Ебитесь потише

Стас терпел: много чего терпел в своей жизни, много на что закрывал глаза, не обращая внимания на оскорбления, высказывания, ругань. Стас продолжал терпеть: терпел все выходки Лаврова, все его слова, все пьяные извинения, все обдолбанные признания, все резкие хватания за короткостриженый затылок. Стас всё ещё терпел: Игорь запнулся, спрашивая зачем-то — зачем? — у Конченкова, согласен ли он. Он спросил, зная, что тот не сможет отказать: — Можно Диана поедет с нами в тур? Стас фыркнул, затушив сигарету носком хайповых кроссовок. Он ответил: — Без вопросов, бро. Хотя всем сердцем хотел послать его нахуй с этой его Дианой. Ебал он в рот Манахову — уже давно Лаврову — и ее бабское нытье, все ее истерики, все подарки вроде нового айфона, сто одной розы, украшений и прочих просьб тупой пизды. Но это жена Игоря, он должен относиться к ней с маломальским уважением или хотя бы не сраться. Диана никак не влияет на Босса, зато пиздец как меняет Лаврова — он под каблуком, однако никогда не признается в этом. Жить в одной съемной на время тура квартире с женатой парой — худшее наказание для человека, что привык закидываться дурью, бухать и творить. Они пили чай на кухне, Лавров премило улыбался, насыпая себе три ложки сахара в горячий, как его, блядь, сердце, чай, добавляя ей сливки, потому что, сука, она может потолстеть из-за нескольких ложек сахара. Стас терпел: все её «дорогой» и прочие сопли, от которых его всегда мутило. А ещё мутило раньше и самого Лаврова, но почему-то тот об этом забыл, превратившись в зайчика-медвежонка-котика. Конченкова тянуло блевать от этих уменьшительно-ласкательных, звучащих из соседней комнаты. Важно ведь чувствовать человека, пускать его в себя, дожидаясь взаимности, да? Важно до того момента, как тебя обжигает любовью во время ссоры. Стас залипал в телефон, собирался немного поработать за ноутбуком, когда стены внезапно задрожали от бабского крика и Лавровского баса: молодожены срались. Игорь хлопнул дверью, врываясь в лично выделенную комнату Конченкова, бурча что-то под нос про суку и что-то отчетливо про шмару. Стас мысленно довольно ухмыльнулся, откладывая всю эту сраную работу на потом. Они опять — как в старые-добрые — спали на одной кровати, дыша одним воздухом, укрываясь одним одеялом. Пускай и потом Лавров пойдет мириться с женой первый, Стас всё равно будет наслаждаться моментом, плевав на свои принципы. Но больше этого Конченков обожает, когда парочка ебется. Да, давайте громче, чтобы ваши стоны слышали пенсионерки из соседнего подъезда. Громче! Конченков кусал пальцы, пытаясь задушить ноющую в груди боль, когда до ушей доносилось тяжелое дыхание его Игоря, его рычание, а перед глазами мелькали знакомые сине-серые глаза. Стас все ещё помнил всё, что они переживали, чем жили день ото дня, пока не было Дианы. Игорь выцеловывал его ладони, что-то мурлыкал своим охуенным голосом на ухо, пока пальцы зарывались под мешковатую толстовку Стаса, лаская подушечками пальцев выпирающие ребра. Было слишком хорошо, чтобы забывать это сейчас, под стоны парочки, напротив, возникая чертовым флэшбэком. Хватит, нет, прекратите — Конченков накрылся одеялом, прижимая колени к груди, где колотилось сердце, разбитое на мелкие осколки, словно посуда, что Диана разбила позавчера. Ебись с ней, но не забывай о Стасе, зарывающемся в трипах несколько лет назад вместе с тобой, Господи, пожалуйста, ебитесь тише, в самом деле. Потому что Стас всё ещё помнит, потому что любовь, такая она сука, не забывается, как бы сильно тебе этого не хотелось. Они в каком-то Подзалупинске — даже по сравнению с Самарой — однако Лавров не забывал про романтику, выводя Манахову — да еб твою мать, за столько лет он всё ещё не смог смириться с тем, что она носила фамилию Игоря — на крышу, откуда был великолепный вид на закат. Пиздец как романтично, они ведь с Лавровым зачастую сами зависали на крышах, бухая и целуясь, как какие-то школьники. Хватит убивать все чувства, любовь ведь дается людям свыше, Игорь, слышишь? Ты закрываешься в ванной, чтобы немного закинуться перед концертом, а она мешает, всё долбит по двери и кричит-кричит-кричит. Её голос бесит, выводит из себя; как можно не понимать, что это нужно для сраной самоотдачи на сцене? Диана молит прекратить употреблять, а ты, сука, слушаешься. И вы вновь трахаетесь, пока кто-то сидит в своей комнате, пытаясь напялить реквизит — хотя из реквизита у Пимпа только маска, но кого это ебет. Игорь любит по-разному, кому как не Стасу это знать: сверху, сбоку, по-миссионерски. И вместо наркоты ты дерешь свою жену, только вот это не помогает, да? Диана перепила на каком-то афтепати. Перепила, когда они были в образах, когда Игорь был рычащим Боссом, а Стас — Молодым сутенером. Как же противно смотреть на то, как Лавров уводил свою бабу, пока Конченков дочитывал свой текст, отвлекая всех просто потому, что «Стас, там Диане плохо, мне нужно идти, помоги, будь другом». Блядь, да нахуя вообще бухать, если не умеешь — тем более на выступлении! Мерзко, Господи, Манахова противна ему настолько, насколько девушка вообще может быть противна парню. Девушка смотрела на него с подозрением, щурилась, задавала свои сраные вопросы этим вот сладко-мягким голосом. Бесит-бесит-бесит, Стас курил в три раза больше, ведь он остался в квартире с Дианой наедине, так как Игорь уехал договариваться с клубом — за что они вообще платят менеджеру? Хотелось набухаться, обдолбаться, лишь бы не слышать, как Диана произносила его имя: всего четыре буквы, но из ее уст это звучало омерзительно, словно это было не имя, а какой-то шелест опавшей посеревшей осенней листвы на улице. Когда приехал Лавров, он облегченно выдохнул, уйдя к себе в комнату. Заебало. Конченков клал марку на язык, стараясь забыться и не слышать ночью вздохов-стонов. Хватит с него, хватит затоптанных чувств. Он знал, что настрой для трипа у него не очень, однако спасения от этой порнухи за стеной больше не было. Флэшбэк пришел неожиданно — дверь закрыта на замок, чтобы никто не зашел. Это то ли Ярославль, то ли Тула — Стасу поебать, он триповал где-то за границей этой вселенной, где его кидало из воспоминания в воспоминание. Кола, гонор — странная стрела у школьников за граффити закончилась многочисленными переломами, а у Стаса всего лишь разъебанная Лавровым бровь и фонари под глазами. «Останься», — просил он, сжимая между пальцев сигарету; Игорь принадлежал только ему и больше никому. «Мам, я останусь тут на ночь», — предупредил он мать по телефону, перед тем как вновь прильнуть к его губам. Лаврову — двадцать, Конченкову — восемнадцать; они трахались на вписках, в темных помещениях, где нихуя не видно и можно почувствовать друг друга только тактильно — зрение шло в пизду, потому что глаза слезились от сигаретного дыма. Стасу так больно, что он цеплялся пальцами за отросшие на несколько сантиметров волосы, желая забыть всю эту боль. Возможно, у него сейчас бэд трип, хотя Игорю похуй, ведь под ним орала Манахова, закидывая ноги ему на плечи, как когда-то делал сам Конченков. Ради Бога, ебитесь потише, это убивает. За ним бежала команда Игоря — прямо как на том бифе — собираясь надавать ему пиздюлей. Любой человек понимал, к чему это, но только не Стас. Это ведь пережиток, зачем напоминать, как он познакомился с Лавровым? Зачем? Конченков тихо взвыл, утыкаясь лицом в подушку. Пожалуйста, хватит. Хватит. Ему так плохо: Стас дрожал, ладони потели от волнения и тревоги, нарастающей в груди. В голове мелькали их хорошие воспоминания, которые он бережно хранил в своей памяти: как они гуляли ночами, скрываясь от ментов. Конченков ведет себя как ебанная школьница, сходящая с ума по старшекласснику — хотя, в принципе, лет шесть назад это действительно было так. Обрывки их странных фото смешивались в мешанину из селфи на фоне дивана, что заливала Манахова в свой инстаграм. На них мелькала эта охуенная спина Лаврова, на которую Стас мог дрочить ночами в приходах. Ебитесь тише, Господи, не надо напоминать, что это всего лишь флэшбэки. Он так любил Игоря, боже, как же он влип: втюрился в лучшего друга по уши, втюрился до желчной ревности к законной супруге. Плохо до воя, до непривычных слез, до крика; кажется, его грудь разрывало от боли, сердце раз за разом протыкали серо-синие глаза, смотрящие на него с укором в галлюцинациях. Как же он любил этот космос, его личный космос в глазах Лаврова с миллионом бликов-звезд в расширенных от наркотиков зрачках. Любил все его пьяные выкрики, потому что Стас кричал вместе с ним, держа за руку, не отпуская. Любил все его извинения за оскорбления, за то, что кидал после просьб «прийти пораньше» жене. Любил все его «люблю тебя», когда дурь ударяла в голову. Стас терпел всё это, потому что, блядь, любил до помрачения разума, до стертых коленей — тогда Диана вынесла мозг, и Игорю нужна была разрядка — до пьяных признаний на подоконнике, до улыбок после хорошей пиздилки на концерте. Ему будет вечно сниться эта атмосфера сцены, где Пимп не существует без Босса, а Босс молекулами соприкасается с Пимпом, диффузируя. Вся их жизнь — это череда каких-то событий, в которых они оба почему-то слишком близко и слишком далеко одновременно. Стас так, сука, любит Игоря, что один лишь факт нахождения Манаховой в комнате портит настроение на весь день, если не неделю. Конченков не слышал своего воя, заходясь в судорогах. Ноги ватные, но он сполз на пол в надежде найти какую-нибудь бутылку с оставшимся алкоголем на дне. Бэд трип или нет — плевать. Хотелось забыть всё, вернуться в то время, когда не было никакой жены и никаких запретов — лишь безграничная молодость с марками и пьяными ухмылками. Стас не нашел на полу ничего, взгляд зацепился за татуировку на левой руке. Всплыло воспоминание: Игорь держал его за руку, смотря на него, блистая своим чертовым космосом в свете какого-то тату-салона в Самара-граде. Почему опять мысли добивают, стоило только немного успокоиться? В дверь тарабанили кулаки, голос Лаврова слишком громкий, но Конченков всё равно его не слышал, упав на холодный пол. Сопли-слезы высохли, осталась астматичная одышка. Дверь дешевой съемной квартиры хлопает ручкой по желтой стене под напором Игоря, в комнату ввалились оба. Диана кудахтала, ее голос такой скрипучий, что хотелось застрелиться. А Лавров такой заботливый, аж сводило скулы от тревоги во взгляде. Он навис над лежавшим Стасом, пытаясь сначала понять его состояние, затем же привести в чувство. Вены взрывались вулканом от прикосновений к лицу и рукам, татуировка горела воспоминаниями. Лаврова вновь истерила, мельтешила около них, на что Игорь не стерпел:  — Пошла нахуй, сами разберемся. Иди к себе. И она ушла, оставив парней вдвоем. Возможно, Диана смертельно обиделась на мужа, но это всё потом — сейчас Лавров рядом. Плевать, какой ценой, ведь всю ночь Конченков грелся в успокаивающих объятиях своего предмета воздыхания.