Right Time, Right Place

Йен даже не знал раньше, что значит принадлежать кому-то. Он знал, как это – быть частью семьи, когда пресловутое «один за всех и все за одного», когда кто-то готов спасти твою задницу после очередной выходки, или ты вытаскиваешь брата или сестру из очередной передряги. Но жизнь – какая бы она, черт её побери, ни была – часто сталкивает нас лицом к лицу с новым и неизведанным, а мы рисуем собственные выводы. Сейчас Йен принадлежит – и ему, по большому счету, плевать, кто бы что там не сказал о гордости и самостоятельности. Дорога пуста. С утра она, скорее всего, снова будет заполнена людьми и машинами, но ночью все выглядит совсем по-другому. Микки врубает радио на полную, и Йену хочется утонуть в мелодиях и звуках, перебивающих собственные мысли. Ветер свистит в ушах, нагло дует в лицо, развевая рубашку, взлохмачивая волосы. Певец орет о чем-то на немецком, силясь перекричать барабаны и гитару, и Йен не понимает ни слова, хотя уже готов включить эту песню в список своих любимых. Микки улыбается своей обычной, немного устрашающей улыбкой, и барабанит пальцами по рулю. Йен наблюдает за ним исподтишка, пытаясь запомнить каждую черту, будто рисуя мысленно его портрет. - Да не пялься ты на меня, - язвит Микки, и Йен послушно отводит взгляд в сторону, стараясь рассмотреть, где они сейчас, но не видит ничего в темноте. Микки бросает на него короткий взгляд, и ухмыляется рулю. Эта ночь стремится стать той, в которую обычно допускают все мысли, что-то вроде кануна Рождества. Микки потирает тыльной стороной ладони усталые глаза и поворачивает вправо – чертов город остался позади миль на семьдесят, а вдали до сих пор не слышен вой сирен. Наверное, кнут откладывается ещё на пару часов. - Тебя опять посадят, - нудит Йен над ухом, и Микки отмахивается от него, как от надоедливого комара. - Окей, мамочка, - передразнивает он, и останавливается на обочине. – Все, привал. Потом поведешь ты. Руки ломит аж пиздец. Они пролезают в темноте по какому-то полю – Микки идет впереди, подсвечивая путь фонариком, а Йен послушно плетется за ним, как бесплатное приложение, таща сумку с припасами. Ну как, припасы – стащенные из магазина пиво и чипсы, и упаковка презервативов. Йен давно успел привыкнуть, что всё, что между ним и Микки – не большее, чем веселый аттракцион, как бы пошло это не звучало. Разговоры не идут дальше односложных фраз, а за поцелуй Микки обещал вырвать ему язык, и Йен, кстати, вполне уверен, что Милкович на это способен. Но Йен не дурак – они не порноактеры, чтобы долбиться каждый день без эмоций и всего подобного, и от него порой не может укрыться, что Микки проявляет какую-то косую, кривую и его специфическую – но привязанность. И Йен знает, что слова Микки порой разительно расходятся с его действиями. Наверное, именно поэтому он все ещё с ним, с этим ходячим противоречием. Микки резко останавливается перед Йеном и поворачивается к нему лицом. Ему хватает нескольких секунд, чтобы уложить сбитого с толку парня на лопатки и нависнуть над ним, ловя его взгляд – точно такой же, как тогда, когда он пришел с ломом в его дом. Прошло почти три года – а Йен все такой же, с огромными донельзя глазами и взметающимися вверх бровями, и губы – его эти блядские губы – приоткрыты влажно и удивленно – ровно также, как тогда. Микки чувствует себя ужасно странно, когда в груди начинает щемить и он расслабляет руки, падая всем телом на Йена. Рыжий дышит глубоко и не шевелится, как парализованный. Микки скатывается в сторону. - Потом, - бросает он, а в солнечное сплетение будто тычут пресловутым ломом. Не то чтобы он не хочет – дело не в этом, дело в том, что что-то – просто что-то, ладно? – не так. - Ну ты и козёл, - выдыхает Галлахер, а потом садится на траву, достает смятую пачку сигарет из кармана и выуживает зубами одну. – Дай зажигалку. Микки бросает зажигалку на сведенные колени Йена и мнет затылок ладонью. На улице жарко, но по предплечьям неровным строем бегут мурашки. Он и сам не может объяснить себе, зачем повез этого рыжего с собой – сейчас он почему-то был как никогда зол на него. Хотя все же, больше на себя. Меньше всего ему хотелось походить на сопливую тёлку, именно этого он боялся в течение всего знакомства с Йеном. Он никогда не трахался ни с кем, кроме него, и он объяснял это тем, что не хватало ему ещё одного преданного щенка. Ложь. Йен – просто соска для него, даже не друг, надоедливый знакомый с полезной функцией. Снова ложь. Он и в жизни бы с ним не связался, если бы не секс. Да что же такое, Микки Милкович, три-ноль не в вашу пользу. - Как же ты меня, Галлахер, заебал, - цедит Микки, вцепляясь в траву пальцами, тянет её на себя, представляя, что так же бы вцепился в волосы Йена. Ему адски холодно, и от мысли, что ему бы хотелось, чтобы его сжимали в кольце рук, не отпуская, сильно, близко, невероятно нужно, он готов грызть зубами землю. Йен смотрит на него непонимающе и потерянно. Он давно привык к колким фразам, но что-то новое в тоне и в выражении лица Микки не дает ему реагировать спокойно, как обычно. - Ты иногда ведешь себя, как истеричка, - тихо говорит Йен, охватывая руками колени. – Настроение скачет, как у сумасшедшего. Нервы не проверял? Микки хочет что-то сказать, хочет занести кулак, чтобы ударить Йена по скуле за правду, которая обычно жжется больнее всего. Но его останавливает то, что он видит ясно и четко, как в проекции, что он просто оттолкнет Йена этим. Быть постоянно кем-то другим, ненастоящим, делать вид, что на все глубоко насрать – на каждое чувство, что внутри, на мысли о семье, Йене, тюрьме, жизни в целом, о том, что все катится в задницу, о том что нихрена нет никакого будущего – это, черт возьми, пиздецки сложно. Почему все навалилось на него в один момент, Микки ума не может приложить. Йен будто сорвал с него оболочку – ничего в сущности и не делая, только одним своим присутствием, просто время и место так совпало – и вышвырнул на свободу то, что скрывалось внутри. - Иди ко мне, - слова Йена звучат тихо, хрипло и нерешительно, рука немного дрожит, когда он кладет её на плечо Микки. Будто если Микки сбросит его руку – это будет крах всей мать её Вселенной. Но Микки не сбрасывает. – Иди сюда.... Он тянет Милковича на себя (и тот, кстати, почти не сопротивляется) двигается к нему ближе и обнимает его, прижимая его спину плотнее к себе, утыкаясь носом в его шею. Проводит губами по затылку, целует верхний позвонок. Микки сидит сначала напряженно, как один сплошной комок нервов, а потом расслабляется, обмякает в его руках. Йен улыбается, слегка зацепляет зубами цепочку, водя руками по чужой груди. Совсем осмелев, он тянется поцеловать Микки, облизывает кончиком языка плотно сжатые губы, и чуть ли не распахивает удивленно глаза, когда Милкович приоткрывает рот. И пусть ему хоть тысячу раз после этого отрежут язык, обзовут самыми последними словами или пошлют к чертовой матери – сейчас ему абсолютно все равно. Страх, что его – ведь его же, да? – непредсказуемый парень вдруг опомнится и оттолкнет его, брезгливо вытирая губы и исторгая проклятия, уходит куда-то на второй план. Йену никогда ещё не было так здорово. Микки целовал его, правда, по-настоящему, и все это выглядело как ебанутый сон. - Если ты, хоть кому-нибудь... – ворчит Микки сквозь поцелуй, и Йен смеется, сам не зная от чего, отрываясь от его губ. - Никому и никогда, - заверяет он его, возвращаясь к прерванному занятию и заваливая Милковича на траву. А что касается Микки, Микки ещё никогда за всю жизнь не чувствовал себя таким свободным.