Will you paint your future with me there?

Небольшой супермаркет в самом центре бедного района. Изнутри, благодаря мигающим лампам на потолке, наружу льет тусклый свет, кривыми линиями, точно поломанными когтями пытаясь зацепиться за грязный тротуар на небольшой и ужасно неудобной парковке. Но даже ему не под силу сравниться с тем светом, которым отчаянно пытаются поразить прохожих старые, заржавевшие, оттого и такие печальные фонари. В сломанных, потому и не закрывающихся никогда раздвижных дверях, сотканные из лоскутков зловещих теней, вырастает два силуэта. Опустевший супермаркет, утопающей в жаркой истоме, обдает новых покупателей слабой прохладой от двух, работающих этим вечером заодно, маленького вентилятора на пальчиковых батарейках и пыльного лотка с мороженым у самого входа. Первым в призрачный городок проникает высокий, плечистый, мощный, но сутулый; его лицо покрывает пот, а взгляд из-под черных с проседью бровей колючий и обезумевший. Он, точно обозленная на весь мир, любящая поживиться падалью, гиена, которая, наконец, обнаружила прохладный, бодрящий и придающий сил оазис — холодильник, в котором стоит одно лишь дешевое пиво. Второй — маленький, худой, на трясущихся ногах, он пытается поспевать за грузным мужчиной; его шажки легкие, а сам он на вид не тяжелее перышка, такого же мягкого, как и его пушистые кудри, покрывающие голову и торчащие в разные стороны. Оба скрываются в темной глуби магазина, и теперь только электронным надзорщикам — маленьким камерам, которыми увешан весь потолок — известен их маршрут. Тонкие губы еле заметно шевелятся, дублируя слова излюбленной песни, что играет в наушниках, а длинные тонкие ноги, закинутые на ленту кассира, забавно дергаются в такт приятной мелодии. Во рту жвачка, готовая вот-вот извергнуться очередным огромным пузырем; его любимый вкус — черничный. Светлые голубые глаза крепко зажмурены, а длинные пушистые ресницы мягко подрагивают; он не хочет быть здесь, ведь ему семнадцать, сегодня пятничный вечер, а в портфеле купленный еще вчера новенький баллончик с краской. Он не должен был работать сегодня, но пришлось взять еще одну смену, ведь его маме тяжело работать на трех работах, чтобы прокормить их большую семью; он хочет помочь. Но все же он не должен был работать сегодня за кассой. Не должен был облачаться во все это безвкусное тряпье цвета детской неожиданности. Не должен был чувствовать жжение на затылке от сурового взгляда обозленного менеджера за его легкомысленное поведение в течение всей смены. Не должен был включать кассовую ленту и изображать Майкла Джексона и его лунную походку, пачкая черную движущуюся полоску своими пыльными кедами. Не должен был хамить покупателям, выводящим его из себя и получать за это выговор. Не должен был становиться свидетелем ужасной, душераздирающей сцены. Не должен был. Но все же… Будто бы из ниоткуда, отдающая могильным холодом перед шатеном вырастает сутулая фигура, что со злостью опрокидывает на ленту два тяжелых ящика дешевого и прожигающего горло пойла, а следом с верхнего стеллажа безжизненно падает орудие, подгоняющее смерть — пачка сигарет, как раз тех самых, запах которых въедается в огромные диванные подушки и плотную ткань штор, а также именно он сообщает о достатке их обладателя за версту. Шатен неловко вздрагивает, тут же убирая ноги с ленты. Он бросает быстрый взгляд в сторону мужчины в заляпанной джинсовой куртке, а затем на крохотное существо рядом с ним. Крошка едва может дотянуться до кассы, поэтому отчетливо видны только его взъерошенные кудрявые локоны. Луи, как написано на бейджике кассира, мило улыбается маленькому покупателю, но тут же вспоминает о «здоровой пище» прямо перед носом, которую необходимо просканировать. Тонкие руки с трудом переставляют тяжелые ящики с пивом с одного конца стола на другой, затем недолго вертят упаковку сигарет, откладывают в сторону и тянутся за очередным предметом. На самом краю ленты лежит толстый альбом для рисования; он уверен в том, что это альбом, потому что у его сестренки точно такой же. Луи подцепляет руками небольшой предмет, как вдруг снова нехотя вздрагивает. — Как это здесь оказалось? — хриплый, будто бы посаженый от частых криков и воплей голос так и сочился от злобы, которую мужчина заключил в своем вопросе. Он бросил жуткий взгляд на кассира, чьи голубые глаза были прищурены, но под натиском колкости этих черных бездн распахнулись, пытаясь дать отпор и выиграть в этом жутком состязании; на деле же — облачали волнение и растерянность. — Это ты положил сюда это дерьмо? — мужчина повысил голос, когда развернулся в сторону маленького мальчика, что теперь еле мог удержаться на ногах; ему несомненно было страшно, именно поэтому он на мгновенье прикрыл крошечными ладошками свое раскрасневшееся личико, на котором всего мгновенье назад сияли зеленые огоньки — в тот самый момент, когда изящные руки кассира были готовы поднести к устройству и просканировать двухдолларовый альбом для рисования. Теперь шатен с сочувствием и беспокойством смотрел на этого беззащитного ребенка, который не в силах был скрывать дрожь, одолевшую его так не вовремя. Малыш с силой вжался в маленький альбом, который так грезил заполучить, не собираясь отпускать. На его бледном личике Луи видел страх, тревогу, ужас и… смелость. Смелость и стойкость, от которых почти ничего не осталось. — Я не собираюсь платить за этот пидорский альбом! — мужчина с легкостью вырвал из рук ребенка толстенькую книжку, чистые листы которой с самого их появления на свет только и ждут, что однажды настанет их черед, и кто-то непременно сотворит на них целую историю, и бросил в сторону. Глухой удар альбома о напольную плитку разлетелся по всему магазину, отчего уши Луи вдруг заложило; он мог слышать стук собственного сердца, ускорившего свой ход, перешедшего на бег. — У м-меня… — малыш, пытаясь пересилить себя, взглянул на своего отца, но из глаз одна за другой полились прозрачные капельки, соленые на вкус и такие знакомые ему. — У… м-меня закончилась б-бумага и… д-дома… я… я д-думал… может, мне м-можно… — мальчик нахмурил тоненькие бровки, пытаясь сказать что-то без дрожи в голосе, но ничего не получалось; он вновь опустил взгляд, разглядывая теперь размытую плитку под ногами и порванные в нескольких местах ботиночки. Луи не выдержал. Это была ужасная пытка — видеть, как крохотное существо прямо перед ним трясется от страха, и собственным сердцем чувствовать, как огромное, чистое и невинное сердечко в худом тельце трескается по швам. Шатен, сопровождаемый громкими криками обезумевшего от злости мужчины, выходит из-за кассы и идет в сторону лежащего на полу альбома. Луи поднимает его и на ватных ногах подходит к съежившемуся от страха кудрявому мальчику. — Вот держи, — шепчет приятный голос, опустившись перед малышом на одно колено, чтобы их глаза оказались на одном уровне. Кудрявый робко отрывает маленькие ладошки от алого личика, утирает набежавшие слезы и недоверчиво тянется к парню перед ним. Голубые глаза перед ним кажутся такими мягкими, в них будто бы заключены бархатные волны, бережно омывающие берег моря; они полны доброты, заботы и нежности. Мальчику становится так спокойно рядом с ними. Но вот очередной грозный выкрик мужчины и тоненькая ручка, точно обожженная пламенем огня, быстро прижалась обратно к груди. — Прошу, возьми, — шатен поднес его ближе к маленькому существу, не обращая внимание на обидные слова мужчины, что, кажется, приближался. — Он твой, — высокий голос стал нежным, мелодичным, точно голос мамы мальчика, с которым она когда-то укладывала его спать, напевая колыбельные. Малыш все же обхватил альбом тоненькими ручками и еще долго не мог поверить в то, что теперь у него есть то, о чем он так мечтал. — Слышь! — пахнуло перегаром и чем-то похожим на огуречный рассол. — Ты че творишь? Какого хрена?! — Не волнуйтесь, он уже оплачен, — Луи выпрямился, и теперь из-за него мужчине не было видно маленького котенка, на лице которого, кажется, показалась скромная улыбочка. — Чето я не помню, чтобы платил за это дерьмо… — Вы и не платили. Я заплатил, — Луи смело смотрел мужчине прямо в его черные глаза; теперь ему нисколько не страшно, он понял, что лучше уж он будет кричать на него, чем на это кудрявое чудо, вовсе не заслужившее такого отношения. Мужчина огляделся по сторонам, встречаясь взглядом с охранником, который в упор глядел на него, драматично поправляя свою биту на поясе. Он бросил еще один взгляд на кассира, вскинул плечами и, выудив из ящика бутылку пива, почти сразу опустошил ее, омерзительно отрыгивая. Когда Луи удостоверился, что малыш больше не плачет, он вновь опустился перед ним на колено, протянул руку к стойке с разными мелочами рядом с мальчиком и подцепил небольшую упаковку круглых значков с забавными животными на них. — Вот возьми, — Луи протянул набор мальчику, что теперь следил за каждым движением доброго парня в желтой форме кассира. — Надеюсь, они принесут тебе немного веселья. Маленькие пухлые губки все еще охватывала дрожь, но вот зеленые глазки больше не были мокрыми от слез. Теперь они блестели, глядя на крохотные морщинки возле лазурных глаз, будто бы пытаясь запомнить их. Запомнить их нежность, мягкость и доброту. — Знаешь, я уже очень жду того момента, когда смогу увидеть тебя на обложках журналов, — мальчик с изумлением смотрел в омуты голубых глаз и внимательно слушал мелодичный голос, который определенно успокаивал его. — А еще, я очень хочу увидеть твои рисунки и картины на выставках и в музеях, потому что я уверен, что ты станешь известным на весь мир художником. Я чувствую, что у тебя талант, — на последних словах Луи подмигнул мальчику и одарил его теплой улыбкой. Зеленые глазки вновь наполнились слезами, только в этот раз не из-за страха. Никто никогда, сколько он помнит, не говорил ему подобных вещей, заставляющих сердечко вновь забиться с прежней силой, и наполнить его верой в то, что все непременно получится, вдохнуть в него жизнь. Пухлые губки расплылись в очаровательной улыбке, щечки приятно покраснели, а в ясных зеленых глазках читалась огромная радость, ведь, возможно, его мечта может однажды исполниться. — Ты обещаешь мне, что не перестанешь рисовать? — Луи положил прохладную ладонь на маленькое плечико мальчика, чуть вздрогнувшего от прикосновения. Кудряшки весело запрыгали, а сам малыш выдавил еле различимое «обещаю». Луи кивнул, поднялся с пола и, вернувшись за кассу, принял смятые купюры за два «гребаных» ящика пива и одну пачку «дерьмовых» сигарет. Мужчина процедил невнятное «неужели», приправляя его крепким словцом, и сунув сигареты в карман, он сжал два тяжелых ящика под мышками. — Идем! — рявкнул мужчина, направляясь к выходу, и мальчик тут же сорвался с места. Он, точно самая пестрая и самая красивая бабочка, запорхал следом, не забыв остановиться у самых дверей и смущенно помахать своей потной от волнения ладошкой прекрасному кассиру на прощанье и также робко послать ему крохотную улыбочку. — Пока, малыш, — Луи тоже помахал мальчику, мысленно считая, что все будет хорошо. Все будет хорошо…

○•○•○

Конец смены. Теперь можно сбросить с себя эти ужасные оковы в виде противного горчичного жилета, незаметно показать свой излюбленный жест — средний палец — приставучему менеджеру и с легкой душой пойти домой. Дома вкусный ужин, звонкие голоса его сестренок, которые, несомненно, облепят его со всех сторон, когда он только-только переступит порог, и задушат своей безграничной любовью. Шатен закрывает кассу, берет свою куртку, отдает жилет менеджеру и, закинув рюкзак на плечи, направляется к выходу. Но что-то тормозит его. Наверное то, что он проходит как раз мимо того места, где всего пару часов назад лежал двухдолларовый альбом, такая мелочь, которая не должна была заставлять крошечное существо плакать. Должно быть, это единственная радость в его жизни — рисовать. Быть может, рисунки — это все, что осталось ему из детства, потому что глядя на этого монстра, что закупается пивом и сигаретами, можно сделать вывод, что мальчику пришлось повзрослеть слишком рано. И Луи не соврал, сказав, что хочет увидеть его картины на выставках однажды. Он не соврал, что хочет узнать этого кудрявого мальчика на обложках журналов. Он правда хотел, чтобы мальчик улыбнулся и хотя бы на мгновенье стал счастливым. Пыльные кеды преодолевают метр за метром. В ушах снова играет его любимая песня, а об упругую попу бьется черный портфель, внутри которого его давняя мечта — баллончик с краской, которым можно было бы испортить настроение противному директору школы, изрисовав его машину, потому что упругую голую попку в столовой он, кажется, не оценил по достоинству. Задумавшись, Луи не замечает, как наступает на что-то твердое, напоминающее кирпич. Из-за слабого света ржавых старичков над головами, видно только разве что ветки деревьев, с которыми те обвенчались еще несколько десятков лет назад. Шатен останавливается. В голову приходит пугающая мысль о том, что это может быть. Зажмурившись, дрожащими руками Луи поднимает предмет с земли. Бумажные листы порваны, и некоторые вырванные из них и растерзанные в клочья теперь украшают раскаленный от дневного солнца тротуар, еще не успевший остыть. Ветер, что шевелит шоколадные локоны Луи, безуспешно пытается собрать обрывки вместе, но тщетно — их уже не склеить, как и разбитое вдребезги сердечко маленького мальчика. Луи прикрывает рот рукой, сдерживая немой крик, и осознание того, что он, возможно, стал причиной очередного рукоприкладства свирепого чудовища к этому маленькому существу с ясными глазками, полными волшебства и надежды, больно ударяет в голову. Он падает на колени, и просторные голубые джинсы, закатанные у самых лодыжек, рвутся в коленях. На асфальте лежат осколки разбитой бутылки пива.

○•○•○

11 лет спустя

Все понемногу окрашивается в оранжевые цвета. Листья на деревьях, витрины магазинов, увешанные разными витражами маленьких призраков и других страшилок. На полках красуются огромные спелые тыквы, а в кофейнях повсюду теперь заваривают тыквенный латте, мгновенно ставший хитом сезона, а в придачу к нему — тыквенные семечки. Оранжевые шапки, варежки, шарфы — люди отчаянно пытаются сохранить в городе ощущение горячих лучей, отражающихся в стеклах небоскребов и так раздражающих водителей такси. Осень — его любимое время года. Он обожает развалиться на мягком диване в обнимку с интересной книжицей и ощутить, как аромат горячего кофе, доносящийся с кухни, просачивается в каждую дырочку его теплого свитера и остается жить в шоколадных волосах. Уют и спокойствие, но только не в этот раз. Переезд в новую квартиру, хромое животное на лестничной клетке, которое теперь переехало в его апартаменты и теперь не дает спать по ночам, а также грызет картонные коробки с его вещами, которые так лень разбирать. Все это сводит с ума и лишает сил. Очередной поход в кино заканчивается катастрофой, потому что влюбленная парочка, поглощавшая вместо поп-корна друг друга, испинала его кресло и заставила закипеть изнутри. Ему было необходимо расслабиться, убежать от всех глупостей, от всякой городской суеты и просто забыться; открыть душу и впустить внутрь нечто прекрасное, быть может, искусство?.. Именно на эту мысль натолкнула его голубая брошюра, что была вложена внутрь его новой книги. Выставка картин пятничным вечером. Сегодня. Он должен успеть. Приглушенный свет, аромат лаванды, что витает повсюду сегодня, опоясывает огромный и просторный зал, пробирается сквозь толпу разодетых снобов и возвращается обратно, бумерангом ударяя в нос тонкими нотками лета. Строгие костюмы мужчин, элегантные женские платья — все это как ни странно сочетается со стенами и потолком, выкрашенными в голубой. Нежный, воздушный, такой, на котором мягкие облачка играют в салки; такой, который переносит куда-то далеко, заставляя укрыться от тревоги и волнения; он нежный и приятный. Должно быть, на брошюре было указано, в чем именно нужно было приходить, именно поэтому ему некомфортно от всех этих колких и насмешливых взглядов, что облепили его со всех сторон. Но даже если нигде и не было это прописано, то стоимость билета предполагала наличие в твоем гардеробе хотя бы простого скучного пиджака. Но на Луи все же были лишь его потертые джинсы с порванными коленками, заляпанные в чем-то кеды и уютный белый свитер, в рукавах которых он прятал свои тонкие пальцы. А еще пару конфет. Забившись в угол в коридоре и лишь издали разглядывая зал с картинами, Луи смущенно потянулся в сторону подноса с шампанским, которое официант разносил гостям. Очередное ехидное и нисколько не уступающее по колкости богатым особам замечание промелькнуло в надменном взгляде молодого юноши с зализанными набок волосами. Пунцовые щеки горели, а в голове вертелась навязчивая мысль поскорее убраться отсюда, как только он опустошит бокал. Но ведь он заплатил за билет, причем немало, так что хотя бы одним глазком он взглянет на эти картины и узнает, почему здесь столько снобов, которые вот уже который раз заставляют его чувствовать себя некомфортно. Оказавшись, наконец, в самом зале, он взглянул по сторонам. Забавные на первый взгляд нелепые детские рисунки, изображения душистых цветов, предметов одежды из далекого прошлого… точно такая же, какая была у него в подростковом возрасте брошка на джинсовой куртке, которую он цеплял, кажется, везде, где только можно было… изображение горчичной жилетки с кучей нашивок… потертые кеды… куча нарисованных пластинок и дисков с его любимой группой… и… значки… те самые, что он однажды подарил маленькому мальчику с искрящимися зелеными глазами, в которых, кажется, нашла отражение целая вселенная… а еще альбом… альбом с изображением заледеневшего и покрытого тонкой корочкой пруда, а рядом — береза… он был порван, прямо как тогда, на парковке. Голова закружилась, ноги уже переставали держать, а в груди катастрофически не хватало воздуха. Луи подошел к стене и облокотился об нее. В памяти тут же объявились те леденящие душу моменты, когда он стал свидетелем зверского отношения жестокого существа к маленькому ребенку. Он вспомнил тот жар, в который его бросило, когда он решил защитить маленькое существо, дав отпор тому отвратительному верзиле. Он вспомнил все до мельчайших деталей, он вспомнил, что сказал тогда этому крошечному созданию… Вокруг толпились люди. Все пытались как следует разглядеть, пожалуй, самое главное творение этой выставки, венец величия, как выразилась одна старушка. Луи перевел дыхание и увидел перед собой большую картину. На белом фоне были четкие линии, аккуратно выведенные кажется, черным масляным карандашом. Очертания, что заключало в себе полотно, сливались в улыбку, ясные, выразительные голубые глаза, острые скулы, пушистые длинные ресницы… Луи, едва сдерживая слезы, растолкал недовольных снобов и подобрался вплотную к самому полотну. В самом низу была надпись: "Спасибо, что поверил в меня, L" — Вы так на него похожи, — изумилась пожилая женщина. Она поднесла к глазам пенсне и стала переводить взгляд с Луи на картину. — Юноша, это не вы случайно? — громко произнесла она, так что в толпе зашептались. — Нет, вы ошиблись, — Луи сорвался с места и мигом выпорхнул из здания. Он перешел на бег в тот самый момент, когда перестал разбирать дорогу. Взгляд затуманился из-за нахлынувших слез, а неожиданный страх, сковавший все тело, пульсировал где-то в голове. Он не заметил, как выбежал на проезжую часть, как запутался в своих шнурках, и как чуть было не распрощался с жизнью. Ведомый ярким лунным светом и ночным мраком, он оказался под старым деревом, в чьих ветвях гулял взволнованный ветер, а также находила пристанище небольшая деревянная скамейка. В полной тишине не было слышно ничего кроме шепота опадающих листьев, свиста ветра и нервного мигания фонаря над головой. Даже звуки машин этим вечером решили оставить его; заглушаемые собственными мыслями, они казались где-то далеко, в прошлом, не здесь и не с ним. Как и легкие, точно порхание бабочки шаги позади. — Я сразу узнал тебя, — глубокий и насыщенный, точно горький кофе, что Луи пьет по утрам, он заставил его вздрогнуть и спрыгнуть со скамейки. Сотканный из тени, как и много лет назад, он оказался здесь, так близко. Точно ночное видение, он ожидал, пока с ним заговорят, развеют его и, как результат, проснутся. Он казался нереальным для Луи, но яркие имбирные камешки вместо глаз, такие же, как и тогда — большие, ясные, добрые, чистые, невинные… они искрились и источали свет, такой, которому звездное небо могло лишь позавидовать. Он мягко ступал по смятой траве, уже не такой зеленой, как пару недель назад, и это завораживало. Медленно, осторожно, он ступал уверенно и твердо, будто бы не он был тем мальчиком в супермаркете 11 лет назад, боявшийся каждого шороха, каждого громкого слова, каждого прикосновения… Касание тонкого плеча. Мурашки по коже и соленые капли, струящиеся из голубых глаз, которые, порезавшись об острые скулы, падают на это самое оголенное плечо, заставляя его трястись. Пухлые губы готовы были вновь произнести что-то, но Луи так боялся этих слов. Все это время он чувствовал вину и волнение, нередко будившее его по ночам, за то маленькое, беззащитное существо, а теперь… теперь этот мальчик стал слишком прекрасным, а его чарующий голос и впрямь хотелось слушать каждую секунду и медленно, точно сладкое мороженное на солнце, таять, растекаясь по плавящемуся асфальту… — Знаешь, я тогда так… так хотел поцеловать тебя, ведь… Луи наплевать, что там было дальше. Он мигом сокращает расстояние между ними и с силой впивается в алые губы. Его холодные руки оплетают горячую шею кудрявого, а сам он пытается поймать равновесие, балансируя на носочках. Кудрявый кладет свои потные, как и тогда, ладони на хрупкую талию, прижимая крошечное (теперь эта роль законно принадлежит Луи) создание к себе, обдавая его теплом и позволяя ему обрести покой, почувствовать защищенность и, наконец, забыться. Сладкое причмокивание, томные мычание, соленый от слез привкус и неземное притяжение, разорвать которое нет никаких сил. — Спасибо что поверил в меня, — такая приятная для голубых глаз скромная улыбка на прекрасном лице, на которое мягко, точно первый снег, ложиться еще один нежный поцелуй. — Я так горжусь тобой и… прости, но у меня нет столько денег, чтобы купить хотя бы одну твою картину, — застенчивая улыбка озаряет его блестящее от слез лицо, — они слишком дорогие. Теплые объятия, нежные голоса, и счастливые улыбки сквозь слезы радости. Они, точно многолетний план вселенной, наконец обрели друг друга, и теперь это навсегда. — Ничего. Они… и так все твои.