Семья

Рывок. Вдох. Рывок. Выдох. Улицы и дома проносятся мимо смазанным серо-коричневым пятном, а асфальт под ногами, как и небо, остаётся отвратительно чёрным. Прямо как его душа, как вся та тьма, что клубится внутри и течёт по венам. Хочется вскрыть себе запястья и заставить её вытечь наружу, но она не отпустит. Кажется, Саймон обо что-то спотыкается — он не может понять, ещё не научился нормально передвигаться на вампирской скорости, а его состояние только ухудшает концентрацию, - и падает в каком-то закоулке на землю, сдирая колени в кровь. Впрочем, плевать. Какая разница, если они всё равно восстановятся. В отличии от него. Парень силится сдержать рыдания, с всхлипами заглатывая ненужный воздух, которого сейчас катастрофически мало. Но вскоре сдаётся, горбится и, стоя на четвереньках, утыкается лбом в асфальт, жмурясь от ощущения текущих по лицу кровавых слёз. - Бо... Бо... Бож... Бгхх..., - Его имя раздирает глотку словно горячим свинцом, кажется, что ещё немного, и он обратится в пепел от усердия и богохульства. Поэтому Саймон пытается выговорить это снова и снова, пока сбитое из-за рыданий дыхание не подводит окончательно: изо рта у него вырывается только скулёж, словно он не вампир, а оборотень. Хотя, в чем разница? И те, и другие — монстры. Он — монстр. Поэтому он пил кровь, что раньше текла по людским венам. Поэтому его сердце не бьётся. Поэтому мать с расширившимися от ужаса глазами смотрела на него. Поэтому сестра, взвизгнув, схватилась за висящий на груди крестик. Поэтому дома его... окатили святой водой и сказали больше не приближаться. Поэтому... мать пожелала ему смерти. Парень судорожно вздохнул, крупно подрагивая всем телом, и заскрежетал ногтями по асфальту. А после ударил кулаком. И ещё раз. И ещё. Не справляющаяся с другими повреждениями, вампирская регенерация не успевала нормально восстанавливать костяшки, поэтому вскоре те превратились в кровавое месиво. Но Льюису было мало. Нужно больше. Нужно размозжить руку в ничто, нужно облиться святой водой, нужно проткнуть себя колом, нужно выскочить на солнце в середине дня, чтоб наверняка, нужно... Поток мыслей прерывает чужая рука, мягко, но крепко обхватившая его запястье и не дающая нанести ещё один удар по земле. Сглотнув и постаравшись привести своё дыхание под контроль, Саймон медленно поворачивает голову, как-то затравленно глядя сверху вниз на Лили. И в её глазах, помимо жалости и сочувствия, он видит самого себя — боль и отчаяние. И от этого становится только хуже. - Саймон, - голос у неё сейчас такой мягкий и нежный и так похож по интонациям на мамин, что у парня что-то сжимается в груди. - Не нужно... Пойдём домой, хорошо? - и он не сопротивляется, когда Чен помогает ему подняться, всё так же держа за запястье, словно боясь отпустить. Только встав на ноги Льюис замечает ещё троих вампиров из клана, которые стоят рядом, и глядят на него точно таким же взглядом, как и Лили. Он не понимает, что это значит, почему и что случилось, но... сейчас на это плевать. Саймон думает, что мать святой водой выжгла не только кожу, но и оставшиеся в нём эмоции. Он не помнит, как они добираются до отеля, в его голове отпечатываются только ласковая хватка Чен и собственное сбитое дыхание, которое не взять под контроль. Когда они оказываются внутри, парень с удивлением помечает странно большое количество членов клана. Нет, конечно, скоро рассвет, но обычно половина отсиживается по своим комнатам и разным гостиным. Но самое странное то, что все они смотрят так же, как Лили, как трое других вампиров, что шли с ними. И от этих взглядов Льюиса переполняет что-то непонятное, но успокаивающее изнутри. Словно его замотали в кокон из тёплых одеял — от этого не менее плохо, но легче. И даже дыхание выравнивается, но так и не исчезает до конца. Окончательно Саймон приходит в себя, сидя на диване, когда Лили отпускает его руку и, поцеловав в щёку на прощание и прошептав что-то успокаивающее, выходит из комнаты. В ней остаётся только он и... Рафаэль, садящийся рядом и вручающий ему в руки стакан с кровью. - Пей, - негромко произносит Сантьяго, и парень послушно пьёт, смотря куда-то вниз пустым взглядом. - Молодец, - у него забирают опустевший стакан и, судя по звуку, ставят на стеклянный столик. На несколько минут комната погружается в молчание, которое прерывает только дыхание Льюиса. Тот чувствует, как кровь спускается по пищеводу, и становится немного легче. Щёку и шею начинает покалывать — оставленные святой водой ожоги медленно заживают. К сожалению, на душу — или что у вампиров вместо неё, - регенерация не распространяется. - Почему? - наконец-таки произносит что-то Саймон, а глаза вновь наполняются кровью. - Почему? - уже громче, с вернувшейся дрожью в голосе и в теле. - Почему?! - с болью и отчаянием, что вновь душат и терзают изнутри. - Они же... моя... моя семья, - последнее слово выходит совсем уж убито, почти шёпотом. Парень чувствует, как слёзы вновь катятся по щекам, и он хочет уйти, извинившись, но Рафаэль хватает его за руку и приобнимает, и хватка его точь-в-точь как у Лили — крепкая, но осторожная, нежная. И взгляд... как у неё, как у членов клана. И от этого одновременно, лучше и хуже. - Послушай, Саймон, я понимаю, как ужасно ты себя чувствуешь. Я это чувствую, как и весь клан, - Льюис удивлённо смотрит на него, от непонимания и изумления отвлекаясь от душевной боли. - Да, мы тебя чувствуем. И чем ты ближе, тем лучше связь. Если бы ты слушал меня внимательнее на «уроках», то помнил бы про это, - он делает паузу, а парень с замиранием сердца, которое не бьётся, слушает. - Я, мы все, понимаем, как тебе плохо. И не только из-за эмпатии. Ты — не первый, кто решил открыться своей семье, и не первый, кто... получил в ответ что-то подобное, - Сантьяго морщится, глядя на его ожоги и ласково проводит пальцами по щеке. Рафаэль даёт Саймону время, чтобы осознать всё и немного успокоится. Парень молчит несколько минут, смотря куда-то в сторону и глубоко дыша. - Это..., - неуверенно начинает он, поджимая губы и хмурясь, словно от боли. - Когда-нибудь пройдёт?Я смогу... забыть или... или что-то в этом роде? - Тебе станет легче. Со временем, - спокойно, с некоторой грустью отвечает Сантьяго, а Льюис вновь морщится. Ему не нужно время, ему нужно сейчас, потому что от боли и отчаяния хочется вырвать себе сердце или вернуться и позволить.... матери вновь выплеснуть на себя святую воду, которая жжёт сильнее кислоты. Рафаэль, словно прочитав его мысли, обхватывает его подбородок пальцами и вынуждает вновь смотреть себе в глаза. - Я понимаю, как это ужасно, Саймон. И я сразу говорю, что ближайшее время тебе будет плохо. Но, что бы ты не думал, ты не один. Да, твои родные отвергли тебя, - Льюис хочет оттолкнуть Сантьяго после этих слов, потому что это слышать больно, больно чёрт побери, но замирает от последующих. - Но мы рядом, Саймон. Теперь мы — твоя семья. Парень смотрит в глаза Рафаэлю в течении нескольких долгих секунд и вновь плачет. Но теперь внутри у него, помимо отчаяния и боли, разливается что-то тёплое и успокаивающее, а чужие руки прижимают к себе и ласково поглаживают по спине. - Можно я останусь? - спрашивает Льюис, сам не понимая, что именно имеет в виду: объятия, комнату или клан. Но Сантьяго понимает. - Конечно, птенчик, - голос его всё так же мягок, как и прикосновение губ к медленно заживающему ожогу на виске. И Саймон остаётся. В объятиях Рафаэля, в его комнате, в клане. И, засыпая, помимо тепла чужого присутствия рядом он чувствует тепло, идущее изнутри. Тепло, идущее от его семьи.