Потому что брат.

- Ром, быстрее, там снова твоего младшего бьют, - выбегаю из класса, следуя за Мирославом, а сам готов уже взорваться от негодования. - Что на этот раз? - Да хрен поймёшь. Знаю только, что твой первым набросился. Вмазал, кстати, хорошенько. Ты поднатаскал? - Никого я не поднатаскивал. Добегаем до заднего двора школы и передо мной возникает картина, что начала уже порядком поднадоедать: на Вальке сидел его одноклассник и методично начищал рожу, при этом приговаривая что-то вроде: "Заебал, сука", "да чтоб ты сдох, тварь" и далее по списку. Мелкий извивался ужом под ним, пытаясь сбросить, и выводя в ответ не менее лестные дифирамбы: - Да ты, мразь подзаборная, слезь с меня горилла вонючая, сдалась мне твоя краля. А вот это уже интересно. Значит из-за девки сегодня получает по щам. - Слышь, пиздюк-переросток, с какого хуя тут происходит? "Пиздюк-переросток" так и застыл с занесённым кулаком для нового удара, вперившись в меня своими глазками-кнопками. - Сатан, я это...ну разозлился, понимаешь. Он сам напросился, всю неделю вокруг Вики увивался, а сегодня захожу в туалет, а этот зажимается с ней. - Я не виноват, что твоя Вика шалава, - нарывается, блестит своими влажными дикими глазёнками, так и выпрашивая, чтобы ещё раз по морде заехали. Ловлю взгляд этого засранца, а он лишь смотрит в ответ и улыбается, отсвечивая кровавой мордой. Прибью. - Он уже достаточно получил, и я бы на твоём месте за своей бабой лучше следил, а не на пацана кидался. Обернись, она уже с другим заигрывает, пока ты тут её "честь" и своё подорванное самолюбие защищаешь. Парень неверящим взглядом обернулся, а его Победа только и успела ойкнуть, перед тем как он оттащил ее за шкирку от испуганного тощего восьмиклассника, который, кстати и не горел желанием с ней контактировать. Подхожу к своему оболтусу и под белы рученьки тащу в медпункт. - Ну? Наигрался? Привлёк мое внимание? Доволен? - Она сама ко мне всю неделю лезла, а потом в туалете зажала. Вообще-то я чуть не умер от недостатка кислорода и если бы не Петя, то она бы меня таки придушила своими бидонами. - А чё первым-то налетел? - Так, ты, ведь, сам говорил, что лучшая защита - это нападение. - Ты совсем дурной, Валь, или притворяешься? Какое блять нападение? Валька надул губы и, выдернув свой локоть, зашагал вперёд с высоко поднятой головой. И вот что он будет делать, когда я выпущусь? Мне осталось учиться ещё полгода, а ему полтора. Его же здесь просто прибьют, когда почувствуют, что "Сатана" больше нет рядом. Да я бы и сам его прибил, да жалко, младший ведь, защищать надо, ей богу. - Валь, если не развернёшься на сто восемьдесят и не подойдёшь - сам будешь свою дурную башку обрабатывать. Не знаю почему, но вот это "сам" на него всегда действовало безотказно. С самого детства, стоило ему только услышать, что он что-то будет делать без меня - все, Армагеддон. Казалось, что Валя боялся остаться один, без меня, что, если честно, пиздец как напрягало, потому что ненормально это, потому что брат. - Вот скажи, почему ты такой придурок? Стоит сученыш, смотрит исподлобья и вечно пересохшие губы кусает, сгрызая тоненькие кусочки обветрившейся кожи. - Потому что харе губы кусать, уже как наждачка. - Тебе какое дело? - Волнуюсь за твою следующую жертву. Поранится бедняжка. - Дурак. Я же говорил, что она первая все это начала. - От дурака слышу. Ему шестнадцать. Мне на следующей неделе восемнадцать, а такое ощущение будто между нами не два года, а вечность. Пропасть. Я вижу как он смотрит. Слышу по ночам, как он тихо пробирается ко мне в комнату и чувствую его тихое сопение куда-то в подмышку. Валька не был мне родным братом, но иначе, так как он хотел, я не мог его воспринимать. Мы не говорили ему, что он приемный, да и незачем это было. Наш ведь. Мелкий и вечно сопливый, но наш. Когда его привели, мне было около четырёх, но я прекрасно помню, как сразу полюбил его растрепанные волосы и вздернутый нос, что он все время морщил. Все полюбили Вальку, ну а я переборщил со своей заботой настолько, что малой не хотел меня отпускать даже в школу, искренне не понимая, почему "его Рома" больше не может ходить с ним в садик. Объясняли всей семьей, а он до последнего не хотел слушать, рыдая и вытирая свою сопливую морду о мою кофту. А потом мы переехали в новую квартиру, где родители решили, что будет лучше, если у нас будут раздельные комнаты. Снова слезы, стиснутые кулаки и новая дурацкая привычка обкусывать губы до крови. Думаю, взрослые видели, что Валя слишком привязан ко мне и таким образом решили сделать его самостоятельнее, но переступил порог своей комнаты он только через полтора года, когда уже я запретил ему спать со мной, правда, сначала он устроил забастовку и спал под моей дверью, но я это быстро прекратил, отволочив его в соседнюю комнату, под протестующие вопли и сонные лица родителей, что не вмешивались, а лишь наблюдали. Мне было уже двенадцать и младшего брата в своей постели я терпеть не мог. Взрослый же, ага. Валя обижался страшно, аж три дня не разговаривал, что для него было подвигом, но на четвёртый подошёл, потянулся пальцами к своим губам, как обычно отхреначив половину только зажившей кожи и посмотрел на меня так грустно-грустно, что я понял - строить из себя строгого старшего брата, когда всю жизнь жопу вытирал, а потом целовал туда же - смысла нет и притянул его к себе, лохматя непослушные вихри. Если бы я знал, к чему приведёт моя излишняя опека - отдалил бы от себя его как можно дальше, заставил бы возненавидеть, да что угодно, лишь бы не слушать тихие грустные охи-вздохи по ночам и не притворяться спящим, когда этот бесеныш клюёт своими колючими, шершавыми губами куда-то в щеку, а потом на мгновение замирает, ловя участившиеся удары сердца. В лет четырнадцать у малого начался жесткий переходник, который длится и по сей день. Он стал все время нарываться на драки, уводить чужих девчонок, да и вообще настраивать все окружение против себя. Кроме меня, конечно. Я ж блять долбанный рыцарь круглого стола, только вместо верных приспешников была местная гопота, да соответствующее погоняло - Сатан. Валя переоценивает мои возможности, а я понимаю, что ещё немного и пошлю его нахуй со всеми его закидонами. Не маленький уже. Это, кстати, я так обманываю сам себя. Знаю же, что продолжу выручать его тупую головешку, но надо же поломаться, хотя бы для собственной гордости. Вот и сейчас, обрабатывая его раны и все время спасая несчастную нижнюю губу из плена острых верхних зубов, обещаю себе, что больше не буду вмешиваться в его разборки. - Слышишь, прекращай это, я серьёзно. Ты своё лицо видел? Что на этот раз маме соврёшь? - Скажу, что упал. - Ага, второй день подряд падаешь, а сверху ещё катком проехались, да? - капаю на ватку перекись водорода и промокаю ею стертую кожу на лбу, где уже начинает наливаться синяк. - Скажу, что ты толкнул. - Очень смешно, - забавно морщит свой вздёрнутый, конопатый нос, пытаясь отодвинуться, чего я не позволяю, зафиксировав подбородок. Пусть терпит. Кулаками махать можем, а от последствий морщимся. Мужик, че. Вожусь с ним до самого звонка, время от времени перекидываясь глупыми, бессмысленными фразами, в которых я, в основном, просил его перестать дурью маяться, а он парировал, отвечая что-то вроде: "Это не меня Сатан прозвали" или "херли я слушаться должен, когда тебя все боятся", или "нашёлся мне святой. Ты когда в следующий раз чей-нибудь нос сломаешь, вспомни как просил меня успокоиться". И ведь прав, гад. - Все, иди на урок. Как ни странно молча встаёт и отряхивается от ниток, что посыпались из бинтов, когда я перевязывал его разбитые костяшки. Иногда складывается ощущение, что он даже, когда бьет кого-то, делает больно только себе. - И ещё, Валь, не жди меня сегодня после тренировки. Я к Миру пойду. Нам надо проект доделать, - в ответ мне хмыкают. Он плетётся к двери и открыв ее, поворачивается и смотрит уставшими и пиздец какими грустными глазами: - Ага, проект. Если идёшь снова с ним трахаться, то так и скажи. Сам все время втираешь, что я не маленький, - после этих слов он вылетает в коридор, со всей дури хлопая дверью. Приплыли, блять, прямо по курсу земля под названием А Хули Ты Ожидал.

***

Вечером, возвращаясь домой, я решил серьёзно поговорить с младшим, благо родители умотали на две недели к тетке в Ростов, но дома тот появился только под утро, бухой, воняющий перегарищем и знающий, что отхватит пиздюлей, и от этого только скалящийся на меня. - Старший братик сердится, - растягивает слова будто жвачку от подошвы отлепляет, - что, отругаешь непутевого Валентина, да? Так знай, мне похуй. Похуй, понял? - улыбается, тыча в меня своим трясущимся пальцем, а у самого глаза на мокром месте. Ничего не отвечаю на провокации, а просто затаскиваю брыкающегося пьянчужку в душ и удерживая его запястья в одной руке, откручиваю кран с холодной водой, чтобы через десять минут сопротивления выслушивать благий мат и то, какой я хуевый старший брат, ага. Вода стекает по его угольно-чёрным волосам, задерживаясь лишь на секунду, на самых концах, чтобы, сорвавшись постараться впитаться в насквозь вымокшую футболку, что плотно прилипла к худому, дрожащему, злому телу после водных процедур. - Ну? Успокоился? Кидаю в него полотенце, а сам, не менее мокрый, выхожу на балкон покурить, понимая, что вот оно, то, чего я так боялся: мелкий сорвался и теперь будет срываться постоянно, отыгрываясь за то, что я не хочу принимать его чувства. Окурок тлеет в напряженных руках, а я не знаю что мне делать, ведь на самом деле все эти оправдания, что он мой брат и тому подобное - лишь маска, потому что я знаю, что чувствую к нему не менее сильную привязанность, но я просто не могу позволить ей разрастись в нечто большее. Не могу. Но так же я не могу отказаться от него: от его ночных визитов, от темных, доверчивых глаз и слишком бесячего характера. Это я понял уже тогда, когда передо мной появился маленький мальчик, но последовавшее за этим родительское "брат" не давало мысли сформироваться ещё долгое время. Вот и сейчас, чувствуя, как он тихо стоит позади меня, переминаясь с ноги на ногу, уверен, вгрызаясь в нижнюю губу, внутри меня разрастается буря, потому что хочется накричать, потому что хочется прижать к себе. - Ты простудишься, - шелестит, все так же не двигаясь. - На улице плюс двадцать. - Прости, - надрывно, умоляюще, так, что я, не думая, выкидываю окурок и притягиваю к себе это вихрастое юдо. Вздрагивает и как-то до боли уютно, все так же, как и в детстве, прячет лицо у меня на груди, обдавая горячим, обжигающим дыханием. Близко. - Мы с Миром спали только два раза. Последний раз был год назад, перед тем как он замутил с помощником своего отца. Я знаю, что Вальке важно это. Знаю, по стиснутым ладоням, что впились в плечи. Знаю, по участившемуся сердцебиению. Знаю просто потому, что это мой Валька. - Ром? - М-м? - Ты же догадался уже, да? - Что ты ко мне по ночам пробираешься, когда я тебе запретил это ещё семь лет назад? - Я серьёзно, - бубнит в подмышку. Запрокидывает горе-голову и смотрит пристыжено, а из нижней губы уже стекает по подбородку, задевая вчерашние синяки, кровь. Дурацкая привычка. - Я знаю только то, что целовать пьяницу с разодранными губами не собираюсь, - дурак? Наверное. Но почему тогда так приятно видеть как те самые губы расплываются в счастливой улыбке, от которой сердце замирает, будто в первый раз увидел? Нет, ну а хули ты ожидал? Спи.