Десять.
Он обращается, когда у них до невозможности банальное задание: заложники, террористы и они, третья сторона, которая должна разрулить ситуацию максимально быстро и максимально бесшумно. Превращение происходит со скрипом, и Арсус даже подумывает о том, чтобы сделать это в одиночестве: кости ломит, в голове взрываются фейерверки, когда череп увеличивается в размерах, челюсть вытягивается, прорезаются клыки. Он трясет головой, подавляя болезненное рычание. Ксения отчего-то смеется: уж больно забавно выглядит медведь, и ласково треплет бурую шерсть где-то за ухом. Арсус прячет руки за спиной: они до конца не трансформировались, и на землю капает темно-алая кровь, пока когти мучительно разрывают кончики пальцев. Ксения привстает на цыпочки и звонко чмокает темный влажный нос, а после исчезает: они должны разделиться, чтобы обеспечить максимальное покрытие периметра. Хан смотрит на него с подозрением несколько мучительно долгих секунд, а после исчезает в легкой аспидно-серой дымке. Лер, если что и видит, вида не подает. Арсус падает на колени, когда остается один: запястья медленно, чересчур медленно обрастают шерстью, и он практически чувствует, как каждая волосинка пробивается сквозь кожу. Ему хочется выть, словно заправский оборотень из фильма ужасов, но где-то впереди заложники, среди которых дети, и они не виноваты в том, что у него заканчивается срок годности. Трансформация завершается уже по дороге к черному выходу, охраняемому двумя молодыми парнями, чьи лица скрыты черными платками. Арсус мажет когтями по чужим шеям, чтобы скрыть свою собственную кровь, темными пятнами блестящую на бурой шкуре; Арсус рвет клыками чужие сухожилия, дробит кости, чтобы скрыть собственную боль, замаскировав под боевое рычание стоны. Где-то за бетонными стенами в глубине здания кричит ребенок. С заданием «не поднимать шума» они не справляются; он не справляется. Арсус приходит в себя, когда понимает, что полностью трансформировался: стены стали выше, а сам он ближе к земле; он чувствует кровь, заливающую глотку, стекающую из пасти на землю, плотную текстуру ткани, прижимающуюся к языку, металл пуговиц: кажется, рукав. Он размыкает челюсти, и изо рта вываливается чужая рука: выдранная неаккуратно, с оголенной переломленной костью, с ошметками мышц и соединительной ткани. Рядом кто-то шевелится, и Арсус мгновенно разворачивается на шум. Ребенок, лежащий под трупом террориста с разодранным животом, из которого вывалились кишки, смотрит испуганно, ловит губами воздух, как рыба, выброшенная на берег, и трясется мелкой дрожью. Когда Арсус делает шаг к нему, чтобы оттащить тело, которым тот придавлен, ребенок кричит, и крик эхом отлетает от голых стен, разлетается по пустому помещению явно бывшего заводского цеха, звенит в ушах. Арсус прижимает уши и отступает в тень, пока прибывшие товарищи вытаскивают мальчика лет шести, продолжающего захлебываться в истерике. Арсус сбегает до того, как кто-то его окликнет. Он обнаруживает еще одного сбежавшего террориста, вспарывает его, ощущая звериную ярость, которой не в силах противиться, а после падает на бетонный пол, и понимает, что не может вернуть даже получеловеческий облик. Паника накрывает с головой, пульс бешено стучит в голове, будто море во время шторма. Он уговаривает, ластится, приказывает самому себе трансформировать нижнюю часть тела, вернуть себе ноги, уменьшить тазовые кости, деформировать позвоночник. Тело слушается нехотя, преображается, как из-под палки, в отместку награждая адской болью, какой он не чувствовал даже в самое первое свое превращение. Они находят его дрожащего, обнаженного, покрытого кровью, но в человеческом обличье. Ксения коротко вскрикивает, подбегая к нему, садясь рядом и судорожно осматривая лицо, рваные кровавые полосы на бедрах. Арсус утыкается лицом в ее колени и жадно глотает воздух. — Я в порядке. Не моя кровь, — хрипло произносит он, не показывая лица: клыки еще не исчезли полностью. — Как заложники? — Спасены, — голос Лера спокоен, но он чувствует его подозрительный взгляд, сверлящий спину; взгляд Хана же подобен клинку, полосующему радужку, когда Арсус все же поднимает голову и смотрит на товарищей. Взгляд Хана говорит: «Разберись с этим. Немедленно». Ксения лишь вытирает кровь с его лба и помогает подняться, не выказывая особенного беспокойства. С улицы доносятся приказы военных и шум вертолетов. Когда их увозят обратно на базу и Арсус дремлет, сжимая руку Ксении в своей, ему снится медведь, бурый, неестественно огромный, пожирающий его сердце.Девять.
Ксения спит спокойно: грудная клетка мерно поднимается и опускается, лицо безмятежно, светлые волосы растрепаны на подушке. Она прижимается к его боку, будто бы ищет тепла, хоть оно ей и не нужно. Арсус не спит вторую ночь; лежит рядом, вслушивается в чужое дыхание, гладит обнаженные плечи и пытается найти решение. Пока самым действенным вариантом кажется пуля в висок, но рядом сопит Ксения, его хрупкая, драгоценная Ксения, которая лишь недавно вернулась к нему, и если у него осталось только девять трансформаций до полного забвения, то он должен воспользоваться ими; девять наивных попыток спасти ее жизнь, заслонить от шальной пули, ранений и боли, граничащих со смертельным риском в случае потери контроля до перехода к показателю «ноль». На самом деле он просто эгоистично не желает умирать, надеясь на чудо. Чудесам не место в реальном мире, ученый не должен думать такими критериями. Ксения что-то сонно бормочет и переворачивается на другой бок. Одеяло задирается, оголяя молочные бедра с черно-бирюзовыми знаками. Арсус убирает с щеки светлую прядь и бесшумно встает. На часах четыре утра. В тренировочном зале пусто, а ему нужно выпустить пар, вытравить образ разодранных в клочья тел, вычистить привкус человеческих плоти и крови из глотки. Он бьет манекены, пока мышцы не начинают гудеть, пока не пропадает алая пелена ярости, застилающая глаза, пока по плечу не хлопает чужая ладонь. — Спарринг? — Хан мгновенно встает в боевую стойку, выставляет руки перед собой; Арсус молча кивает, нападая яростно, атакуя яростно, пытаясь ухватить противника, но цепляет лишь воздух, дымом рассеивающийся между пальцами. Хан дразнится, почти уловимо улыбается, иногда отбивает атаки, иногда ускользает из хватки, и это настолько похоже на старые-добрые времена, что поневоле начинаешь смеяться. Адреналин заполняет вены, перекат, уворот, удар, все по новой, в обратном порядке. Бой — игра, бой — танец. Зверь внутри ликует и беснуется. Арсус падает на колени, когда горло спирает удушье, когда пальцы сводит судорога и начинают лезть когти. Лицо искажается, радужка окрашивается в карий, вокруг глаз набухают вены. Он хочет сказать: «Отойди», но вырывается только рык: помесь боли и страха с оттенками ярости. Он поднимает ладонь — когти издевательски неспешно разрывают пальцы — выставляет перед собой. Хан замирает: не стоит дразнить разъяренных зверей, даже если ты можешь преодолеть сотни метров за доли секунды. Это как невидимый выключатель, который искрит в голове. Свет то гаснет, то выжигает зрачки светом, кто-то щелкает, щелкает, щелкает… Арсус утробно рычит, пытаясь остановиться, но клетка для зверя поломана, прутья искорежены, выгнуты, вырваны. Выключателем щелкает теперь он, но все вхолостую. Хан режет ему сухожилия на правой ноге, пускает алую кровь по матам, по полу, оставляет брызги на стенах, когда клинок задевает плечо. Арсус приходит в себя неожиданно, когда к горлу уже приставлено лезвие. Он делает несколько шагов назад и пытается обратить трансформацию. Получается с трудом, ему стыдно и больно, он припадает на раненую ногу, терпеливо ждет, пока включатся процессы регенерации: они в последнее время барахлят тоже. — Как долго? — Хан не уточняет как долго что: ему осталось? это длится? Арсус хмыкает, вытирает испарину со лба, сглатывает кровавую слюну, от которой тут же начинает подташнивать. — Уже восемь превращений осталось, пока я полностью не потеряю контроль, — он падает на спину, потолок кружится, а лампы дневного света слишком часто мерцают, или ему просто кажется. — Но ты догадывался, верно? — Я знаю, каково это: терять над собой контроль, — Хан садится рядом: идеально ровная спина, абсолютное спокойствие; Арсус прикрывает глаза рукой. — Ты должен сказать ей. Лер давно догадался сам. — Я не стану ей говорить, и ты не скажешь, — Арсус царапает ногтями мат; ногти скользят по крови, рисуют линии. — Она станет искать способы спасти меня или заставит сидеть на базе. В бою я могу быть полезен. Я хочу быть полезен. — Ты представляешь угрозу. И для нее в том числе. Ты должен осознавать риски, друг мой. — Именно поэтому я хочу попросить у тебя кое-что. Можешь оказать услугу? — Арсус садится. — Если я… — голос подводит; Хан смотрит пристально: знает, что он хочет сказать, но ждет, пока слова будут произнесены вслух. В его темных глазах ожидание, вековая мудрость и капля сочувствия, и Арсус лишь делает глубокий вдох, чтобы встретиться взглядами без желания отвернуться. — Когда я потеряю контроль, обещай, что ты не дашь мне навредить кому-либо, — «не дашь навредить ей» — обрывок фразы теряется между выдохом и на мгновение повисшей тишиной. Хан медленно кивает. — Обещаю, — и в одном слове больше силы и твердости, чем во всех клятвах, когда-либо слышимых Арсусом. У Хана крепкое рукопожатие, многолетние мозоли на пальцах от рукояти клинка. Он даже хлопает его по плечу: максимум сопереживания, на который способен, но большего и не требуется. Арсус не хочет думать о том, что Ксения этого ему никогда не простит. В конце концов, лучше пусть ненавидит и живет, чем умрет, но будет любить.Восемь.
В этот все раз все проходит почти спокойно: Хан дает возможность обойтись без свидетелей при превращении, кивает, прежде чем уйти, оставляя Арсуса наедине с яростью, болью и сопротивлением каждой клеточки тела. Они спасают небольшое село от бандитов, не дают рассекретить тайный правительственный объект, и обходится почти без жертв. Когда они с Ксенией воссоединяются, он умывает залитое кровью лицо в небольшой речушке, текущей неподалеку. Она подкрадывается к нему со спины и закрывает глаза ладонями. — Ты в порядке? — он накрывает ее руки своими, слегка сжимая пальцы. — Ничего страшного, пара царапин, — отмахивается она, звонко целуя в щеку рядом с ухом. Арсус смеется, перетаскивает ее на себя, и они падают в мягкий речной ил. Ксения ведет ногтем вдоль его губ, собирая остатки крови. — Тебя ранили? — и в голосе ее, что звонче перелива серебряных колокольчиков, беспокойство. — Прикусил, когда обращался, ничего страшного, — на самом деле клыки разодрали десна. — Арсус, — Ксения упирается ладонями в ее грудь, наклоняется так низко, что кончики ее волос, собранных в конский хвост, щекочут щеки, — ты что-то от меня скрываешь? — она щурит глаза, словно всматривается в него, пытаясь найти ответ на заданный вопрос. — С чего ты взяла? — он гладит ее щеку: бархат кожи щекочет нервные окончания. — Что-то изменилось. У меня плохое предчувствие, — шепчет она; ее губы сухие и податливые. Он садится и усаживает ее себе на колени, углубляя поцелуй, прижимая и прижимаясь до дрожи. — Я не дам никому навредить тебе, даю слово, — он когда-то давал эту клятву, но она так и не вспомнила о ней. Впрочем, неважно. Клятва силы от этого не потеряла. — А что насчет тебя? — ее пальцы путаются в бороде, будто расчесывая. — Главное — ты, — он касается носом носа и закрывает глаза, позволяя их дыханиям слиться. Ксения вцепляется в его плечи, ощущая безотчетный страх: Арсус улыбается как человек, давно смирившийся со своей участью и не желающий иной судьбы.Семь.
Он закашливается кровью, пока она обнимает его и целует в висок. Они посреди битвы, пахнет порохом и смертью, кружась, будто снег, опадает пепел среди разгромленных стен. Они посреди войны, и зверь внутри противится, не хочет обратно в клетку. Он царапает когтями землю, оставляя рытвины и блестящие полосы крови, прикусывает губу медленно исчезающими клыками и смотрит на нее еще медвежьими глазами: тепло-карими, как горячий шоколад. Ксения повторяет его имя и гладит по слипшимся от пота волосам. Медведь сдается через десять минут; на ее боку подживает царапина. — Что происходит? — ей хочется закричать, ударить его, высказать все свои страхи, которые проглатывала столько времени, и они оседали в желудке, давили на ребра, но он так цепляется за нее, так нежно целует разодранный бок, давясь извинениями и рваными вдохами, что у нее не получается злиться. — Когда ты собирался мне рассказать? — Никогда, — честно признается Арсус, закрывая глаза. Вокруг звенящая тишина: время считать убитых, бой окончен в их пользу. Лер и Хан где-то на западе, наверняка, уже подавили сопротивление. — Я не хотел тебя тревожить. — Ты должен был рассказать, я имела право знать, — Ксения утыкается носом в его волосы: пот, пыль и что-то звериное; он так пах всегда, и от этого запаха перехватывало дух. — Ты умираешь? — ее голос дрожит, под конец фразы спадая на едва слышимый шепот. — Лучше бы я умирал, — честно признается он и поднимает голову. — Мне осталось шесть превращений, по моим расчетам, пока зверь не поглотил меня полностью. И я хочу, чтобы ты не грустила обо мне, хорошо? Я не хочу, чтобы ты грустила. Ты должна быть счастливой, — он смахивает слезинку с ее щеки. — Я слишком сильно люблю твою улыбку, чтобы даже подумать о том, что ты перестанешь улыбаться из-за меня, — он смотрит с нежностью, мягко улыбается, и этого слишком много для нее. Слишком много смирения, слишком много покорности, слишком много желания бросить ее навсегда. — Но если ты не будешь больше превращаться, то зверь не поглотит тебя, так? Если ты никогда больше не превратишься в медведя, то зверь оставит тебя в покое? Это так? Это ведь поможет? — он берет ее руки в свои и подносит к губам. — Мы те, кто мы есть. Зачем отсрочивать неизбежное, когда я могу быть полезен здесь? От меня еще может быть польза, — у нее аккуратная ногтевая пластина с грязью и засохшей кровью под ногтями; такие маленькие пальчики по сравнению с его. Эта разница всегда завораживала. — А что будет, — Ксения сглатывает и облизывает губы, — что будет, когда зверь поглотит тебя? — Хан позаботится о том, чтобы я никому не навредил, — с некоторой заминкой отвечает Арсус. Повисает молчание, и ему кажется, что даже время замирает, Он видит, как ее рука взлетает вверх, как напрягается ладонь, чувствует, как начинает гореть щека, а звук удара прорезает воздух. Он даже не пытается уклониться. — Ты не можешь! Нет! Ты не посмеешь! Еще и Хана втянул в это?! Сумасшедший! Хочешь так умереть? Так умирай! Ненавижу тебя! Ты не можешь так поступить со мной! Не можешь! — она вскакивает на ноги и растворяется среди пепла и разрушенных скелетов домов. Во время возвращения на базу Арсус беззастенчиво рассматривает ее, выжигает образ на внутренней стороне черепа, пока Ксения делает вид, что его не существует; на ее щеках блестят подсыхающие дорожки от слез.Шесть.
В этот раз все идет не по плану. Он не может справиться сам с собой; это бесконечная, кровопролитная схватка, и со стороны это выглядит впечатляюще и пугающе одновременно: его мотает из стороны в сторону, он кусает себя и агрессивно рычит, а после чуть не скулит, когда прокусывает бедро до крови. Ксения в ужасе зажимает рот ладонью, пока Хан оттесняет ее назад и освобождает клинки из ножен. Арсус смотрит на них и чувствует, как скалится зверь, как он поднимает голову и готовится напасть. Арсус смотрит на Хана и надеется, что он выполнит свое обещание. Ксения встает между ними, закрывает телом Арсуса, распластав руки, как на кресте. Хан успевает остановить клинок, когда тот прорывает ее костюм, но еще не входит в живот. — Не надо, — она совершенно не боится сходящего с ума оборотня-перевертыша за своей спиной и смотрит строго, твердо. Хан медленно опускает оружие, но тело все еще напряжено. Арсус, прихрамывая на прокушенную лапу, отступает назад, когда она приближается к нему. Он тычется мокрым носом в ее ладони и урчит. Ксения ласково треплет за ухом. Превращение в человека отнимает последние силы, и он чувствует лишь ласковые прикосновения к своим щекам, прежде чем теряет сознание. Ксения целует его губы и только потом позволяет помочь с ранами: руки исцарапаны медвежьими когтями до самых костей.Пять.
Он приходит в себя в медицинском отсеке, обвешанный проводами, капельницами, подключенный к мониторам. Он усмехается: будто витамины внутривенно могут продлить срок годности, который вот-вот истечет. Ксения просыпается от его неловких попыток встать, останавливает, перехватывает ладони и укладывает обратно в кровать. Арсус видит перемотанные бинтами руки и холодеет. — Это я сделал, — ему не нужен ответ, это совсем не вопрос, потому что и так понятно, что он опаснее, чем хотел думать, что она зря заслонила его собой, и нужно было дать шанс Хану распотрошить его шкуру; ему бы хватило благородства сделать все быстро. — Ты как себя чувствуешь? — Ксения осматривает его пристально, не упуская ни малейшей детали: синюшных кругов под глазами, потрескавшихся сухих губ, затравленности во взгляде все еще карих глаз. — Они взяли твою кровь на анализ, сказали, что попробуют решить проблему с превращениями, — в ее голосе такая надежда, что ему становится не по себе от одной только мысли, что придется это разрушить. — У них не получится — пусть не тратят ни силы, ни время, — Арсус ласково проводит ладонью по бинтам на ее руках, едва их касаясь. — Я сам себя создал, я знаю состав свой крови, каждую молекулу ДНК. То, что во мне поломано, уже не починишь. Это брак, заложенный в самой основе. Скоро меня уже не будет, останется лишь ярость в облике медведя, не различающая своих и чужих, — он вырывает иглу капельницы из вены и ставит стопы на холодный пол. — Наверное, это случится даже раньше, чем я предполагал, так что просто ждать этого момента я не намерен. Нужно извлечь как можно больше пользы из моего состояния, понять, что именно происходит, когда я теряю контроль. Вдруг однажды это спасет кого-то из перевертышей, созданных после меня. — Арсус, — она тянет его за больничную рубашку, комкает белую ткань в ладони, не давая уйти так быстро. — Ведь должен быть выход. — Хан позаботится обо всем, и о тебе тоже, когда меня не станет, я уверен, — Ксения прижимается к его спине, утыкается лбом между лопаток. — Это хуже, чем самоубийство, — шепчет она; Арсус разворачивается и становится перед ней на колени, смотрит снизу-вверху и улыбается безмятежно, любуясь тем, как свет ламп отражается на ее татуировке на щеке. Она прекрасна, и ее красота завораживает с самой их первой встречи. Ему кажется, что именно в первую их встречу он ее и полюбил. — Это лучше, чем убийство тех, кто тебе дорог, — он задирает ее футболку, целуя живот; слезы падают ему на голову, и он ненавидит себя в этот момент за то, что причиняет ей боль. Ксения целует его с остервенением, когда опускается на холодный кафель тоже, когда кусает губы, когда раздирает ногтями его спину. Арсусу думается, что только за эти поцелуи с привкусом соли от слез ему следует гореть в аду. Он превращается в пятый раз в специально оборудованной стеклянной клетке, увешанный датчиками, и несколько ученых в белых халатах внимательно считывают каждый показатель с мониторов приборов. Ксения стоит совсем рядом, прижимает ладони к стеклу и заставляет себя не отводить взгляда. Арсус застревает в середине первой фазы обращения, когда пытается вернуть человеческий облик, царапает стекло напротив ее ладоней, оставляя следы крови, и смотрит по-человечьи понимающими глазами, вот только шерсть, покрывающая голову и плечи, не исчезает ни через час, ни через два. Ксению к нему в клетку уже не пускают.Четыре.
Арсус пытается превратиться еще раз. Это болезненно, и он уже плохо понимает, где реальность, где вымысел. Он путает даты, вспоминает, каково на вкус теплое мясо, как приятно пахнет в сосновом лесу, как там пахнет домом. Он сгрызает датчики со своего тела, бьется о стены клетки с такой силой, что по ним идут трещины. Ксения стоит рядом, вжимает ногти в ладони до алых полукружий, сочащихся сукровицей. Она бы хотела не смотреть: не видеть его страданий, боли, крови, стекающей по подбородку, когда он в яростной беспомощности кусает себя, но отвернуться не в силах. — Арсус, пожалуйста, Арсус, — шепчет она, прижимаясь лбом к холодному стеклу, и с криком отпрыгивает назад: к ней резко подскакивает медведь, оглушительно рычит и скалит клыки. Ее ловят сильные мужские руки, слегка сжимающие предплечья. Медведь царапает стекло. — Теперь ты понимаешь, почему он просил меня помочь ему, — говорит Хан и отступает назад, когда понимает, что она не упадет, удержится на ногах; продолжает быть незримым наблюдателем, ожидающим своего часа. Арсус возвращается лишь в первую фазу; он лежит на полу, тяжело дышит и смотрит на Ксению. Ее коробит от этого взгляда: прощального, умоляющего, смирившегося. Она подходит к стеклу, прижимается к нему губами. Получеловек-полумедведь тычется в отпечаток ее губ носом. Ксения знает, что настало время его отпустить; она должна отпустить. Вот только руки не могут перестать предательски дрожать.Три. Два. Один.
Арсус обсчитался: число доступных ему превращений меньше десяти. Ему даже не страшно, когда Хан заходит в клетку: собранный, смертоносный, готовый выполнить долг. Арсусу хочется озвучить последнее свое желание, когда смотрит на Ксению, прижимающуюся к стеклу: трещины проходят прямо по ее силуэту, разбивает его на части. «Не смотри, отвернись, уйди, ты не должна это видеть», получается только рычать, и Хан тут же напрягается. Арсус встает на колени и закрывает глаза, медленно кивая в знак своей готовности. Клинок входит в грудь быстро и почти безболезненно. Пульс шумит в висках, и зверь еще пытается что-то сделать, но каждый удар сердца лишь приближает их обоих к гибели. Женский крик, оглушающий, выжигающий слух своим отчаянием, разрывает барабанные перепонки. Когда Арсус открывает глаза в последний раз, они голубые. Он чувствует прикосновение ласковых, изящных пальцев, чувствует соль чужих слез на своих губах: уже человеческих. Он видит ее лицо: такое прекрасное, будто светящееся, как у ангела, в ярко-белом свете ламп. Он тянется к ней, как тянутся к произведению искусства, но касаться нельзя, ему кажется, иначе испортишь, и его пальцы замирают в миллиметрах от кожи. Ксения перехватывает его руку и прижимает ладонь к своей щеке сама. — Все в порядке, — хрипло выплевывает букву за буквой Арсус и улыбается, когда она наклоняется, что поцеловать уже малочувствительные губы. Он думает о море, когда соль ее слез смешивается с кровавой слюной, выступающей в уголках его губ. Он думает о том, что она должна быть счастлива, когда закрывает глаза. Он думает о том, что сам был чертовски счастлив. Ладонь, прижимающаяся к ее щеке, бессильно опадает вниз. Как Ксения воет, захлебываясь слезами, Арсус уже не слышит.Ноль.