Реальность

POV профессор.        Кто мог пояснить, куда нас увлечет «Наутилус» в бассейне Северной Атлантики? Не знаю, сколько прошло времени с момента начала нашего путешествия. Ныне трудно сказать. Время остановилось на судовых часах. День и ночь словно шли не обычным чередом, а на манер полярных стран. Я чувствовал себя затянутым во власть фантастического мира, из которого меня желали «спасти». Мои товарищи ждали часа побега, часа освобождения от пут морской тюрьмы, а я не хотел покидать нежно любимых мною мест. Нед настаивал на побеге каждую минуту, а Консель, чудилось, почти смирился с моим нежеланием покидать чудесную страну грёз, нарисованную рукой капитана Немо с её великолепными образами, неповторимыми растениями и удивительными животными во всём их многообразии.        Я жил и дышал океаном так долго, что, казалось, вернувшись на землю, просто задохнусь, будто рыба, от удушливости воздуха и скудности пейзажа вокруг. Всё в лоне морей дышало жизнью: кораллы всех цветов видимого глазом спектра, тянущиеся вверх талломы водорослей, переливающиеся под рассеянным светом, кишечнополостные, завораживающие своим видом, но нередко опасные для восхищённого зеваки. Порой представлялось, будто сама вода здесь была особенной, не такой, какой её привыкли видеть жители континента: она была настолько чистой, что как бы подсвечивалась, фосфорицировала самим дыханием чего-то намного большего, чем может себе вообразить даже самый религиозный человек. С каждым днём я всё больше убеждался в правдивости слов Немо: океан живой. Он поднимает корабли, а после сам же заточает их в свои владения, на дно, волнуя глаз и сердце. Передо мной всё ещё стоят картины «Мстителя», и невозможно представить, сколько на самом деле таких героев похоронил в себе Мировой океан.        О, я отлично помню, как капитан, присваивая себе право распоряжаться жизнью цивилизованных людей, обрекал их на вечное пребывание в Царстве Аида, из которого не будет пути назад. Ведь смерть — сон, никак не боле, верно? А вечный сон совсем не похож на обычный, от его рук не сбежать, как бы ты ни стремился к своему бессмысленному существованию. Разве можно назвать полезным своё бытие в толще вод, когда твои научные изыскания умрут вместе с тобой? Нет, совсем нет…        Однако, ежели я сам понимаю, что жизнь моя не стоит здесь ни гроша, почему я не желаю вернуться туда, где игриво шелестят деревья, дуют ветра, поют птицы и мягко светит солнце, порою застилаемое облаками, чего не найдешь у яркого и ровного электрического света? Возможно, сама идея о жизни в недоступном человеку уголке планеты так пленяет мой разум. Не удивительно ли наблюдать закаты и восходы на глубине в несколько метров от поверхности морской глади? Не поразительно ли многообразие фауны и флоры? А, может, именно они, как часть неизведанной морской науки, влекут моё сердце… Или же оно находится далеко не в руках красоты и просвещения?        Сегодняшний день, как и все остальные, должен быть равно в той же степени обыденным, хранящим в себе одни и те же каждодневные процедуры, сколь и из ряда вон выходящим, таким, впечатления от которого надолго врежутся в память своими эмоциями и открытиями. Ведь здесь, на борту «Наутилуса», так всегда. Я вновь встал пораньше с утра, занялся туалетом, приведя в порядок непослушные вьющиеся волосы, и, наконец, накинув пиджак, вышел в библиотеку. Никого. Яркий, но весьма мягкий свет переливами играется на обложках книг, лежащих на столике подле бокового дивана. Признаюсь, это я, уставший от работы допоздна, вчера их не убрал, и потому решил сейчас привести сие убежище тишины и гармонии в порядок. Правда, те из них, что оставлены капитаном Немо, трогать не решился.        Закончив, я стал планировать свой день и рассуждать касательно того, что же удивительного произойдёт, верно, с часа на час. Может, сейчас командир судна окажет мне честь в подводной прогулке или предложит составить компанию в каком-либо опыте, если вдруг в сети попался преинтересный представитель, скажем, головоногих моллюсков. Или, что также вполне возможно, я проведу досуг вместе со своими друзьями перед иллюминатором или в их каюте, то слушая байки Неда, то успокаивая его же хандру по новым россказням с суши. Подумав, что всё это может наполнить сегодняшний день, я улыбнулся сам себе. Окончание POV профессора.        Тёплая и едва заметная улыбка, вновь скользнувшая на устах господина Аронакса, была сейчас совершенно не к месту, но, впрочем, являлась уже абсолютно обычным явлением. К сожалению, она была так слаба, что больше не освещала всё вокруг своим счастьем и радушием, что очень жаль, ведь в сей комнате был бы полезен даже такой «проблеск света». Мрак, к которому давно уже привыкли глаза, с удовольствием выводил бы страшные образы в узорах обшивки стен, если бы у трёх приятелей были силы их замечать. Несмотря на то, что в таких условиях прошёл не просто месяц, а месяц, насыщенный физической и душевной болью, тянущийся бесконечно долго, настолько долго, что в конце концов хотелось просто умереть, трое друзей так и не смогли принять свою судьбу. Не было ни единого звука, не шумели даже цепи, протянутые от стен до рук заключённых. Не слышалось и дыхание пребывающих здесь, извне также не доносилось ни единого звука. Режущая уши тишина.        В этом тёмном помещении всё совсем не так, как в мечтах Аронакса. В тот самый день, когда он с Недом и Конселем попал на подводный корабль, никто вовсе и не собирался выделять им новую одежду, кормить, никому не было дела до их отдыха, даже командир судна ни в этот, ни в следующий и ни в какой другой день не посещал их каюты. Они были пленниками с самой первой секунды, в которую ступили на борт «Наутилуса». Впрочем, конечно, они не знали названия подводного аппарата, они вовсе ничего не знали ни о его экипаже, ни о своей судьбе. Всё, что им было известно, так это опустошённость, отчаяние, голод, страх и, порою, совсем редко, скука. Возможно, надзиратели трёх друзей намеренно избегали их обезвоживания, дабы продлить мучения, но пусть это останется загадкой сугубо на их совести.        Начиналось подводное заточение надеждами, разговорами и фантазиями. Скованные в движениях, сидя на холодном полу у стен, приятели делились своими мыслями о дальнейшем развитии событий.        — Чёрт их дери! — Внеочередной раз горячился канадец, имевший ещё на то силы. — Должно же у этой железной консервной банки быть хоть какое-то руководство! Куда они смотрят?! У меня все члены тела затекли, желудок сам себя переваривает, темно, хоть глаз выколи… Чёрт возьми! Мы уже сутки, если не больше, находимся в этом… В этой… Здесь!        — Ей-ей, мистер Ленд, будет! — Отвечал ему всякий и последующий раз Консель. — Всё будет, наберитесь терпения. Быть такого не может, чтоб цивилизованные люди так поступали с потерпевшими кораблекрушение.        — Вот-вот, капитан судна, верно, не допустит свершения с нами никакого зла, — поддакивал господин Аронакс.        — А какой он? — Не унимался гарпунер. — Он ни разу не попался на наши голодные глаза! Негодяй, совершенный негодяй!        — Любезный, знаете, я думал насчёт нашего капитана, о том, как он может выглядеть, какие цели преследует. В том положении, в котором мы оказались, нам остаётся только мечтать!        За мечтами профессор и проводил дни напролёт. Со временем он полностью отдался им, всё меньше и меньше обращая внимание на мир реальный. Вскоре учёный вовсе перестал слышать своих «сокамерников», реагировать на прикосновения, редко приносимую воду… Нед с опаской выдвинул предположение, что француз отошёл в мир иной, не продержавшись и месяца, однако Консель сумел нащупать редкий пульс своего господина. Он не отпускал его запястья даже во время сна.        А какие сны видел сам Аронакс!.. Подводные прогулки, вкуснейшие обеды, множество открытий, тайн, какие приключения рисовались в его воспалённом мозгу! Профессор взаправду перенёсся в иной мир, в котором создал образ капитана судна, высокого статного мужчины с гордо поднятой головой, бежавшего от общества людей, человека-загадки с прекрасными тёмными волосами, чуть тронутыми сединой. Иногда одна только солёная слеза, как напоминание о бьющейся струйке жизни в теле естествоиспытателя, пробегала по щеке и бесшумно ударялась о холодную обшивку судна.        Один из тех редких дней, когда приносили воду, стал роковым. Нед Ленд с Конселем давно условились пить по третьей части от небольшого кувшинчика, дабы каждому досталось равное количество живительной влаги. При расчёте, конечно, не забыли учесть и долю господина Аронакса. Да только канадец не знал, что его друг не допивал положенной нормы, желая помочь своему профессору теми малыми каплями. Нашему флегматичному герою приходилось несладко. Есть ли смысл скрывать? Страдали все. Однако отчего-то казалось, словно мужчина был рождён для стеснённых условий.        В непроглядной темноте каюты Консель услышал отворившуюся дверь, шаги стюарда, ворчание Неда… И свой крик. Потому что он не видел ни полоски света от той самой двери, ни силуэт того самого стюарда — ничего. Добрый друг и слуга профессора припомнил результаты опытов некоего мистера Николсона, бог весть откуда взявшегося и какое отношение имеющего к ним. Однако факт остаётся фактом: проводя опыт по ограничению себя в некоторых витаминах, в том числе витамина А, на срок более сорока дней, экспериментатор значительно ухудшил своё зрение. Хотя изначально Конселю, конечно, подумалось, что он ослеп от многочисленных слёз по Аронаксу, но вскоре благоразумно решил, что голодание и недостаток витаминов скорее сделали бы своё дело.        Консель держался за глаза. Стюард отшатнулся от крика. У Неда, казалось, вновь ожил гнев в душе, он набрался сил, возможно, поняв произошедшее, а, возможно, и не до конца, встал и предпринял попытку нападения на своего надзирателя, обидчика единственного, что у него осталось. Но Ленд не учёл того, что на крик мужчины сбежалась пара человек из экипажа. Одним, но верным манёвром канадца опрокинули на пол. Ему скрутили руку, а ослабленные кости были слишком хрупки, как и само тело, измождённое, обезвоженное… Теперь раздался возглас уже бывшего гарпунера. Сложно не воскликнуть от боли сломанной конечности.        Что же касалось Пьера в дни увечий друзей, так это лишь то, что мечты поглотили сознание уже немолодого француза, ему не удавалось покинуть их плена, вся жизнь стала нескончаемым бредом, горячкой. Однако, как ни странно, тело его более походило на живое, хоть и чудилось буквально бездыханным, ведь спутники же коматозника чахли на глазах. Кто знает, кого из них сознание покинуло первым? К тому времени они долго уж не говорили, не двигались, застыли в своих мёртвых позах ещё при наличии дыхания. Ныне же впалые щёки мертвецов затронуло разложение, неприятный запах наполнял комнату, но не воспроизводил никакого действа на единственного живого здесь человека. Пожалуй, оно и к лучшему. Пребывание в закрытой тёмной каюте с мертвецами вряд ли благоприятно влияет на психику. Их тела застыли в неестественных позах, опираясь о столь же холодные стены, как и они сами.        Несправедливо? Как экипаж «Наутилуса» мог быть столь жесток? Очень просто. Бежавший от людей весьма и весьма маловероятно даст им второй шанс, он скорее предпочтёт оставить гнить их в темнице, как они его когда-то. Почему же тогда вытащил из воды? Может, повинуясь минуте сострадания, а, возможно, при настоятельном совете помощника проявить акт милосердия. Или же спасение произошло без ведома командира? Всё может быть, нам не узнать истинных мотивов сего загадочного человека. Да, верно, загадочного, ведь он так и не предстал ни пред нами, ни пред своими пленниками.                                          

***

       — А-а, ну и вонь тут стоит! — Говорит один человек из экипажа корабля, прикрывая нос и глаза от едкого запаха разложения.        Полоса света от открытой двери врывается вглубь помещения. Некогда переполненное жизненной силой, но теперь иссохшее тело у двери выносили первым. Спустя долгое время в каюте наконец звучали чьи-то голоса. В основном они выражали недовольство и отвращение. Шаги эхом отражались от голых серых стен.        — А куда их теперь? — Спрашивал второй мужчина товарища по службе.        — Ну уж явно не на Коралловое! Им там делать нечего. Не заслужили, — язвительно пояснял третий.        — Что ж, на корм их, что ли? Акул травить?        — Почему сразу травить? Эти собаки всё съедят, только помани!        И начались обсуждения, едят ли оные хищники трупы. Кто-то утверждал, что они нападают на людей из-за плохого зрения, ведь человек слишком костляв и обделён жиром для этаких гурманов, иные же доказывали, что те не прочь полакомиться любым мясным кусочком. Под эти обсуждения уж два тела вынесли на палубу. На солнечном свете они выглядели ещё уродливее. Не зря на это дело назначили молодцов покрепче: любого другого могло запросто вывернуть наизнанку от бледности губ, серости кожи, трупных пятен, впалых щёк и глаз, давно появившихся паразитов… Признаться, и этим членам команды было не по себе, оттого они и старались занять себя обсуждением буквально чего угодно и, главное, старались не смотреть на лёгкие застывшие тела, выносимые ими.        Вот матросы возвращаются за последним из трёх друзей. Конечно, они не заметили на мгновение приоткрытых глаз, среагировавших на свет и звуки. Разумеется, у выносимого не было достаточно сил для подачи признаков жизни. Чуть дрогнули пальцы рук, но какой смысл? Люди не смотрели на тела, им были дороги желудки. К тому же они были уверены в смерти всей троицы. Синюшные губы, казалось, что-то беззвучно прошептали, но их никто не собирался слушать.        Люди на палубе какое-то время, отвернувшись от сложенных друг на друга трупов, отдыхая не столь физически, сколь морально, делали вид заинтересованности в обсуждении, скидывать ли пищу акулам прямо так или стоит снять с неё немногочисленную одежду. Решив побыстрее кончить с сим делом, члены команды вновь принялись за дело. Полуживое тело скинули за борт последним, оно уже начинало чувствовать касания рук, словно оживая от долгого сна, как вдруг по всему телу молнией вспыхнула боль, которую не в силах описать ни одно перо. На мгновение глаза увидели конечности ранее близких людей, открытые пасти, а после — темноту. Но здесь темнота была глубже той, что царила в каюте заточения, насыщеннее, и теперь от неё точно не было выхода.        Вода окрасилась в багрянец. Люди на палубе застыли. Остановившееся некогда время продолжило свой ход.