"Мельница богов"

Он сидел рядом, встревоженно разглядывая россиянина. На лице абсолютно непроницаемая маска, и лишь глаза выдавали истинные чувства. Что в них? Ликование? Тревога? Может, и то, и другое? —Ты пришел в себя, я рад. — Голос задрожал и прервался, когда Симон попытался сказать что-то еще. Неудачная вышла попытка, и он просто отвернулся к окну, продолжая говорить: — Не удивляйся. Ты сейчас в моем номере. Я притащил тебя сюда вчера вечером. — Почему? Что произошло? — убрав мокрую тряпку со своего лица, Антон поморщился от боли в груди, но через силу заставил себя приподняться и принять сидячее положение. Оглянувшись, оценил обстановку. В одноместном номере Шемппа все было на своих местах — идеальный немецкий порядок, и только голубая куртка, кулем валяющаяся в маленькой прихожей, не вписывалась в картину. Штаны, свитер и рубашка Антона аккуратно висели на стуле рядом с кроватью, зимние ботинки стояли здесь же. Сам хозяин помещения расположился в маленьком кресле, придвинутом к окну. В руках книжка, видимо, читал до пробуждения россиянина. Шипулин прикрыл глаза, вспоминая подробности своего появления в этом месте. Да только в голове зияла огромная черная дыра, в которую провалились все события последних двадцати четырех часов, и единственной ниточкой, связывающей его с реальностью был именно Симон. Значит, необходимо подробно расспросить о том, что же произошло с ним? Опустив голову, мужчина посмотрел на свои руки, в которых по-прежнему сжимал тряпку. От нее пахло лекарствами, а справа, на тумбочке, стояла тарелка с какой-то зеленоватой жидкостью. — Расскажи мне, — прохрипел Антон и сам же удивился тому, как немощно и слабо прозвучал его голос. — В то утро ты ушел, — повернулся к нему Симон, и вздохнул, — знаешь, после разговора с Мартеном тебя всегда уносит. Я давно это заметил. — Так что случилось? — нетерпеливо спросил Шипулин, которому совсем не хотелось обсуждать француза, особенно влияние последнего на его мысли и поведение. — Ты ушел, если помнишь, — раздраженно фыркнул немец и, отложив книгу, поднялся из кресла. Теперь он нервно вышагивал по комнатке, активно жестикулируя в процессе своего рассказа. — Я видел вас через окно. Если честно, то совсем не понимаю, что ты в нем такого нашел?! — резко повернувшись к Антону, он сжал кулаки и застыл на месте. Опять на лице ни единый мускул не дрогнул, но вот в глазах — настоящая буря. Он ревновал. Даже сейчас, находясь рядом с человеком, которого любил, не мог полностью почувствовать себя спокойно. — Почему он до сих пор так важен для тебя? — Не понимаю, с чего ты это взял? — прошептал россиянин, наблюдая за ним и подмечая перемены, что произошли с момента их последней встречи. Опасность. В его глазах опасность. — Ты даже смотришь на него иначе. Вот теперь по лицу скользнула тень. Антон поежился и отвел взгляд. Слишком знакомы ему эти чувства, читающиеся в темных глазах собеседника — обида, злость, поражение. Знает. Понимает. Но сделать ничего не может. — Мартен в прошлом, — попытался как-то загладить свою вину Шипулин. Он на самом деле не собирался возвращаться к прошлому, на котором поставил жирный крест. Хотел забыть об этом французе, об отношениях, что приносили больше боли, чем счастья и покоя. Хотел. Но смог ли? — Это только слова, — покачал головой Шемпп, вновь возобновляя свой путь по номеру. — Я знаю, что ты простишь его. Это лишь вопрос времени. Но не это меня поразило тогда. Пойми меня правильно, Антон, — мужчина подошел к кровати и присел на самый ее краешек, вглядываясь в лицо напротив, словно старался прочитать на нем ответы на свои незаданные вопросы. — Ты ушел, и он направился следом. Меня это взбесило, в конце концов, ты не должен был так поступать! Уходить с ним… — Я с ним не… — Не знаю чем вы там занимались, — перебил его Симон, нервно вздохнув, запустил пятерню в свои волосы и взъерошил их. — Да мне и неинтересно. Я просто не думал, что ты таким образом мстишь ему. Со мной. Это неприятно. — Я не… — Уже не важно, — снова не дал договорить ему немец. Теперь взгляд мужчины метался по стене, в тщетной попытке рассмотреть на ней свое прозрачное будущее. Что ему остается? — Знаешь, я целый день бродил по городу, стараясь придумать связное объяснение твоим чувствам к этому придурку. Почему он, а не я? Почему ты выбрал именно его? …Когда вы вместе, во мне что-то умирает. Я же просил тебя не приближаться к нему… Воспоминание яркой вспышкой проносится в сознании, заставляя замереть Антона и прислушаться к своим ощущениям. Этот голос… Этот шепот мерзкой змеей заползал под кожу, продирался сквозь мясо и кровь, вспарывая старые раны, открывая их и выплескивая наружу потоки гноящейся боли. Он не может остановить, не может заткнуть внутренний голос, противно нашептывающий ему о предательстве, заставляющий другими глазами смотреть на человека, который столько времени был рядом. Слишком одинаковыми кажутся сейчас эти фразы. Но, что еще он может увидеть в этой темноте прошлого? Что таится там, за углом его памяти, если сделать последний шаг и завернуть в неизвестный переулок? — Я собирался уже возвращаться, — продолжал меж тем Симон, не замечая перемены в своем собеседнике. — Шел через какой-то переулок, глухой совсем и безлюдный. И увидел там тебя. Антон чуть не задохнулся от очередной вспышки, пронзающей его грудь, вырывающей сердце и испепеляющей его. Оно разлетается серой массой, исчезает от легкого дуновения ветерка. …он послушно делает то, что ему говорят, ненавидя себя… Он вспомнил. Чувство стыда, которое невозможно стереть, забыть и просто оставить позади. Оно будет сопровождать его на протяжении всей жизни, черной тенью сидя за плечом и постоянно напоминая о себе. Мерзкое ощущение грязи, которая покрывает все тело — руки, ноги, грудь, шею. Сумасшедшее желание бежать в ванную и почистить зубы, выдавить целый тюбик зубной пасты прямо в рот и воды… как можно больше воды… — Ты лежал на земле без сознания, — немец все говорил и говорил, словно наслаждаясь своей речью, упиваясь подробностями того вечера. Он поднялся и подошел к окну. Антона затрясло, а руки сжались в кулаки. — Твое лицо все в крови. Она текла из раны по лбу, из разбитой губы, из носа. Она залилась тебе за шиворот, окрашивая куртку в грязный коричневый цвет… Это словно какая-то закономерность! Уже второй раз тебя избивают. Интересно, а тогда это тоже был Мартен? — Что? — вскинулся Антон, который только и расслышал, что последнюю фразу. — Неужели ты считаешь, что меня мог избить он? — А кто же еще? — удивился Шемпп, пожимая плечами. Его взгляд по-прежнему блуждал по пустоте за окном. — Он шел за тобой в город. — Я хочу пить, — пробормотал Шипулин, который окончательно запутался в своих воспоминаниях, в своих снах и чувствах. Он уже не мог точно определить, где заканчивается реальность, а где начинаются его сны. Все смешалось в один коктейль, уносящий в выдуманный мир иллюзий и фантазий. Там холодно, дует ледяной ветер, замораживает все вокруг, подчиняя своей воле. Больше нет сил — они ушли с первым порывом, прибивающим к земле; больше не осталось надежды — она исчезла в заснеженном пространстве, не пропускающем света и тепла; уже нет желания жить — оно пропало с первыми сомнениями, испарилось в удушливом и спертом воздухе. Сознание разрывалось между двумя мужчинами, каждый из которых был дорог по-своему для Антона. Они оба прочно занимали его мысли. Но слишком страшно. Кто-то из них и был тем, кто похитил его, кто заставил пройти через череду унизительных и мерзких поступков. И как понять? Где найти ответ? Руки опускались от тщетных попыток докопаться до правды, постараться понять хотя бы мотивы этого неизвестного. Ревность? Собственническое чувство? Злость? Ненависть? — Я схожу вниз, — устало ответил Симон, направляясь к двери, — возьму тебе перекусить чего-нибудь. И воды. У меня, прости, совсем пусто. — Спасибо, — Антон отвел взгляд, не желая смотреть на потенциального насильника. Его невиновность нужно еще доказать. Как, впрочем, и вину. Дверь хлопнула, и он вздохнул с облегчением. Очередная вспышка. Холод. Он терзает тело, пробираясь все глубже и глубже, дотрагиваясь своими ледяными пальцами до самой души, замораживая ее. Теперь это кусок льда, невосприимчивый к свету, не поглощающий тепла, не отдающий ничего, а лишь забирающий, впитывающий все снега вокруг. Но это душа. А тело ощущает. Тепло чьих-то рук, осторожно касающихся его. Чувствует, но отторгает подобное проявление заботы, не желая вновь обманываться, не желая доверять. Нет. Хватит. Ему надоело. Слишком многое пришлось испытать, вынести, пережить. И этого хватит на целый век. Антон знает, что ему предстоит нелегкий выбор. Знает, но не хочет. Не думать о том, что произошло. Не гадать о личности того человека. В окно просачивался скудный сумеречный свет, и Антону казалось, что он как-то угрожающе разливался по номеру, словно подползал к его кровати, забираясь на одеяло и протягивая свои серые руки к нему. А где-то там, в противоположной стороне от него, горят черные угольки глаз той самой пустоты, что так пугала и притягивала. Они перемещались в маленьком пространстве номера, то исчезая, то появляясь вновь, но уже ближе. Ладони вмиг вспотели, а в горле застрял крик отчаяния и страха. Мужчина зажмурился и покачал головой. Темнота уже совсем рядом, окутывала его и погребала под собой. Еще минута, нет, секунда, и его растерзают ужас и отчаяние, что плещутся в глубине потухших серых глаз. Антон вскочил с кровати, не в силах терпеть эти муки. Грудь пронзает боль, но он не обращает внимания, в два прыжка преодолевая расстояние до выключателя. Свет вспыхивает над головой, разгоняя тени по углам. Но паника отказывается исчезать, наоборот, она еще сильнее давит на измученное сознание, заставляя оглядываться и вздрагивать от малейшего шороха. Ощущение прохладных рук, касающихся кожи на затылке, и Шипулин вскрикнул, шарахаясь в сторону. Задел тумбочку, что стояла у входа и служила пристанищем мелких деталей гардероба немецкого спортсмена. Портмоне, мелочь, какие-то ключи, несколько тюбиков с кремом — все падает на пол, рассыпаясь у ног мужчины. Два ящика вылетают из своих «гнезд», открывая содержимое удивленному взгляду. Антон присел на колени и протянул трясущуюся руку к валяющемуся предмету. Черный, непроницаемый, из плотной материи. Среди прочего — майки, носки, нижнее белье — особенно нелепо и страшно смотрелась именно она. Повязка на глаза. Такие раздавали в самолетах, чтобы было удобнее спать и не мешал резкий свет ламп, бьющий по сетчатке. Но не само наличие подобной маски так шокировало спортсмена. Сжав находку в руке, поднес ее ближе к лицу, всматриваясь в каждый сантиметр этой вещи. Грубая ткань, на внешней стороне которой затвердела какая-то грязь. Неприятная догадка резанула подобно ножу, останавливая дыхание. Пальцы разжались, выпуская маску. И тут же, словно в насмешку, взгляд цепляется за очередное доказательство — белая тряпка, скомканная, заляпанная чем-то красным, сиротливо валяющаяся в отдалении, между серой майкой и синими носками, которые Антон в шутку подарил Симону за победу в гонке. Стало противно. В душе поднималась волна отвращения к себе, к этому человеку, к своем слепому доверию, и призрачной надежде на лучшее. Он верил. Он искал тепла у него, поддержки, отчаянно цепляясь за последние островки света в окружающей бездне. А оказалось, что этот лучик не спасение, а погибель. Губы шевелились, но Антон не произносил ни звука. Его взгляд застыл на этих вещах, сохранивших следы отчаянного и убийственного поступка. Сохранили его частичку. Его кровь. Вновь протягивает руку, сжимает в ладони тряпку, проводит ногтем по черной поверхности маски, соскребая темно-бордовую засохшую кровь. В другой руке он держал ту самую тряпку, которой ему затыкали рот. — Разве такое возможно? — прошептал россиянин, отказываясь верить страшному открытию. Это точно кляп. Никаких сомнений. Значит, это был Симон. Его слепая ревность превратилась в яростное отчаяние, залепившее глаза, отключающее разум, подводящее к опасной черте и толкнувшее на необдуманный поступок. Вот только… Второй раз нельзя списать на состояние невменяемости. Он прекрасно знал, что делал. И его слова, обращенные к Антону, являлись отчаянной мольбой о помощи, которую он не смог рассмотреть, не постарался расслышать и понять, а теперь слишком поздно. То, что сделал Симон, и его ложь, сводили с ума. Хотелось выть от отчаяния и разочарования. Невыносимое чувство одиночества вновь накрыло с головой, погружая Антона в пучину боли и страха. А дверь уже заскрипела… — Чёрт! Забыл бумажник! И шаги все ближе… Россиянин не отвел взгляда от вещей даже тогда, когда теплая ладонь легла на его плечо. Тело отреагировало на мощный импульс, посланный мозгом, и дернулось в сторону, включая «автопилот» и стараясь сберечь организм от потенциальной опасности. Ноги, повинуясь приказу, выпрямляются, поднимая тело и делают несколько шагов назад. Глаза, пустые и выцветшие, смотрят на немецкого биатлониста, который словно и не понимает ничего. Его рот открывается и закрывается, а слова с трудом доходят до воспаленного сознания Шипулина: — Что случилось? Почему ты сидел на полу? И почему тумбочка перевернута? — Это был ты… — тихий голос проносится по номеру, словно шелест ветра. Он мертвый. Абсолютно пустой. Оболочка, внутри которой ничего, кроме темноты больше не осталось. — Антон, — делает шаг к нему немец, но останавливается, замечая, как тот дернулся от него. — Это твое? — все тем же голосом спрашивает Шипулин, протягивая руку, в которой сжимал черную маску. Ощущение нереальности всего происходящего накрыло внезапно, пригвождая к месту, не позволяя даже шагу сделать. Он просто стоял и смотрел на того, кому слепо доверял еще несколько минут назад. На того, кто уничтожил его, растоптал, убил. На того, кто лживо улыбался ему в лицо, за спиной злорадно потирая руки, расхваливая себя за идеальный план и отточенные действия. — Ну да, — удивленно протянул немец, —, а что? Маска для сна. Я ее в самолете захватил. Правда, не использовал ни разу… — Ни разу, значит, — выдавил из себя усмешку Антон, опуская руку. Пальцы разжались, и окровавленные предметы упали на пол. — Мне нечего здесь больше делать. Одеться. Уйти. Убежать. Не видеть больше никогда этого человека. Просто забыть. Постараться сделать так, чтобы этот кошмар остался в прошлом, которое его память навсегда сотрет, не оставляя и следа. Просто отвернуться, найти одежду и не слушать тех слов, что говорил Шемпп. Ничего, кроме лжи. Ничего, кроме яда. — Я совершенно ничего не понимаю, — развел руками немец, ошарашенно разглядывая спину мужчины, — объясни. Что такого в этой маске? Что я сделал? Антон резко развернулся, встречаясь с ним взглядом. Внутри все клокотало от ярости, кипело гневом, расплывалось огромным грязным пятном. Он больше не пуст. Нет. Чувства вернулись, а вместе с ними и упорное отчаяние, превратившееся в ненависть и отвращение. Руки сжимались и разжимались, челюсть сводило от того, с какой силой Шипулин сжимал зубы. Ударить. Избить до полусмерти, чтобы и этот ублюдок на собственной шкуре почувствовал каково пришлось Антону. Дать себе волю. Отпустить. Сорваться. Выплеснуть всю накопившуюся боль, и смело посмотреть в глаза призраку, который до этой минуты легким облаком скользил по воспоминаниям. Он прятался, убегал, скрывался в тени сомнений и подозрений, уводил в сторону, запутывал. Но теперь все вставало на свои места. Каждое слово, каждый жест, каждый взгляд. Это Симон ревновал его. Не хотел видеть рядом с Мартеном. От воспоминаний вновь передернуло. Он думал, что француз… Господи! Он все это время ошибался. Так сильно ошибался! Только Мартен был рядом. Только он действительно любил. — Это ты похитил меня, избил и заставил пройти эти через унижения! — процедил сквозь зубы Антон, изо всех сил стараясь держать себя в руках и не наброситься на немца. — Ты заставил меня думать, что во всем виноват Фуркад! Лживый сукин сын! Как только посмел?! Как мог?! — Да я не знаю о чем ты говоришь! — закричал в ответ Симон, в глазах которого притаилась настоящая паника, а маска равнодушия слетела с лица, обнажая истинные эмоции. Он боялся. Он напуган. Но было там еще что-то, неподвластное пониманию, не имеющее названия. Что-то такое, от чего хотелось бежать. — Я тебя не похищал, и уж тем более не избивал! Совсем сошел с ума?! — Да, я действительно сошел с ума, раз доверял тебе все это время, — произнес россиянин. В голосе металл, а взгляд прожигал насквозь. — Теперь ты можешь говорить все, что хочешь. Ни единому слову не поверю. Видишь? — он указал пальцем на валяющуюся у тумбочки маску. — На ней засохшая кровь. Моя. Именно с ее помощью ты завязывал мне глаза. А вот это, видишь? — палец переместился чуть правее. — Этой тряпкой ты затыкал мне рот, чтобы я не мог кричать. Она тоже пропиталась моей кровью. И это все лежало в твоей тумбочке! — Я не знаю, как эти вещи попали сюда, — потрясенно произнес Шемпп, по-новому взглянув на то, что лежало на полу. — Поверь мне, Антон! — Ну да, — хмыкнул мужчина, — тебе это подкинули. — Да! Именно! — Больше не приближайся ко мне, — зашипел россиянин, которого вновь начало трясти. Все тело била крупная дрожь, а перед глазами поплыли черные пятна. Голова закружилась, и он испугался, что вновь отключится, что снова будет беспомощной игрушкой в руках этого ублюдка. — Иначе… — … ты это заслужил… Больше не было сил стоять здесь и смотреть на него. Нужно уйти. Поскорее покинуть это место. — Ты не можешь просто так уйти! — Шемпп схватил проходящего мимо мужчину за рукав, но тот с силой вырвался и с разворота ударил немца кулаком в челюсть. От неожиданности тот не устоял на ногах и упал, потрясенно глядя на бывшего любовника снизу вверх. — Никогда больше, — повторил Шипулин и вышел из номера.