Not a Child

Юри смотрит с таким обожанием, с таким умилительно-ласковым выражением на лице, что Плисецкому хочется его ударить. Не очень сильно, разумеется, но с чувством, лучше всего — смачно шлепнуть по упругой заднице; к тому же, доступ к ней теперь должен быть открыт непрерывно. Должен. Вот только руку японец каждый раз ловко перехватывает, да и все поползновения в свою сторону строго обрубает на корню, с неизменным, до чертиков раздражающим: «Не при всех». Свои же действия Кацуки не контролирует вовсе, и Юра медленно, но верно, начинает закипать от этой вселенской несправедливости. Прикосновения Кацуки — сплошное лишь тисканье, поцелуи — лёгкие касания губ на щеке, скуле или лбу. Юри прижимает к себе парня, словно большую мягкую игрушку, да так и светится от радости, водя ладонями по худой спине. Худой ли?.. Плисецкий за полтора года заметно подрос и увеличился в размерах везде, куда только падал взгляд. Тело его не потеряло изящности, но стало шире и крепче, приняло настоящие мужские очертания. Не зря Юра проводил столько времени в зале, рискуя при этом набрать излишнюю массу и получить от Якова нагоняй за самовольство. Дополнительная нагрузка, обновлённый график питания, совмещение тренировок и почти абсолютное отсутствие отдыха — поощрением Юре служат лишь лёгкие поглаживания и невинные поцелуи. А ещё тонкие пальцы в отросших волосах, которые японец так любит перебирать. Отросших, раздражающих волосах; их приходится собирать в низкий хвост, лишь бы не свешивались на плечи чересчур длинными, девчачьими прядями. Но ведь Юри утверждает: «Юра, ты с ними такой хорошенький!» Юри, мгновенно краснея, опускает взгляд в пол и убирает руку с талии: «Здесь же люди, Юра». Юри шумно выдыхает, облизывает припухшие губы и ловко выскальзывает из собственнических объятий, поправляя задравшуюся футболку: «Ещё не время… Давай подождём, Юрочка». И Юрочка покорно, очень терпеливо ждёт, но всякому терпению приходит конец. Когда мышцы дико ноют от усталости, а волосы неприятно стягивает резинка; когда все вокруг, кроме твоей пассии, уже заметили, насколько ты изменился и возмужал; когда ради этого результата ты из кожи вон лезешь, но объект обожания все ещё видит в тебе хрупкую фею, в очередной раз наклоняя тебя к груди и в умилении прижимая к ней, — становится совсем невтерпёж. Кацуки, оказавшийся прижатым к кровати, как ни странно, почти не сопротивляется. Только в растерянности поправляет очки, раскрыв рот для очередной своей занудной реплики, которой, впрочем, прозвучать не суждено. Плисецкий быстро стягивает олимпийку, швыряя её куда подальше, а вот футболку снимает уже медленно и плавно, красуясь, демонстрируя японцу подтянутое, в меру натренированное тело. Ухмыляется довольно, заметив на щеках Кацуки яркий румянец, а во взгляде — неприкрытое восхищение. Юри выглядит смущенным донельзя, но спокойным и явно смирившимся с участью. Он робко протягивает руку, чтобы легко и ласково коснуться щеки, а затем неспешно стягивает с волос Юры болтающуюся резинку. Плисецкий не может поверить удаче, беспорядочно скользя ладонями по столь желанному и отзывчивому, крупно вздрагивающему под ним телу. Он дорвался наконец до своего и теперь никакие слова и отговорки отрезвить его уже не смогут. Юра мучает Кацуки, доводит ласками до исступления намеренно, отыгрываясь за год изнуряющих платонических отношений. Он не игрушка, не фея и уж тем более не ребёнок, — и теперь он это докажет. Он трогает уверенно, жадно, исследуя губами и языком самые сокровенные местечки, с упоением пробуя их на вкус. Юри стонет — громче и слаще всего, когда Плисецкий касается пупка, и Юра замирает, пережидая слишком острую вспышку возбуждения, тихо матерясь тому в бедро. — Юра, — зовёт его Кацуки, привычно зарываясь пальцами в растрепавшиеся светлые локоны, тянет на себя, заглядывая в глаза. — Хочу чувствовать тебя сильнее, Юра. Плисецкий залюбовался бы им, только медлить, тем более после таких слов, он больше не в состоянии. Он наклоняется, накрывая влажные губы японца своими, целует чувственно, по-взрослому, глубоко скользя языком в горячий рот. Кацуки отвечает не менее пылко, демонстрируя своё нетерпение. Он доверчиво, призывно раскрывается, отчего Юре совсем рвет крышу, и страх закончить все слишком быстро заставляет сильно напрячься. Он так долго ждал. Так долго желал обладать Юри, во всех смыслах, пониманиях… Позах. Кацуки замечает его смешанные чувства, ободряюще гладит по плечам и спине, призывая к дальнейшим действиям. Плисецкий медленно выдыхает и посылает все к чертям: он действительно больше не может терпеть. Он сжимает в ладонях крепкие ягодицы, как давно уже хотелось, не боясь оставить на нежной коже синяков. И пускай он сойдёт с ума от этого жара, плотно обхватывающего член, пускай не сможет терпеть его долго и почувствует, как обжигающая волна подхватывает и уносит его в неведомую даль лишь при одном взгляде на Юри — невероятного сексуального, взмокшего, протяжно стонущего. Полностью отдающегося ему сейчас… Пускай. Плисецкий дождался. А позже они лежат в обнимку: притихший, смущенный своим несдержанным поведением Кацуки и довольный, сытый, словно кот, Юра, не отводящий от японца взгляда. Лежат недвижно и бесшумно, млея от тепла друга друга. — Я ведь изменился? — все-таки не выдерживает Юра, нарушая тишину. Кацуки несколько мгновений молча ерзает в крепких объятиях, а когда поднимает взгляд, лицо его озаряется улыбкой. Он смотрит в серьёзные, темно-зеленые глаза, на чуть сдвинутые брови и по-детски выдвинутую вперёд губу; на длинные и светлые пряди, обрамляющие лицо плавными линиями, и чувствует невероятную нежность. — Ты очень красивый, — говорит Юри, а Плисецкий тихо бормочет что-то в ответ, неожиданно для себя самого чувствуя, как к лицу приливает кровь.