Imagine Dragons – Battle Cry
I feel poisoned inside
Когда мне было 8 лет, я обрадовался чужой смерти. У девочки из соседнего класса умерла мама. Мне никогда не нравилась эта маленькая дрянь, и я специально пришёл, чтобы сказать, как рад, что её матери наконец не стало. Если вспомнить, то тогда была какая-то перепалка, и я вспылил. Но из-за одной той фразы, из-за одной той глупой радости над чужим горем, вся моя жизнь скатилась к чертям. Знаешь, её друзья тогда погнались за мной, а я спрятался в ближайшей кабинке туалета. Встал на стульчак так, чтобы ног под дверью не было видно. И рыдал. Боже, как же я рыдал. Спустя 15 лет я всё ещё помню то, как скривилось её лицо, когда я с улыбкой произнес: "Теперь ты совершенно одна." В тот день меня так никто и не нашёл. Я остался безнаказанным. Вышел сухим из воды, да? Да. Я вырос в прекрасной семье. Мать - медсестра, а отец с успехом строил свою компанию. Она. Она - замечательный человек. Учила, что всегда нужно помогать друзьям, учила, что нужно быть честным и уметь прощать. Работала в одной из больниц в центре города. Я проводил там довольно много времени, потому что меня не с кем было оставить дома. Длинный коридор, огромные лестничные пролеты, скользкие перила, покрытые лаком, запах лекарств и пустоты. В этом месте умирали люди. Хоспис. Этакий монастырский приют для тех, кто не смог найти утешения. А еще там делали замечательную творожную запеканку, а старшая медсестра угощала меня конфетами и каждый раз давала упаковку новеньких карандашей для моих детских творческих порывов. Он. Сколько я себя помню - он работал. Утром, ночью, днем, вечером. Всегда. Никогда не останавливался на достигнутом. Знаете же вот эти магазины, когда всё по одной цене? Мой отец привёз эту идею из далекой Америки. Он был первым. Всегда был первым во всём, но его поддерживало слишком мало людей, а те, кто были рядом, сначала обворовывали, а затем открыто врали в лицо. Поэтому главное правило жизни, которое я вынес от папы - "Если хочешь сделать что-то хорошо - сделай это сам. И никогда... никогда не полагайся на других." Деньги. Деньги - это такое опасное существо... Оно губит всё человеческое. Оно разрушает изнутри, закрывая холодными пальцами глаза. Оно дарит миллион возможностей, но при этом забирает всю теплоту человеческих взаимоотношений. Дело отца конечно принесло семье невероятный успех. Но по итогу мы потеряли самих себя. - И что же? Вот так и прошло Ваше детство? - поинтересовался парень в круглых очках. Молодой человек в сером костюме стоял у окна и задумчиво смотрел на крыши зданий, вслушиваясь в каждое слово этого вопроса. Люди там внизу живут на бесконечной скорости в бешеном темпе с нескончаемым запасом энергии. Каждый день куда-то бегут, каждый день создают что-то новое, каждый день вкладывают себя в паутину важных для мира вещей, а серый город молча хранит в себе все эти яркие краски жизни. - Ну что Вы, Док. Мое детство? Я не думаю, что оно прошло. Знаете, дети ведь очень жестоки... Но не от того ли их жестокость, что мир они видят иначе? Можете ли Вы себе представить, каково это - видеть все вокруг в других оттенках и не иметь возможности донести эту правду хоть до кого-нибудь? Осознавать, что ты один в своих мыслях. Разве это не жестоко? Чанель закашлял и потупил взгляд в блокнот. Это был далеко не первый прием, далеко не их первая встреча, но привыкнуть ко всем этим дергающим фразам было по-прежнему сложно. И больно. А блокнот спасал. Чистые листы всегда спасали Пак Чанеля. - Вы часто думаете о матери? - спросил Пак, старательно вырисовывая что-то на полях. - Иногда. Да, пожалуй, иногда - самое верное слово. Раньше мы, может, и были в хороших отношениях, но то время давно ушло. Она больше не тот человек, который мог бы стать опорой хоть для кого-то. Чанель оторвался от блокнота и взглянул на пациента: - А отец? - О Сехун словил неловкую паузу. - Отец всегда рядом, но по-прежнему слишком далек от реальности. Вечно в своих мечтах и фантазиях. Сломленный под гнетом этих страшных событий, но не отчаявшийся. Простите, Док, я могу закурить? - Да, конечно. - протараторил Пак и украдкой, как бы тайно, продолжил следить за каждым движением Сехуна. То, как он двигался и говорил... Было здесь что-то особенное. И Чанелю казалось, что это особенное именно в этой комнате всегда и только всегда было для него одного. Тонкие пальцы потянулись за сигаретами. Шёл второй месяц встреч и разговоров. По началу Сехун не говорил и слова. Но это не из-за стеснения или скромности характера, а лишь потому что сам не хотел. Время сходило на нет. Весь первый месяц парень приходил в кабинет доктора лишь для того, чтобы сесть напротив, откинуться на спинку кресла и смотреть на Чанеля, чуть прикусив щеки. Ну, чтобы не улыбаться лишний раз. "Ничего лишнего." - еще одно правило О Сехуна. Спустя месяц он перестал баловать доктора таким своим поведением и собой. Он просто прекратил. Внезапно. Без предупреждения в один день пришел и стал обычным. Чанель начал было думать, что что-то случилось. Но дело обстояло куда проще - обычное доверие. О Сехун, спустя все эти бесконечные часы молчания, сам того не понимая, начал доверять тому, из-за кого он и молчал. А когда доверяешь, то всегда становишься обычным. Может быть, не для кого-то конкретного, но для всех остальных точно. Сквозь еще один месяц встреч ушло и это. Чанель начал замечать всю ту внутреннюю болезненную скованность своего друга. Она была искренней и честной. Пак знал это точно. Потому что после каждого такого приема он понимал, что его внутреннее всегда точно противоположно его внешнему. И это очевидное вранье раздражало, бесило каждый день и напоминало Пак Чанелю то, чего он вспоминать ну никак не хотел. Себя самого.