Дом на улице Бломе

      Что-то заставило Эпонину вернуться к дому на улице Бломе. Сначала она топталась у ворот, пока не вышел привратник; тогда она ушла и пообещала себе больше не возвращаться. Через неделю она не удержалась и нарушила своё обещание; вновь уходя, она едва не расплакалась: Козетта не появилась.       Эпонина пришла опять через три дня, потом — через пять, а примерно через месяц она начала приходить к дому каждый вечер. Она стояла в тени все дольше и дольше; часто она видела Козетту, которая становилась все хорошей: она оформлялась, походка ее становилась легче, талия — тоньше, платья — изысканней. Эпонина смотрела на неё сначала с завистью и удивлением, а затем — с восхищением. Эпонина начинала себя жалеть и уходила в тень глубже, так, чтобы ее совсем не было видно.       Однажды вечером Эпонине пришлось все-таки столкнуться с Козеттой, которая к тому времени стала на удивление прелестна; Козетта вместе с пожилым господином шла домой, день был непогожий, и ветер сорвал с ее головки шляпку, тесемки которой, видимо, были завязаны слишком слабо. Козетта вскрикнула, ветер понёс шляпку прочь от неё. Волею судьбы она упала прямо у ног Эпонины. Та замерла, не зная, что делать; затем подняла шляпку и застыла. Козетта подбежала к ней — Эпонина потупила глаза: авось, не узнает.       «Ох, благодарю,» — сказала Козетта. Голос у неё оказался нежным, как у птицы. Она остановилась, чтобы отряхнуть со шляпки грязь; тогда Эпонина все-таки решилась посмотреть на неё. Первым, что она увидела, были волосы Козетты: душистые, мягкие, светло-каштановые; таких волос редко встретишь!       Как Эпонине сделалось стыдно! Она вспомнила вдруг, как Козетта была оборванкой — такой же, какой стала Эпонина, которая во время их детства была обхаживаема родителями; у Эпонины в то время были прекрасные густые волосы, жёсткие, прямые, блестящие и длинные — едва ли не до пола! Эпонина знала, что Козетта с восхищением на них смотрит, и потому часто красовалась перед ней. Именно ее волосы, не Азельмы, восхищали замарашку Эфрази; «А вдруг,» — подумала Эпонина, — «и вовсе даже не волосы, а сама я?» — так она подумала и тут же над этой мыслью рассмеялась.       Много лет назад она, не знающая еще разницы между добром и злом, издевалась над Козеттой: так делали господа трактирщики, и пример родителей казался единственным правильным для маленькой девочки. А для девочки (причем для девочки любого возраста) восхищенный или завистливый взгляд — лучшее топливо для гордыни; искра же гордыни — насмешка. Однажды вечером, когда Эпонина готовилась ко сну, а Козетта собирала пеленки, в которые день ото дня кутали бедную кошку, и прочий мусор с пола, между ними произошел такой разговор.       Эпонина расчесывала волосы. Заметив, как поглядывает на нее Козетта, она принялась делать это нарочито медленно, вздыхая, распутывая невидимые для глаз колтуны и перебирая пальцами пряди по несколько раз к ряду. Козетта остановилась и, робко глядя на Эпонину, спросила, может ли она помочь чем-либо. Фыркнув, Эпонина отказалась.       «Ну же, прошу тебя, » — взмолилась Козетта. — «Позволь заплести тебе косу; иначе твои волосы спутаются».       Пораженная такой дерзостью Эпонина замерла, не зная, что сказать: то ли накричать на Козетту, то ли гордо промолчать и отойти ко сну, словно бы ничего и не слышала, однако ее промедление уже говорило об обратном, а кричать Эпонине почему-то не захотелось, так что она пробормотала нечто грубое и забралась под одеяло. С минуту она прислушивалась, но Козетта как будто испарилась.       «Пожалуйста, » — вдруг сказала она, на что Эпонина промолчала; она слушала, как Козетта выходит из комнаты, а затем коснулась своих волос, думая о том, что было бы совсем неплохо собрать их в косу.       Вспомнив тот вечер, Эпонина отступила. Под ногой ее что-то хрустнуло; Козетта подняла голову.       Миг они смотрели друг другу в глаза. Эпонина заливалась краской. Стыд и желание говорить смешались в ней. Хотелось ли ей извиниться? Нет, не в характере Эпонины было извиняться; напротив, ей хотелось говорить с Козеттой прямо, однако ком в горле мешал ей.       Уголки губ Козетта медленно поднимались. Она узнала Эпонину, но была в том ещё не уверена, а как только она собралась спросить, встречались ли они раньше, Эпонина развернулась и ушла в темноту. Она услышала, как пожилой господин зовет Козетту («Скорее домой!») и шепотом его поблагодарила.       Три дня прошло в мучениях. Как могла она, Эпонина Тенардье, оказаться в положении худшем, чем было у бедной замарашки Козетты? Неужели даже такая мелочь, как красота волос, передалась ей?       Каждый вечер Эпонина доставала сломанный гребень и расчесывалась, но после встречи с Козеттой ей больше не хотелось этого делать. Козетта расцвела, как ароматный осенний цветок; Эпонина же зачахла.       По истечении третьего дня выпал снег. К вечеру, когда господа Тенардье уснули, а Азельма штопала у окна, Эпонине удалось незаметно выскользнуть из дома, откуда она вновь направилась к дому на улице Бломе.       Вокруг было тихо. Привратник посапывал у ворот: мороз наводил на него дремоту, так что он заклевал носом прямо за починкой калитки; едва слышно хлюпали по снегу ботинки. В заросшем саду никого не было, так что Эпонина рискнула даже подойти прямо к ограде. С минуту она простояла там, пока не хлопнула дверь. Эпонина отступила в тень.       Из дома вышел уже знакомый пожилой господин — вечный спутник Козетты — в рабочей одежде. Он подошёл к привратнику и мягко его разбудил; они коротко поговорили и разошлись: привратник, позевывая, пошёл в дом, а пожилой господин, напротив, прочь от него.       Вскоре из дома вышла и Козетта. Она несла в руках кусочек черного хлеба. С удивлением Эпонина наблюдала за тем, как Козетта выглядывает за калитку, проверяя, насколько далеко ушёл пожилой господин, а потом бежит к скамье чуть поодаль. На ней она накрошила хлеба и отошла в сторону, выжидая, когда прилетят птицы.       Эпонина переминалась с ноги на ногу. Она долго думала, как ей привлечь внимание Козетты, и наконец спросила:       «Разве птицы прилетают в этот сад? Он такой старый и запустелый!»       Козетта вскочила с места. Напуганная незнакомым голосом, она озиралась по сторонам.       «Кто ты? Покажись!»       Эпонина подошла ближе, на свет. Козетта, сначала испугавшись от неожиданности, вдруг улыбнулась и подбежала к ней. С удивлением она смотрела на Эпонину; та же стояла, потупив глаза, не понимая до конца, узнала ли ее Козетта или нет; Козетта коснулась ее руки; кожа Эпонины покрылась мурашками. Она впервые набралась смелости, чтобы посмотреть Козетте в глаза; в огромные, лучистые, добрые глаза. Эпонина боялась увидеть в них ненависть или насмешку, и вдруг с удивлением обнаружила, что Козетта смотрит на нее с радостью долгожданной встречи, не в силах даже найти слов, чтобы передать ее. Эпонина улыбнулась и, вся дрожа, сжала руку Козетты.       «Сколько времени прошло!» — наконец выдохнула одна из них. — «Как ты выросла!»       Эпонина не понимала, говорит ли она, говорит ли Козетта, говорят ли они обе или обе молчат: слишком волнительной оказалась эта встреча. Пальцы Козетты все сильнее сжимались. Ее тонкие руки, протянутые сквозь прутья ограды, напоминали хрупкие птичьи лапки, прямо как у породистого голубя. Да и сама она походила на голубку, нежная, белая, слабая; и вдруг ее тонкие руки потянули Эпонину вперед, к холодной ограде, за которой билось горячее сердце молодой девушки.       Миг, а то и два они не двигались, пока Эпонина не дернулась: запоздавший инстинкт самосохранения сработал. Почему-то она испугалась нежной Козетты, которая, однако, не разжала объятий.       «Постой, зайди в дом,» — взмолилась она. — «На улице так холодно, а я там совсем одна с мадам Тусен; войди, расскажи мне, что случилось с тобой, ах, ты ведь совсем озябла, бедняжка; идем, идем, я дам тебе шаль…»       Наконец-то Эпонине выдался момент сбежать, но она отчего-то последовала за Козеттой, которая бросилась открывать калитку. Она повлекла Эпонину за собой, попутно с ужасом отметив, что та ходит босая, и пообещав даже найти ей пару сапожек по размеру, отчего Эпонина покраснела.       «Не нужны мне…» — начала она, но щебетание Козетты, рассказывающей о том, что случилось с ней за годы расставанья, не прекращалось. Теперь уже она избегала встречных взглядов, занятая завариванием чая и поиском шали для Эпонины, от которой та отмахивалась; они обе стояли на своем и в конце концов обе остались ни с чем. Козетта усадила Эпонину за стол, попросив говорить тише, ведь их служанка давно уснула.       «Служанка!» — воскликнула про себя Эпонина.       Козетта села напротив, ожидая, когда вода закипит. Она, несмотря на свою утонченную внешность, неплохо справлялась с работой по дому, с легкостью управилась с чайником и, не боясь испачкать нижних юбок, которые наверняка были белоснежны, опустилась даже перед камином, чтобы поворошить золу.       Вместе они являли собой удивительную пару. Ухоженная барышня и нищенка, освобожденная недавно из тюрьмы; впервые они беседовали, притом как старые подруги, хотя Эпонина и чувствовала себя неловко: Козетта говорила слишком для нее сложно, по-мещански или даже по-светски, однако одну фразу Эпонина все-таки поняла.       «Ты похорошела.»       Слова эти поразили Эпонину до глубины души. Неужели Козетта слепа или врет ей? Разве она, Эпонина Тенардье, могла считаться хорошенькой столь очаровательным существом, как Козетта? Эпонина, высокая, тощая, с волосами, спутанными и грязными, жидкими, стриженными из-за вшей и крепких колтунов — и вдруг похорошела!       Эпонина пробормотала что-то невнятное. Козетта склонилась к ней, и внезапно их лица оказались так близко, что отстраниться даже не хотелось. По лбу Эпонины поток холодный пот. Она смотрела на высокий и гладкий лоб Эфрази, на ее румяные щеки, на влажные пухлые губы и все молчала, хотя рот ее сам собой распахнулся; Козетта внимательно за ней наблюдала, ее глаза хитро прищурились. Она наклонилась ниже. Эпонину бросало то в жар, то в холод. Ей было стыдно за все обиды, вольно и невольно причиненные Козетте. Вероятно, если следовало спрятать глаза, но на этот раз она этого сделать попросту не могла.       Дыхание Козетты было теплым. Он нее пахло древесиной и розовым маслом (удивительно, как хорошо Эпонина помнила этот запах!). Козетта была неприкасаемой, как кукла в витрине магазина игрушек, на которую они заглядывались в детстве.       «Ох, зря я зашла, » — подумала Эпонина и вдруг поняла, что сказала это вслух. Козетта коснулась рукой ее грязных волос.       «Почему же?»       «Разве тебе не стыдно будет знать, что кто-то видел тебя в моем обществе?»       Козетта убрала волосы с загорелого лба Эпонины. Она молча думала о чем-то.       По хребту Эпонины пробегал приятных холодок, когда пальцы Козетты касались ее.       В соседней комнате тикали часы. Догорала свеча на подоконнике, но на столе стояли еще две; сопела в соседней комнате старая служанка. «Интересно, а птицы уже растащили тот хлеб за окном?» — думала Эпонина. — «Не думаю, слишком поздно и холодно для птиц, » — она спрятала босые ноги под юбкой, испугавшись, что Козетта опять на них взглянет. — «Хотя если им выносят хлеб каждый вечер…» — эту мысль она закончить не смогла: Козетта вдруг вскочила. Сначала Эпонина решила, что закипела вода, но не услышала ни одного нового звука, зато заметила, как покраснела Козетта перед тем, как отвернуться.       Козетта искала что-то в ящике комода. Из-под подола ее платья виднелась пара поношенных, но дорогих туфелек; впрочем, сложно было судить об их поношенности, так как они были добротно отштопаны и начищены. Козетта приподнялась на цыпочки, комод скрипнул; она вздохнула и открыла другой ящик.       «Сейчас, сейчас! Куда же я его дела?»       Наконец Козетта подбежала к Эпонине, прижимая к груди черепаховый гребень - обычную девичью драгоценность, которая для Эпонины показалась святым Граалем.       «Я бы могла заплести тебе косу,» — с надеждой предложила Козетта. — «Позволишь?»       Сердце Эпонины забилось глухо и быстро.       «Да,» - ответила она и закрыла глаза.