То, что покоится в омуте Питерского тумана

Нам больше не нужно ничего скрывать. Нам больше нечего чувствовать.

А мы все также таем в заволокшем одинокие улицы, мутном непроглядном тумане, или же все же горим. Сгораем дотла, пока его изящно плывущие по воздушному небосводу языки обвивают, так крепко и несдержанно, потухшие верхушки покоящихся зданий, которые давным-давно мало кому интересны. Они спокойны, как мои мысли: порой их становится видно, сквозь тяжелую пушистую пелену едва видны мутные проблески чего-то весьма замысловатого, то, что может привлечь на первый взгляд, но потом все также тухнет, не оставляя и следа, не оставляя памяти. Его вновь заволок туман, в то время как сердцу хотелось безудержно кричать. Как и моим мыслям. Насыщенная яркими воспоминаниями родная земля была все такой же, как и год назад, - ни капли изменений, отчего я не понимал, становилось ли от этого на сердце немного легче или же наоборот, на него взбирался несокрушимый груз, мучивший и обволакивавший меня своей болезненной пеленой на протяжении этих тяжких минут, казавшихся вечностью. Я прихожу сюда каждый день, в ожидании дать хоть какую-то надежду и услышать оклик собственной души, которая давно затихла. Умерла. Больше не существует. И я все также надеюсь, приходя сюда, что случившееся однажды на этом месте способно пробудить то, что так надолго утихло и обрушилось во мне. Когда-то столь горько обвалившийся кусок с моего сердца, будто забравший часть чего-то нужного, чем я был достоин дорожить, о чем до сих пор хотелось плакать, заставил раствориться в том самом тумане все мои чувства, закончив внутренний спор, но оставив после себя разруху и всепоглощающую пустоту. Я приду сюда через год и вновь буду ощущать подошвой старых ботинок твердую землю под моими ногами; для остальных, - ненужные твердые комья земли, для меня же целая история. Место, где произошло то, что заставляет меня размышлять, в то время как клетки мозга безмолвно мрут. Так долго, казалось бы, мучительно, но боль больше не чувствуется. Может, я просто привык к легкому покалыванию где-то внутри себя, привык к тому, насколько сильно пульсируют стенки города в моем подсознании, стоит лишь вступить на это место, или же.. я просто давным-давно уже не чувствую того, что ощущал раньше. Умер ли я вместе с воспоминаниями? Питер прекрасен. Отсюда всегда достаточно хорошо виден вид на необъятное, заволокшее тяжелыми тучами небо, которое, словно вздыхая, отгоняет небесных разбойников от себя, давая волю маленьким сияющим волшебникам, при виде которых я всегда чувствовал какую-то странную возникшую радость, непонятно откуда взявшуюся из недр моей болезненно-пустой души. Что следует за радостью, спросите вы. Я отвечу, - разочарование. Утерявшее способность видеть прекрасное вокруг себя, когда прямо у тебя перед носом столько самых незначительных, но и в другое же время жутко привлекательных вещей, побуждающих маленький проблеск потухшего огня разгореться в моем сердце, на котором виднелась двухлетняя корочка, напоминающая холодный застывающий лед. Прошло два года. Я все еще учусь вглядываться в самые малые ничтожные вещи, ищу то самое, что поможет мне проснуться от этого долгого, двухлетнего сна, - так мне говорит мой собственный психолог, который уже, наверняка, и вовсе отчаялся. Уже прошло два года. Два чертовски мучительных года. Четкие картинки неостановимо идущих пред моими глазами воспоминаний, которые напоминают мне мгновенную ситуацию, произошедшую прямо рядом с тобой несколько секунд назад, ты все еще помнишь ее, все еще испытываешь те же волнительные эмоции, что так душат тебя изнутри, заставляя дыхание сбиться, а сердце застучать настолько сильно, отчего снова начинаешь видеть туман. За этот период он стал слишком значимым для меня. Знаете, очень странно спустя долго прожитые годы своей нерадостной жизни замечать, насколько пытливо ты начинаешь присматриваться и думать о тех вещах, которые раньше не замечал. Ранее то, что было для тебя пустым местом, стало целой вселенной, не способной существовать без одного единого кусочка, такого ничтожного и поэтически-грустного: без самого тебя. Иногда мне кажется, что я стал чувствовать его, ощущать что-то непреодолимо родное, когда оказываюсь в этой пучине, такой тяжелой и непроглядной, где-то в глубине души осознавая, что это мутное небытие, на самом деле, и есть часть твоей внутренней вселенной, то, что происходит с тобой в твоем подсознании, так боящееся представить свои эмоции напоказ. Расставляя руки в стороны, я касаюсь кончиками пальцев до его серого прохладного одеяния, после чего чувствую дождь, отвожу руки, приподнимаю глаза, - а небо остается все таким же чистым, только вот мои пальцы, побледневшие и словно совсем неживые, носят на себе капли жидкости, имеющей странный непозволимый к объяснению цвет. Могу лишь сказать, что однажды посмотрев на свои пальцы и то, что находилось на них, я увидел закат. Тот, который я всегда вижу перед сном, ступая босыми ногами на холодный кафель скрипящего балкона. Я всегда думал над тем, что же я чувствую, смотря на такое одновременно восхитительное и печальное явление природы. Не знаю, почему я считал его печальным. Наверное из-за того, что именно этот закат ассоциировался как забвение того, что называют чувствами, того, что называют жизнью. Капли на моих руках ярко-красные, неприятно въедающиеся в глаза, - совсем как закат, - их цвет кажется таким густым и насыщенным, - словно поспевшее яблоко, - смотря на него, я ощущаю как разум мутнеет, а в голове слышится оглушительный звук, заставляющий меня закрыть уши и просто напросто прекратить сожалеть, - цвет свежей крови любимого человека. Именно туман всегда дает мне вспомнить о том, что случилось на этом месте. Холод окутывает пространство, забираясь внутрь моего черного старого пальто, заставив съежиться и покрыться мурашками. Неприятно. До моего слуха доносится скрип гниющей железной таблички, подвешенной на высоком столбе за пару крепко сцепленных между собой цепей. Кинув краткий взгляд в ее сторону, я могу лишь наблюдать слезающую от старости черную краску и такие столь странные, словно бы отчаянно кричащие от тяжести прошедших лет цифры, обведенные ярко-алым цветом, постепенно стекающий, будто бы расползавшийся на поверхности старой железной доски. 1703. Меня всегда передергивает, стоит мне лишь только взглянуть на это злополучное число: словно бы те самые тяжкие воспоминания мгновенным током пронизывают все тело, заставляя сжаться, испытать все минувшие эмоции разом, чувствуя, как каждая клеточка твоего тела пропитывается тем самым страхом, испытываемым когда-то. Той самой дождливой апрельской ночью, в девять вечера, внутри оживленного нескончаемыми криками людей, молодежного бара.. Уже тогда я чувствовал что-то, сама погода словно говорила со мной, охлаждая пропитанную людскими воспоминаниями землю, на которую ступало тысячи ног, на которую кто-то однажды ронял нескончаемые слезы, полные горести и переживаний, на которую однажды капала чья-то алая кровь. Ровно два года назад, стоя на этом же самом месте, я вдыхал в себя свежий желанный воздух, который исходил от пропитанного влагой асфальта, - каждому знаком этот аромат. Порой хотелось просто прислониться щекой к твердой земле немного темноватого оттенка, почувствовать эту прохладу, вперемешку с такой безумно охлаждающей и приятной влагой, и просто дышать, дышать, дышать. Я помню, как гипнотизировал кроваво-алые цифры своим, как казалось мимопроходящим, до жути холодным и пугающим взглядом, но лишь только я один знал, что творится за этим непробиваемым холодом и показным равнодушием. Этот цвет и заветные линии, вырисовывавшие из самих себя обозначение «1703» едко и постепенно въедались в мой мозг, становясь воспоминанием. Я помню, как тогда реальность отходила на второй план. Такой весьма готичный воссозданный образ ночного дождливого Питера в моей голове покрывался тяжелыми красками, мгновенно захватившего его в свой плен тумана. Это настолько сильно поразило меня, заставляя часто дышать, что я уж и совсем позабыл о том, что разъяренная толпа кучи людей там, внутри, сейчас ждет лишь одного меня, горя от предвкушения того, что прямо сейчас должно было произойти пред их глазами. Отчего яркий огонь воспламенится в их и без того горящих от молодости глазах, насколько громко они будут выкрикивать мое имя, - и это будет единственной поддержкой на сегодняшней вечер. И даже от нее мне не будет настолько легко, как хотелось бы. Скрип двери и мгновенный яркий свет, бросившийся прямо мне в глаза, после чего, - оглушительный крик взбудораженной толпы, и я, немного растерянный данной ситуацией и пощуривщийся от столь ослепительного света, который буквально выедал все под веками, отчего я не выдержал и просто прикрыл лицо ладонью. Мне указали на место, где я должен был стоять, и, стараясь действовать методом самовнушения, я твердил самому себе, что все будет в лучшем виде, и уверенно оказался там, куда мне и указали. Причиной моего тогдашнего дикого волнения оказался именно тот, кто сейчас стоял предо мной, - на несколько голов ниже меня, в достаточно современной и, как по мне, лучшей одежке из его гардероба, и такой дичайше самоуверенной и дерзкой ухмылкой на устах, что мне прямо сейчас же захотелось ему вмазать. Он совершенно свободно стоял прямо передо мной, спрятав сжатые кулаки в карманы своего белого свитшота. Его голова была наклонена немного в бок, поэтому сразу можно было сделать вывод, что им одолевает легкая скука, но и было просто невозможно не заметить легкий блеск в его хитрых и таких безумно красивых глазах, - блеск заинтересованности ситуацией, который может исчезнуть также неожиданно, как и появился сейчас. Ненавижу и люблю одновременно. Странно, но факт. Кажется, это было единственным, что мешало мне выступить тогда так, как подобает. По дороге в бар, я все чаще и чаще думал о том, что все мои шансы просто мгновенно и молниеносно рушатся прямо на глазах, ибо победитель был всем сразу понятен, тут уже беспрекословно, - мне кажется это единственный минус данного противостояния. Тогда я очень сильно боялся признаться себе в том, что действительно любил его, хоть и подобное чувство не совсем можно было назвать любовью, - это такая странная, непонятная даже сейчас для меня смесь, смесь любви и ненависти, то, что наносит раны и мгновенно залечивает их, заставляя испытывать боль и радость одновременно. И еще, что я помнил дальше, так это то, что было безумно жарко. Стараясь мгновенно прогонять у себя в голове строчки, слово за словом, быстро, стараясь попасть в бит, не сбиваться, держать дыхание, - все это настолько спуталось и смешалось у меня в голове, не в силах распутаться и дать мне волю связать свои собственные мысли во что-то более менее подходящее, то, что поможет мне сейчас, ведь чем чаще я слышал у себя в голове звук собственного сердца, тем сильнее я задыхался. Я не мог концентрировать свое внимание на чем-либо другом, кроме него самого, и это, в какой-то степени, сбивало меня с нужного ритма, хоть я и старался, старался изо всех сил, выбивался из духа, рвал глотку до такой степени, что было больно говорить, но я старался. Осознание того, что можно было смотреть все это время в другую точку пришло до меня поздно, но может еще есть шанс затащить все в последнем раунде. Даже когда мой взор был прикован к другой точке, я все еще ощущал взгляд пары таких глубоких и необыкновенных глаз, что изучали меня с такой внимательностью, немного припустив голову, наблюдая за моими движениями поверх прозрачных очков. Мысль о том, что прямо сейчас он поедает меня взглядом попусту сводили с ума, отчего хотелось к чертям разбить этот микрофон об холодный пол и, хлопнув дверью, уйти. Но нельзя. Я добью этот раунд до самого конца. Уходя с «поля боя», мой тяжелый взор еще долгое время был устремлен на заветную табличку с беспощадным кровавым номером, который в последствии действительно станет для меня кровавым. Глаза застилала непонятная тяжкая пелена. Нет, я не плакал от обиды, просто те самые произнесенные слова были для меня подобны глотку свежего воздуха. Слово за словом, взгляд за взглядом, дающие мне возможность вывернуть душу наизнанку, каждая произнесенная строчка, тот самый бит, который я лично подбирал для себя, - все это, ставшее частичкой моей души, выдвинувшие в этот противный свет ее истинное и непоколебимое состояние. Сейчас так сложно и чертовски легко одновременно. Подобное я испытывал и на тот момент, все также не в силах объяснить, что же это значило. Но и другое чувство, так трепетно покоящееся на отдельной полочке, тихое и незаметное, казалось бы, тогда да и в прочем-то сейчас, оно начинало просыпаться, рвя мою сущность на части, выталкивая мощными порывами безудержные эмоции, которые я уже, увы, не мог прятать за своей привычной маской повседневного бездушия. Я так хотел увидеть его. Смотря в пустоту, - в туман, - я долго размышлял о том, что сейчас он здесь как раз кстати. С тех самых пор, я влюбился в эти холодные облака, что однажды спускаются на землю, путая взбудораженных и растерянных людей в своем сероватом омуте, поглощая их надежды и переживания в собственную вселенную, в которую я так люблю прятаться, надеясь, что меня никто не увидит. Я полюбил туман за то, что именно тогда наши взгляды встретились, а за нашими спинами, - ничего. Лишь бледно-сероватая дымка, блуждающая в округе, будто бы отсоединившая нас на мгновение в этом пустом ничего не значащем мире. Я помню, как мы молчали, продолжая смотреть друг другу в глаза. Ты, - был единственным, что мне было нужно на тот момент. Но и твой холодный взгляд тогда принес мне не меньшей боли, ведь так? Так тихо. Тогда весь мир замер на мгновение лишь только для одних нас. — Все было чудно, Дим, — говорит он то ли с насмешкой, то ли с неподдельной искренностью, которую он так сильно любил скрывать. Я почему-то распознаю в голосе лишь издевку, отчего становится немного смешно. Невозможно было контролировать своими эмоциями на тот момент, отчего я издал приглушенный смешок, тут же растворившись в царящей тишине. Моя рука тянется к карману черного пальто, — порой я и сам не понимал собственных действий, — и вмиг оказывается внутри, нащупывая что-то твердое, металлическое. Холодное, как сегодняшний туман. Мой взгляд вновь направляется на него: тонкие руки по-прежнему покоились в кармане его свитшота, что напрямую говорит о том, что собеседник чувствует себя уверенно. Это немного задевало мои чувства, ибо, в отличии от Джарахова, я сейчас был на грани нервного срыва. — По крайне мере для меня. Это заставляет меня очнуться. Боль мгновенным током проходит по всему телу, в один момент я как будто перестал слышать и осознавать все происходящее вокруг меня. Смех, раздавшийся в моей голове оглушающим и таким заволакивающим эхом, стал еще одним воспоминанием, от которого мне по-прежнему так сильно тяжело. Я любил его. «Дим, будь человеком». От ярой ненависти до самой настоящей и глупой любви. «Это, говорят, клево». Только вот от этой любви мне нисколько не легче. В один момент, земля как будто исчезает из-под ног, становясь воздухом, - идя по ней, я не чувствую совершенно ничего, и лишь последняя солоноватая капля, павшая на твердый асфальт, разбивается об него, становясь частью новых воспоминаний. В один миг «люблю» и «ненавижу» смешалось в какой-то странный единый комок, погружая на мою душу непреодолимый тяжкий груз, и я чувствую его, ощущаю каждой клеточкой своего тела и лишь только вечерний холодок способен заглушить терзающий жар моего сердца, с каждой эмоцией вспыхивающий лишь гораздо сильнее. Крепкие, дрожащие от волнения пальцы, мгновенно сжимаются на мягкой ткани белоснежного свитшота, резко притягивая к себе, заставляя встать чуть ли не на носочки, так, чтобы было удобно мне. Мне никогда не доводилось испытывать подобного. Не смотря на то, что на улице было достаточно прохладно, горячее пламя охватывало меня буквально-таки со всех сторон, сжигая заживо, сжигая все, что можно было сжечь, —вместе с этим я закинул в дрожащие языки пламени свой последний оставшийся шанс на нормальную жизнь. Но в этот момент я ощущал лишь свободу. Было легко, как казалось на первый взгляд. Все горело. Горело, обращаясь в пепел обрушившихся надежд. В тот момент мне нужно было попрощаться. Попрощаться со всем и теперь уже даже не важно, о чем я думал в те самые минуты, но единственное, что можно сказать о моем тогдашнем состоянии, — я находился где-то на грани осознания того, что теперь уж точно ничего не будет прежним, я уже тогда осознал, что вогнал в свою догорающую жизнь то, что трудно будет принять и то, отчего возможно больше не будет так тяжело. Но в первую очередь, я прощался с ним. Ощущая чужие губы на своих, я старался застыть в таком положении как можно дольше, лишь бы растянуть этот момент навечно, никоим образом не веря, что обычные секунды никак не могут стать для меня целой жизнью, оставшееся время которой я проведу лишь только с тем человеком, с которым мне сейчас настолько легко. Время уж точно, как песочные часы. Не успеешь и моргнуть глазом, как все в один миг останется на дне, а ты и не заметишь, как смог упустить самое главное. Я резко отталкиваю его в сторону. Выстрел. Дальше, — темнота. И сейчас, спустя два года, стоя на том же самом месте, где однажды маленькими струйками алая кровь стремительно расстилалась по асфальту, пачкая алой жидкостью маленькие кусочки разбитых стеклышек очков, что спали при падении, — я осознаю, что просто напросто хотел избавиться от своих чувств к тебе, абсолютно не предусмотрев то, что однажды лишусь их окончательно. Сквозь туман я чувствую тяжелое, совершенно непринужденное касание, заставившее вмиг подать малый свет легкой улыбки на моих устах. Как же я ненавижу тебя. Мразь.