***
Когда в квартиру Тодда Мартин, главарь Роуди-3, внёс Дирка — худого и замученного, почти без сознания и в полубреду, завёрнутого в грязно-белую простыню и пахнущего антисептиком и безысходностью — и положил его на кровать хозяина (на единственное нормальное спальное место в доме), Тодд испугался так сильно, как не пугался со времён обнаружения у Аманды парарибулита. Он вдруг представил свою жизнь без Дирка: совсем пустую, наполненную депрессиями и ложью; а потом жизнь с Дирком, который вдруг стал бы обычным человеком. Сломленным, несчастным, нуждающимся в помощи, но отчаянно её отталкивающим — как большинство обычных людей; сменившим яркие куртки на тёмные толстовки, рубашки и галстуки на одинаковые футболки, а пижонские туфли на растянутые кеды. И испугался ещё больше. А потом его захлестнула волна ненависти к себе — ну, не будет курток и галстуков… Был бы жив! А там — починим. Проживём. Выкрутимся. Как же иначе?.. Тодд поблагодарил всю команду спасателей — кажется, он плакал; кажется, поминал богов, в которых, впрочем, никогда не верил, и предлагал Аманде и Роуди чёрти-что — эти воспоминания ускользали, покрытые рутиной следующих недель: он обтирал Дирка влажным полотенцем, кормил супом, когда тот немного приходил в себя, менял постельное бельё и диркову пижаму — голубую, в маленьких чёрных котятах. Её принесла плачущая Аманда — когда Тодд поднял голову с кровати, около которой сидел на коврике в ожидании, что Дирк очнётся (например, сегодня) — он спросил, кто её обидел, но она только сильнее заплакала, и, отдав пижаму, обняла брата сильно-сильно, поцеловала Дирка в лоб и ушла. Примерно тогда, на протяжении бесконечных дней ухода за Дирком, Тодд незаметно приобрёл глупую привычку разговаривать вслух: в кои-то веки Дирк молчал, внимательно, казалось, слушал, иногда постанывал, в нужный или ненужный момент; иногда его глаза за закрытыми веками бегали, а пульс ускорялся, выдавая снящиеся ему кошмары… Тодд плохо помнил эти дни. Зато отлично помнил момент, когда Дирк рано утром проснулся — и открыл абсолютно ясные глаза. И спросил у Тодда: — Ты чего это сидишь на полу? Тут же есть ещё отличный кусок мягкой и тёплой кровати, чтобы сидеть! И протянул Тодду бледную и тонкую руку. Кажется, Тодд тогда снова плакал.***
Телефон с бульканья перешёл на мелодичные трели. Кажется, Дирк сменил мессенджер. Я хочу, чтобы ты снимал с меня одежду, понемногу, медленно, но неотвратимо и до самого конца Я хочу, чтобы ты целовал меня каждую минуту, до самого завтра, и ещё дольше Я хочу, чтобы ты встал передо мной на колени и снова медленно и неотвратимо рассказал мне все мои тайны Я хочу, чтобы нить, что связывает меня и Вселенную, протянулась сквозь тебя, привязала нас друг к другу навсегда. Я хочу усадить тебя на диван, стянуть джинсы и ласкать тебя, пока ты не перестанешь соображать Едва дочитав последнее слово, Тодд резко нажал на кнопку блокировки и бросил телефон в карман. Он старался глубоко дышать и не думать. Не думать об этом. За окном медленно проплывали всё более знакомые места. Тодд взял сумку, проверил телефон и с трудом встал на ноги, выпрыгивая из автобуса на свежий прохладный воздух. Со стороны океана дул ветер, быстро унося накопленное за день солнечное тепло. Телефон снова завибрировал и издал трель. Я хочу, чтобы мы занялись любовью. Сначала нежно, чтобы ты любил меня, не отвлекаясь на мир, чтобы во Вселенной не осталось никого, кроме нас двоих. Потом быстро, резко, нетерпеливо, неаккуратно, чтобы мы видели только друг друга — и окружающие нас звёзды Хочу кричать от наслаждения, лёжа под тобой; чтобы ты исступлённо гладил всё, куда сможешь дотянуться, а в конце уткнулся мне в плечо, спрятав лицо, перекосившееся от наслаждения Ты думаешь, это некрасиво. Я думаю — это прекрасно Чтобы ты впился мне в плечо зубами..... Или в наволочку… Стараясь удержаться от счастливого вопля Тодд попытался сглотнуть, но во рту пересохло. Он едва видел, куда идёт: перед глазами стоял Дирк — прекрасный, невозможный, но такой близкий и родной; словно залитый солнечным светом. Он протягивал к Тодду руку и ласково, маняще улыбался.***
Через неделю Дирк начал вставать. Он, опираясь на Тодда, доковылял до ванной — и это была их маленькая победа. Первый раз сам принял душ. Смог есть суп, потому что руки почти перестали дрожать. Первый раз надел выглаженную рубашку, повязал галстук и, прихватив жёлтую кожаную куртку, вышел погулять. На десять минут, опираясь на плечо Тодда, готового, если что, тут же поддержать, удержать, помочь, не дать оступиться — но всё равно это была победа. Одна за одной, Дирк покорял маленькие вершины, взбираясь на самый верх, разрывая серую пелену страшных воспоминаний и усилием воли и благодаря помощи Тодда окрашивая мир обратно в яркие цвета. По ночам Дирк спал, всё больше и больше набираясь сил, а Тодд, уходя спать, тихо возвращался, чтобы сесть на коврик у кровати, с которым он сроднился за эти бесконечные однообразные дни, и шёпотом рассказать Дирку всё то, что он проглатывал и сохранял где-то под языком на протяжении всего дня. Дирк креп на глазах, снова наполняясь силами и уверенностью в себе, пока наконец не проснулся утром, вскакивая с кровати и напевая весёленький мотивчик, как делал это всегда, не повязал яркий галстук, залихватски присвистнув, не заварил себе крепкий чёрный чай, разбавив его капелькой молока, и не взглянул на Тодда так, как раньше, как не так давно — но и целую вечность назад, когда он торчал из окна или сидел за кустом, наблюдая за домом Гордона Риммера, и невыносимо ласково улыбался левым уголком губ, сияя так, что взрывались лампочки у окружающих фонарей. Лампочки, господи. С тех самых пор лампочки вызывали у Тодда просто физическое отвращение. И всё было хорошо… Пока Тодд не уснул.***
— Я хочу поцеловать тебя. Никогда такого не было, Дирк. Я веду себя, как влюблённая малолетка — сижу здесь ночами напролёт, как идиот, как… Дирк. Живой, господи, живой, здоровый, вернулся. Я скучал. Я боялся, что мы больше не увидимся. Что ты останешься там. Что не вернёшься. Какую чушь я несу, Дирк… Сейчас половина пятого утра. Ты проснёшься через пару часов, и будешь ещё немножко счастливее, чем вчера. Ещё немного лучше… Ты замечал, как иногда словно бы замираешь, уставившись в стену? На половине движения, на середине фразы? Потом встряхиваешься, доходишь, доделываешь, договариваешь — но на момент ты словно бы не здесь, словно опять вернулся туда, словно бы никогда оттуда не уходил. Это страшно, Дирк. Половина пятого утра… Как ночь прячет в тенях реальность окружающего мира. Сказал бы я тебе это всё днём? Никогда. Да и сейчас я не совсем уверен, что это не сон. Я просто посижу тут, рядом с тобой. Чтобы тебе не стало плохо. Чтобы ты не исчез с рассветом, как радужный мираж. Чтобы я был точно уверен, что это не сон. Я не скажу этого утром — даже самому себе — но я хочу поцеловать тебя. Хочу обнять крепко и не отпускать — чтобы чувствовать, что ты настоящий. И что ты здесь, со мной. Тодд проснулся резко, от яркого солнца и ощущения какого-то неправильного и позабытого счастья. Глаза открывать не хотелось — чтобы не потерять, не расплескать это эфемерное ощущение… поглаживаний по волосам? Тодд открыл глаза и резко сел, даже голова закружилась. Он лежал на краешке своей кровати, а рядом, откинувшись на подушки, лежал Дирк и счастливо улыбался. Тодда снесло с кровати словно бы порывом ветра. Улыбка Дирка немного угасла. — Что я здесь… — Уснул здесь вчера. Вернее, сегодня. Вернее, ты ушёл спать — вчера, а ночью вернулся, разговаривал со мной, пока я спал, а потом уснул здесь. Ты мог бы — скажу тебе по секрету — просто поговорить. Мне рассказывали, люди иногда делают так. Разговоры, обмен мнениями и приход к консенсусу. Нет ничего страшного в том, чтобы иногда рассказывать собеседнику, чего ты хочешь и о чём думаешь. Словами через рот, Тодд. — Так делают только в твоём фантастическом и несуществующем мире. В реальности люди запутываются даже в мыслях, и попытки облечь их в слова заканчиваются бесконечной ложью. — Ну не скажи. Давай попробуем? Если нельзя говорить — можно писать. Я буду писать тебе то, что хочу сказать, весь день. А ты — мне.***
И с самого утра Дирк закидывал Тодда милыми, немного странными, но довольно трогательными смс. На моей тарелке изображён слонёнок. Ты знал? Кажется, чай закончился Раньше ты приносил мне суп, потому что я болел. Сейчас я грею суп сам, потому что выздоровел, но варишь его всё равно ты. Я тоже хочу варить суп! Брокколи в супе похожа на маленьких ветвистых зелёных осьминогов, рассекающих по желтоватом океану в поисках своего пути Но они находят только куриное мясо. Неудача? Или цель? Я помню, как ты ставил мне диски, когда я болел. Мне особенно нравился зеленоватый и с трещиной. Я пойду поищу его Я хочу поиграть на твоей гитаре, Тодд. Можно? Я нашёл её в футляре под кроватью И Тодд послушно отвечал, уделяя работе прискорбно мало внимания. Слонёнок, да. И странные жёлтые ромашки. А мышку с вантузом на заднем плане ты никогда не замечал? Куда ты дел чай? Вчера оставалась треть пачки. Ты его по ночам жуёшь, что ли? Окей, в следующий раз готовишь ты. Надеюсь, мы оба это переживём… Диииирк XD НЕТ Не лезь в мою коллекцию НЕТ НЕ СМЕЙ Подожди, зелёненький и с трещиной? Ты же их не видел Чёртов экстрасенс Они на полке около кровати. Не смей! Что ты вообще делал под кроватью?!.. Неважно. Да, попробуй. Только аккуратно! А лучше — дождись меня! Электричество, помнишь? Электрогитара, напряжение. Больно Нельзя было не отметить, что день под неожиданные сообщения проходил быстрее и интереснее. Но то, что Тодд действительно хотел сказать Дирку, так и не прозвучало. Пока Тодд не сел в автобус, едущий в сторону дома.***
Тодд почти летел домой, как-то умудряясь не втыкаться носом в фонари, огибая их по дуге и не отрывая глаз от телефона. А Дирк всё не останавливался. Чтобы потом ты лежал сверху и мягко и нежно, строго и вдумчиво выписывал узоры на моих руках, боках, бёдрах, спине. Чтобы ты покрыл поцелуями мою шею, облизал её сверху донизу, шепча мне на ухо, что ты чувствуешь, чего ты хочешь, что ты видишь. Каким ты видишь меня сейчас. Чтобы плавно перекатился на спину, обхватывая меня ногами и запрокинув голову. Позволяя мне всё, что я хочу, и ещё немного больше. Чтобы ты смотрел мне в глаза и видел там всю чёртову Вселенную — как я вижу её в твоих. Тодд заблокировал телефон, кинул его в карман и достал ключи. Выдохнул, упёрся лбом в дверь. А потом открыл её и, снимая ботинки, помахал сидящему на спинке дивана Дирку: — Привет. Я вернулся.