Почему нет?

Вернувшись в офис Сокольская поняла насколько устала за этот вечер. Хотелось выпить чая с тремя ложками сахара, потому что две – мало, а четыре – только по праздникам, а потом улечься на диване с книгой или бездумно слушать музыку. Маргарита стянула пальто, повесила на вешалку и подняла глаза на артиста, который уже обживал временное пристанище, решая где разместиться вместе с Цимтой. - Чай? – спросила Маргарита, проходя к небольшой «кухне», состоящей из кофеварки, электрического чайника и микроволновки, размещённых между стеллажами у окна. - Не откажусь, – кивнул Ростислав, наблюдая за психиатром, пользуясь тем что она его не видит. Приглушённый свет кабинета и аромат чая успокаивали, навевая отчего-то романтические мысли. На книжных полках, к огромному удивлению Колпакова, обнаружились не только трактаты по психиатрии и фармакологии, но и художественные произведения. Мужчина поднялся с дивана, на котором тут же разместилась Цимта, используя куртку хозяина вместо подушки. Ростислав бесшумно прошёл к так заинтересовавшим его полкам. Сокольская не обернулась, увлечённая выбором сорта чая. Хотелось чего-то умиротворяющего, что позволило бы самой женщине привести мысли в порядок. Артист, сам не до конца осознавая, что делает, любовался Маргаритой, волею судьбы оказавшейся практически полной тёзкой героини Булгакова, а, впрочем, может и полной – классик не пожелал раскрыть фамилии Алмазной Донны. Точёный профиль, обласканный розоватым мягким светом витражного светильника, тёмные волосы сейчас казались и вовсе чёрными не могли не привлекать взгляда. Сокольская, пожалуй, была даже красива, несмотря на усталость и обычный наряд. Колпаков отвернулся, вернувшись к изучению книжных полок, впрочем, не очень-то вчитываясь в буквы на корешках. В руку, словно по велению судьбы, лег сборник стихов. Она пришла ко мне, молчащая, как ночь, Глядящая, как ночь, фиалками-очами, Где росы кроткие звездилися лучами, Она пришла ко мне - такая же точь-в-точь, Как тиховейная, как вкрадчивая ночь. Ее единый взгляд проник до глуби тайной Где в зеркале немом - мое другое я, И я - как лик ея, она - как тень моя, Мы молча смотримся в затон необычайный, Горящий звездностью, бездонностью и тайной.* Маргарита вздрогнула, услышав первую строчку, едва не обдав себя кипятком из только что вскипевшего чайника. Женщина коротко обернулась, кинув растерянный взгляд на Ростислава. Глубокий голос мужчины в тишине офиса имел по истине гипнотическое действие. Маргарита недоумевала каким образом из всего многообразия книг Колпаков сумел выбрать именно то, что так нравилось именно ей, впрочем, даже если это была случайность, она не могла не наслаждаться. Сильные руки обняли её со спины, ограждая от внешнего и такого порой жестокого мира. Ростислав прижался к ней, вдыхая аромат чая. Маргарита с трудом подавила дрожь, когда шеи коснулось горячее дыхание. Сокольская старалась даже не дышать, глядя на медленно раскрывающиеся в горячей воде букеты. - Что Вы делаете? – спросила женщина, стараясь не выдать волнения. Объятья, стихи… она уже успела забыть, как это приятно. Евгений не признавал и не понимал подобного проявления чувств, полагая что для выражения любви достаточно заботы и секса, в котором было место любым безумствам. Вот только общепринятых проявлений нежности не было, а Сокольская, сколько бы не убеждала себя в обратном, была на удивление чувственной натурой. - Брось его, – шёпот коснулся уха, принося запах алкоголя и почему-то мяты. – Ты даже поругаться не можешь со своим «Фрейдом». - Быть может, потому что мне этого не хочется? – Маргарита осторожно высвободилась из объятий, устало взглянув на артиста. - Врёшь, – безапелляционно заявил Колпаков, откинувшись спиной на книжный шкаф. – Я же тебе нравлюсь. - Вы весьма симпатичный и талантливый мужчина, Ростислав, но, в первую очередь, Вы – мой пациент, – в голосе Сокольской прибавилось уверенности. Вспомнился этический кодекс психотерапевта, накладывающий запрет на деловые, личные и интимные отношения с клиентом. Всё происходящее сейчас являлось не более чем результатом феномена переноса эротического желания пациента, описанный ещё Зигмундом Фрейдом. Осознание этого несколько отрезвило Маргариту. – К тому же, уже завтра Вы будете сожалеть об этом инциденте. Оно того не стоит. Вы совестливы и честны, а измена любимой девушке вряд ли соответствует понятию морали. - А, нет у меня любимой. Ей, видите ли, осточертело моё бесконечное отсутствие и занятость, – Ростислав тряхнул головой, отгоняя неприятные воспоминания об утреннем звонке. Привычное состояние показной весёлости и даже какой-то шальной безбашенности вернулось. В одночасье артисту стало абсолютно безразлично, что будет в этом, таком далёком «завтра». – Так что совесть моя будет чиста, если это так важно. Этика? Да какая к чёрту этика!? Твой бесценный супруг уверен в моей полной невменяемости, а это значит, что совсем скоро мне предстоит пускать слюни в палате с мягкими стенами, не так ли? - Подслушивали? – скорее констатировала, нежели спросила Сокольская, покачав головой. Именно из-за таких случаев, Маргарита старалась не обсуждать пациентов с мужем, слишком часто люди могли узнать то, что их ушам и не предназначалось, но более опасными были выводы, которые они делали, не понимая до конца специфики терапии и разности во взглядах на лечение. - Со мной имели довольно конструктивную беседу, пока ты вызволяла Цимту, – криво усмехнулся Колпаков, глядя в лицо психиатру. – Так что нет, не подслушивал. Маргарита хотела застонать и немедленно высказать супругу всё, что она думала о его политике честности и полного информирования клиента. Заставив себя успокоиться, женщина только покачала головой, поговорить с Евгением она ещё успеет. - Он часто сгущает краски, ему это свойственно, – вздохнула Маргарита, улыбаясь одними губами. Взгляд её остался совершено непроницаем для Ростислава. - Тогда ты ничего не нарушаешь, если я здоров, – вкрадчиво произнёс мужчина, приблизившись к Сокольской. – Если же нет, то психам, кажется, нельзя перечить. Так что причин для отказа у тебя всё меньше. - Возьмите чай, Ростислав. Вы слишком пьяны и расстроены ссорой с девушкой, – врач аккуратно вложила в руки Колпакова чашку, позволив себе это мимолётное прикосновение, как последнюю слабость, на которую она могла сегодня рассчитывать. Ей предстояло много работы, долгой и кропотливой, но что самое сложное – вопреки собственным желаниям. Впрочем, она знала на что шла, выбирая столь шаткую почву как психиатрия. – Для человеческого разума, впрочем, одинаково реальны и фантазии, и действительность, а потому давайте попробуем проговорить возможную сцену измены. Сокольская взяла в руки вторую чашку и приглашающе указала на диван. Гештальт-терапия требовала полной концентрации от врача и, наоборот, полной свободы от пациента. Несмотря на сложность, Маргарита любила этот метод взаимодействия, он позволял раскрыть и прожить все сложные моменты жизни. Ростислав устроился на диване, выжидающе глядя на взявшую под контроль эмоции Маргариту. Он не собирался отказываться от идеи перевести отношения с психиатром на иной уровень, а предложенная «игра» представлялась отличным способом доказать женщине серьёзность своих намерений. Актёру до зубного скрежета хотелось тепла и понимания. Он отпил ароматный чай, едва не обжигая язык. Кивнул, соглашаясь с избранной Маргаритой тактикой. Сокольская обняла обеими руками чашку, собираясь с мыслями. - Прежде чем углубляться в проектирование, позвольте поинтересоваться – почему именно я? – врач говорила тихо и спокойно, не испытывая даже тени стыдливости или кокетства. Она смотрела прямо и открыто, точно действительно не имела ни малейших романтических чувств к пациенту. - Ты - красивая женщина, – пожал плечами Колпаков, ожидая что женщина смутится или хотя бы отведёт глаза. - Не аргумент. Вас окружают куда более привлекательные женщины, – покачала головой Сокольская и начала перечислять. – Партнёрши по сцене, поклонницы, гримёры… в Москве и Питере достаточно красивых женщин. - Им нужен статус моей «подружки», а не я сам. Ты же умеешь слушать и понимать, с тобой приятно молчать, – подумав, произнёс актёр, вспоминая прошедшие встречи. – Ни одна из них не сорвалась бы ко мне среди ночи на другой конец города. - Честно, хотя и утопично. Приступим. Если позволите, опустим сцену сегодняшней ночи, начиная с «чистого листа» завтрашнего утра, – улыбнулась тонко Сокольская, не отводя взгляда. Ростислав облизнул губы, внимательно слушая историю своей будующей жизни. – Утром меня будит звонок мужа, я объясняю ему ситуацию – мы расстаёмся без особого шума, и вот я полностью в Вашем распоряжении. Предположим, что Вы даже протрезвев не утрачиваете симпатии ко мне, более того предлагаете жить вместе. Первые месяцы напоминают Вам сказку: объятья, поцелуи, понимание, стихи. Вот только спустя время Вы начинаете замечать, что, оказывается, у врача бывают ночные дежурства, и пациенты, к которым требуется выезжать среди ночи, и вот уже Вас начинают снедать сомнения в правильности принятого так поспешно решения. Бальмонт сменится Блоком, затем Апухтиным, Ахматовой и, не дай Бог, конечно, Есениным или Цветаевой. Стихи приелись, объятья тоже, хочется живого общения, но вместо этого, увы, Вы встречаете лишь так некогда желанное понимание без слов. Мне, из-за желания понравиться и уже посетившей меня профессиональной деформации, доставляет удовольствие разгадывать Ваши желания и намерения до того, как они ещё даже окончательно оформятся, и притворять их в жизнь или же отметать. Ростислав недоверчиво хмыкнул, впрочем, уже представляя себе подобный быт. Маргарита говорила бесстрастно и ровно, делая небольшие паузы, чтобы глотнуть чая, который начал уже понемногу остывать. - Мне продолжать? – Сокольская скрестила ноги, неосознанно закрываясь. Колпаков кивнул, желая «досмотреть» разыгрывающуюся драму, хотя и понимая, что ничем хорошим эта история кончиться не может. – Здесь наступает пресловутый переломный момент из которого, как известно, есть два пути выхода. При удачном стечении обстоятельств, Вы вернётесь к своей любимой и якобы «бывшей» девушке, она простит, и далее Вы будете жить вместе в том же состоянии психики, что и сейчас. Возможно лет через десять-пятнадцать Вы со смехом и приятной лёгкой грустью будете вспоминать о том, как весело было чудить «по молодости». Второй вариант более реален, но менее позитивен. Всё чаще Вы начнёте думать, что поступили неправильно, подавшись минутному порыву чувств, вернётся чувство вины и дурное настроение, но «хлопнуть дверью» окажется невозможным, потому как открытых скандалов не будет, не будет утренних звонков, криков и битой посуды… останется тихая беседа, от которой очень скоро станет невыносимо уже нам обоим. Я уже буду не в праве взяться за Ваше лечение, потому как буду очень субъективна в своих суждениях. Евгений не станет заниматься Вами по причине собственного уязвленного самолюбия и природного эгоизма. Тут, возможно, придёт на помощь другой специалист, который за чисто символические пятнадцать тысяч за час приёма выпорет Вас розгами, потому как телесное наказание является одним из методов лечения, пусть и отвергнутым ещё в конце девятнадцатого – начале двадцатого века. Боль действительно значительно облегчит душевные муки и Ваш кошелёк, возможно, пострадает самооценка, но это будет уже совершенно иной историей. Итак, Вы по-прежнему полагаете, что нам стоит попробовать сыграть в любовь, Ростислав? Сокольская договорила и усмехнулась про себя – Ростислав был ошарашен. Актёр медленно приходил в себя после описанной психиатром картины. От одного только упоминания «телесного наказания» мужчину заметно передёрнуло, от подобной перспективы делалось дурно. Молодой здоровый организм, кажется, справился с дозой алкоголя, а потому мужчина трезвел, понимая, что последние несколько часов вёл себя довольно глупо. Нестерпимо хотелось извиниться. * - Константин Бальмонт «Как ночь»