О снах, мечтах и ереси

      Богомолу тоже снится Поверхность. Он бродит по ней в странном для себя обличье: у него нет ни механических конечностей, ни "короны", что прочно вросла в кожу, ни страшных слепых глаз. Он бледен и худ, одежда висит на нем, как мешок. У него длинные руки с неестественно длинными тонкими пальцами. У него тёмные, отливающие на свету бронзой, волосы, которые почему-то растут вверх. У него живое горячее сердце и грустные карие глаза.       Богомол понимает, что погрязает в ереси. Он ведь сам придумал эти простые слова: "Верить в то, что есть мир лучший, чем этот — табу." Он считает эти сны личным испытанием от Спящего, пробой на прочность, проверкой крепости его веры. Но мысль о Верхнем Пределе терзает его больше, чем разъярённый Цвет в его Лимфе, больше, чем копьё в его груди.       Когда Фратрия (которая тогда ещё не была Фратрией) только-только вознеслась из Кошмара, молодые тогда ещё Братья любили в шутку спрашивать его, не мешается ли это копьё, которое совсем чуть-чуть не доставало до пола.Те времена безвозвратно ушли, и когда Спящий начал умирать, в Промежутке не осталось места шуткам. Но он помнил. Помнил, что да, мешалось и ещё как. Когда он только вознёсся , полумеханическое тело было ему в новинку. Приходилось учиться управлять им, подчинять его себе. Богомол учился легко, но мешал не сам факт присутствия копья, а постоянная саднящая боль в груди. Но к боли тоже можно привыкнуть. Он перестал замечать её, отодвинул на второй план.       Но еретическая мысль не желала оставлять его разум. Она всё возвращалась и возвращалась, терзая его. Теперь в нём боролись два абсолютно противоречивых, взаимоисключающих чувства. Долг и безумная, шальная мысль, ещё не оформившаяся в мечту, но близкая к этому. Он будто видит себя с двух разных сторон: с одной - мёртвый, холодный лидер Фратрии Братьев, окружённый стенами из его же собственных табу и запретов, слепой и флегматичный, раздираемый на части ненавидящим его Цветом.       А с другой - тот, другой Богомол. Долговязый тощий подросток с глазами цвета спелого ореха. Не скованный никакими запретами и предписаниями, вольный идти, куда хочет и делать, что хочет. Свободный, как небесный ветер. С настоящим именем, а не холодной и пустой кличкой. И с живым, бьющимся сердцем вместо страшного копья.       Богомол гонит от себя эту проклятую, ещё не родившуюся мечту прочь, для него она - горше яда. Для него, отрицающего существование Рая над Раем нет в нём места. Даже если бы существовала возможность вырваться Наверх - он бы не смог. Лучше всяких цепей и тяжёлых металлических механизмов его держит здесь чувство долга. Если он уйдёт, то кто сможет взять на себя ответственность за Фратрию, за Сестёр и за самого Спящего в целом? Патриарх? Да, он мудр, но возраст сделал его через чур мягким. Жонглёр? Он точен, но жажда знаний может затуманить его взор. Броненосец? Это бремя не для него. Он боец, а не владыка.       Богомол тяжело ступает, вспоминая о живом сердце из того сна. Он уже смирился с фактом существования мира, столь рьяно отторгающийся его верой, как инородное тело, попавшее в живой организм. Он сохранит в себе это еретическое знание, чтобы не смущать им умы остальных Праведников. Он не покажет и вида, что узнал что-то, выходящее за рамки их видения мира. Ну а к мысли, а впоследствии и к мечте он привыкнет. Так же, как привык к боли в груди.