, - он откуда-то знает, что именно Джиён хочет услышать, пусть и пытается обмануть себя убеждениями, что теперь это уже не имеет значения. - И что мне с этим делать? – Джиён позволяет себе возмущение и гнев. Его раздражает, что возле Сынхёна у него всегда трясутся руки. Впрочем, второй раз в жизни это еще не всегда. Но Джиён справедливо считает себя исключением из правил. - Называть меня по имени, когда мы будем знакомиться с моей мамой, - неспешно, четко артикулируя каждую букву, как маленькому, объясняет Сынхён, но Джиён засматривается, как движутся его губы, поэтому реагирует не сразу. - Зачем с мамой? – недоумевает он, ощущая себя потенциальным клиентом сумасшедшего дома. - Чтобы она своими глазами увидела, что ты потрясающе красивый мальчик, а не тощая девочка, - продолжает рассказывать Сынхён, а Джиён мучительно вспоминает, не принимал ли он совершенно случайно какие-нибудь тяжелые наркотики, вызывающие галлюцинации и бред. – А еще я хочу, чтобы она получила ответ на свой вопрос. Джиён приподнимает бровь, требуя пояснений, раз уж списать на собственную неадекватность не удается. - Она хочет знать, почему ты ушел. - А ты хочешь? – зачем-то спрашивает Джиён, как будто еще на что-то надеется. - Хочу, - кивает Сынхён, чтобы потянуть Джиёна к себе сразу же, как тот улыбнется, едва-едва, почти незаметно для других, но так ярко для Сынхёна. – Но еще сильнее я хочу знать, когда ты вернешься.