Глаз шторма

Что-то похожее однажды уже было: круг мертвенно-белесого света, зыбкие очертания уходящих в бесконечность колонн, четырнадцать пар глаз, нацеленных на него. Сколько же тысяч лет прошло? И на что он похож эти тысячи лет спустя? Хранит ли феа хоть оттиск носившего ее в себе, но испепеленного тела или превратилась в не более чем мутный сгусток прежних порывов, стремлений и желаний, и память об умениях и делах — всего лишь мучительный призрак? А вот они, хозяева и хранители мира, ничуть не изменились. Сияющие звездные очи на мраморно-матовом, благородном лике: Элентари. Статный муж кормит с руки огромного орла, с которым, кажется, никогда не расстается: Манвэ. Коренастый бородач с мощными плечами и медными браслетами на запястьях: Аулэ. Его глаза сощурились на мгновение, выражая подобие улыбки. Ну, хоть кого-то можно считать другом. А вот Дарительница Плодов не выказывает и тени приветствия: длинна память эльдар, но у валиэ Йаванны подлиннее будет. Долговязая, чуть согбенная, как мастер над трудной и тонкой работой, фигура в иссиня-сером балахоне с низко надвинутым капюшоном: Намо. Этого он узнал бы по одному шороху одежды, хотя так ни разу и не увидел его лица. И еще одну, очень похожую: плакальщицу Ниэнну с преисполненным страдания взглядом... — Куруфинвэ Феанаро, — изрек Манвэ — и орел тоже вперил взгляд в приговоренного. В своем воображении он задержал дыхание. Сколько уже тысяч лет не слышал, как звучит собственное имя. — Ты снова призван в Круг Судеб. В воображении он пробудил собственный голос, представил, как двигаются язык и губы, как напрягаются связки, чтобы придать звучание словам. «Я говорить не могу». — А ты думай, — посоветовал Манвэ. — Как сейчас. Мы услышим. Он посмотрел бы в ответ тяжело и гневно — но есть ли глаза у того, чем он предстал перед взорами воплощенных Стихий? — Через тебя в мир пришло немало зла, Куруфинвэ Феанаро. «Да уж не больше, чем через Моринготто или нежелание валар услышать воззвания из Белерианда». Над ним и сквозь него пронесся негодующий гул, ураганным порывом всколыхнул седое марево, в котором терялись вершины бесконечных колонн. Взметнулось могучее красное пламя с золотым ободом: Тулкас. — Запереть его там, откуда достали! У него был сын, столь же скорый на смех и на ярость, на прощение и на расправу; быстрее всех в любом состязании, на охоте и в бою. Ему одному выпала скорая смерть. В одно мгновение он решился распахнуть ей объятия: пришедшей отражением образа той, кого он полюбил так же стремительно, безоглядно и буйно, как промчалась вся его жизнь. — Я предупреждал. — Голос Намо звучал гулко и глухо, словно шел из глубин земли. — Этот дух не укротить. «Я видел, как умирают мои сыновья: один за другим, один страшнее другого. Ты меня укротил, вала Намо. Таким ты бы кого угодно укротил». Стихии вновь заспорили, заколыхалась земная твердь, и только сияющие звездные очи Элентари глянули на него, достали до самого донышка, где в едва ощутимом, неясном даже мастеру трепете зарождается замысел. Валиэ улыбнулась. Обменялась долгим взглядом с Манвэ и тот поднял руку, призывая остальных к тишине. Орел на подлокотнике его трона переступил мощными лапами. — Не сравнить ошибки, но ради искупления ты стоишь здесь, Куруфинвэ Феанаро. Огненный шторм захлестнул в одно мгновение. Он помнил это испепеляющее, сокрушительно бешенство, охватывающее с головы до ног, продирающее до костей; пламя вихрем ходило вокруг, а он стоял посреди, пока чужой голос, вкрадчивый и стелющийся, не раскрыл над ним глаз шторма. — Сотканное грядущее вступает в свои права. За тончайшим покрывалом — бледный размытый лик, чьи черты даже рыжая так и не сумела передать в камне: переменчивый лик будущего, Вайрэ. Но сколько бы ни колебались очертания будущего, он ясно прочел одно: «Дагор Дагорат». Глаз шторма распахнулся шире — и огненный вал иссяк. — Врата Ночи пали, — голос будущего столь же неуловим, как и лик его. — Прежде назначенного времени. Мелькор свободен… «У него есть только одно имя: Моринготто». — Пусть так, — медленно кивнул Манвэ. — Какое бы имя он ни носил, но Врата Ночи разрушены… Ледяная, звенящая ясность пронзила его: «И могущественные валар пришли просить меня сковать новые?» Снова гул и дрожь земли. Снова выкрики Тулкаса и призывы Манвэ к спокойствию. Орел приподнялся на лапах, встопорщил перья, целил глазами попеременно во все стороны. — Не о цепях пойдет речь, но об оружии. — Громовой голос, что рокот моря, не сразу разобрать слова: Ульмо. Сколько раз уже в мыслях сковано это оружие! Сочтены каждая капля металла, каждый удар молота по заготовке, каждое слово в чарах… Их больше, чем тысяч лет, проведенных в отлучении от всего, что составляло его суть. «А что, среди нолдор мастера перевелись?» — Мастера не перевелись, Куруфинвэ Феанаро, — голос Аулэ тяжел, как удар молота о наковальню. — Но нет мастера, равного тебе. Он представил усмешку, как помнил: короткий выдох — так, что раздуваются ноздри, угол губ резко вверх… Поистощился, как видно, замысел Эру. Если валар и услышали это, то не подали виду. — Ты можешь помочь Исцелению Арды, Куруфинвэ Феанаро. Простое лицо труженицы, волосы собраны в плотный узел, спокойно сложенные на коленях руки с мозолистыми пальцами: Эстэ. И ее супруг, непроницаемый и умиротворенный даже среди спора собратьев, последний врачеватель и колыбельщик Мириэль: Ирмо. «Вы хотите исцелить мир от Искажения. Я хочу падения Моринготто. Первое следует из второго, значит, цель у нас одна». — Ты согласен? — Манвэ пригладил крыло орла. «Мне руки нужны». — Будут руки. Все, что необходимо для работы, ты получишь, пока не будет создано то, что просим. «А после?» — Твой приговор не отменен, Куруфинвэ Феанаро, — произнес Намо. Огненный шторм едва не охватил его снова. Почему дух не может сгореть так же, как плоть! — Ты согласен? Расплатиться с Моринготто — вот о чем нужно думать. О мщении. Время ярости еще наступит, повторял он снова и снова. «Не задаром. На моих условиях». — Довольно! — взревел Тулкас. — Довольно он глумился над нами! Безъязыкий, бестелесный изгой! Запереть его там, откуда достали! Манвэ снова поднял руку. — Тихо, Астальдо. Говори свои условия, Куруфинвэ Феанаро. «Когда оружие будет готово, мои сыновья должны быть освобождены из плена Намо». — Они не в плену. Равно так и ты, они несут кару за свои деяния. «Я не слышал, чтобы их приговорили нести ее до конца мира». — Ты многого не слышал. «Мне и не нужно. А вот мои сыновья не должны услышать, что они отсиделись, как крысы, в твоих подвалах, вала Намо, пока другие воевали за них с Моринготто». — Если Арда будет исцелена, то не услышат. Если Арда не будет исцелена — тем паче не услышат. Он пожал бы плечами, будь у него плечи. «Я не стану торговаться сыновьями. Соглашайся, вала Манвэ, или послушай своего собрата и верни меня туда, где держал все эти годы». Хозяин ветров задумался. — Каковы другие условия? «Я хочу обнять жену». — Это легко устроить, — звездные очи Элентари снова глянули до самого донышка. — Она тебя ждет. Он представил, что улыбается. Рыжая частенько говорила: никто в целом свете не сравнится красотой с Элентари, все попытки изваять совершенство ничтожны — а сама и сейчас казалась ему стократ прекраснее в каждом воспоминании, от первого до последнего мгновения. «Конечно, она меня ждет. Иначе какой во всем этом смысл?» Валиэ переглянулась с Манвэ. Чуть склонила голову: согласие, уважение, то и другое разом? — Еще есть условия? «Последнее. Я хочу поединка с Моринготто». Тишина. Тишина и тишина снова; с нее, как стрела с тетивы, сорвалось: — Слава брата покоя не дает? Этот тоже напоминает о Турко: любитель охоты, псов и лошадей. Сын был дружен с ним в землях юности, казавшихся беспечальными. Недорогая то была дружба. «А хоть бы и слава брата, вала Оромэ, что с того? Нужно тебе мое мастерство — или нет?» — И ни слова о Камнях. Золотые косы, как колосья, а сама — что спелый плод: Йаванна. «А тебе есть, что сказать о моих камнях, валиэ Кементари? Не думаю. За Камни я буду спрашивать с Моринготто».