Сердцем к сердцу

А мы летим вместе с птицами. Чтобы в эту жизнь посмотреть с конца. Всё пройдёт, но свет твоего лица. Навсегда со мной. (а) Алексеев

Ночь — это тайна, пустой лист, на котором исчезают, медленно тонут все краски жизни в густой, шёлковой пелене темноты, растворяясь в пустоте холодных, безжизненных стен. Ночь — сказочница, что тихим, печальным шёпотом напевает неторопливую мелодию одиноких сердец, даря надежду на лучшее рассыпающимся дождем падающих, летящих в зыбкую неизвестность звёзд, что всегда вспыхивают и потухают маленьким чудом в зеркалах человеческих глаз, с надеждой устремленных в бесконечную чёрную пустоту небес. Ночь — время брошенных, не упокоеных душ, что летят над своим прошлым, мечтая хоть ещё на миг вдохнуть эту бьющуюся вольной пташкой под ребрами жизнь, обнять любимых и задохнуться от счастья в круговороте похожих друг на друга дней. Ночь — обнажение душ, что в сумрачном, тихом полумраке распускаются ядовитыми, прекрасными цветами, а с первым пламенным поцелуем рассвета сгорают до угольков, истлевают и превращаются лишь в пепел того, что могло бы стать реальностью. Ночь не расскажет ни об одном нежном, взволнованном прикосновении к мягкой, бархатистой коже на тонких узорах вен девичьего запястья, спрячет в своей уютной, почти ощутимой вуали сумрака, пылающее в неловком смущении лицо и трепетный шёпот, срывающийся с губ вместе с сдержанным, прерывистым дыханием. Сегодня ночь — его щедрая, благосклонная на подарки подруга, и она же его злейший, жестокий и беспощадный враг. — Завтра может не наступить, Джагги. — У маленькой, хрупкой и такой утонченно-изящной Купер голос в темноте похож на тихий, отчаянный звон бьющихся стекол, что летит, летит, летит — в пустоту коридоров, бьется раненой птицей надрывными нотками в теперь, быть может, навсегда запертую, холодную дверь с домашней, раскрашенной веселым оранжевым табличкой «Полли», безнадежно разбиваясь об ответную, кричащую неизбежным тишину. — Если моя семья виновата в смерти человека, которого любила моя милая бедная Полли, то от моей жизни совсем ничего не останется, я не переживу, не переживу это… понимаешь? Они сидят вот уже час в её спальне, едва ощутимо, точно незаметно касаясь друг друга уголками плеч, на махровом, пушистом ковре, скрытые в сизо-черной расплывающейся перед глазами ночной темноте; потерянные в своих мыслях и почти съеденные жестоким ожиданием рассвета, что, быть может, для их слаженной, необычной, но такой до странного гармонично сочетающейся команды будет последним. Такой совсем несправедливый конец, оглашенный вовсе не возмездием и разгадкой тайны, а скорее личной совершенно внезапной катастрофой, горечью вязнет на языке, оседает тяжким осадком на сердце и выстрелом холодных, циничных мыслей стреляет прямо в голову, заставляя чувствовать себя и вовсе где-то между небом и землей. — Тогда пусть эта ночь станет особенной, в абсурдно хорошем смысле. — Едва слышно, шепотом невольно зачаровывающего своей безбрежной глубиной голоса выдыхает Джонс, продолжая неосознанно обрисовывать холодным кончиком указательного пальца проступающий контур красивого узора бледно-синих вен на её руке, спокойно лежащей у него на коленях, даря подруге необыкновенное ощущение спокойствия; точно пытается сказать, что он рядом с ней и будет, в общем-то, всегда. Только вот вслух выразить эти бегущие бешеным пульсом под кожей слова онемевшим от волнения языком никак не получается — всё уходит в прикосновения, в слишком нереальное ощущения её присутствия рядом, в этот душистый, легкий и нежный, как сама Купер, аромат лаванды, таящийся в каждой идеально сочетаемой безделушке в её комнате; настолько девичьей и, по-своему, незатейливо-милой, что парню и вовсе кажется, что он вторгся во владения сахарной королевы и случайно разрушил всю эту конфетную атмосферу уюта одним своим диссонирующим антиподным присутствием. Вот только Бетти совсем не сахарная: у неё в глазах ледяными осколками таится внутренняя, непоколебимая уверенность, а в сердце беспокойными едкими язычками пламени пылает самый настоящий неконтролируемый огонь каждый раз, когда кого-то не по справедливости обижают и пытаются разорвать в клочья — она прекрасная вершительница своего собственного мира, даже такого вот расколотого и буквально рассыпающегося на глазах. Она будет держаться за него до последнего, мотыльком лететь в смертельные объятия солнечному монстру, заранее зная, что не долетит и разобьется на середине пути. Прекрасная, обреченная и такая одинокая-одинокая королева в неравной борьбе с подлой, гадливой реальностью. — Ты…ты чего это? — Её удивленный, приглушенный голос замирает над потолком, а затем разлетается по комнате золотыми, волшебными искорками, когда Джонс вдруг с мягкими, успокаивающими нотками во внезапно охрипшем голосе просит повернуться к нему, а затем прижимает к себе настолько порывисто и крепко, что девушка невольно чувствует, как в его груди учащенно, гулко бьется сердце. Для Джагхеда мир замирает, рассыпается радужными осколками вместе с этими давящими стенами, низким потолком и полом, подбрасывая его в бесконечную чистую и бархатную синеву его личных небес, где он оказывается каждый раз, стоит встретиться взглядом с безбрежным морем, затаившимся в глубине беспокойных глаз хорошей девочки; слишком для него не той. Для Бетти ускоряется настолько, что она невольно забывает, как дышать и вся поддается вперед, смущенно, с осторожностью касается ладошками его острых лопаток, проступающих даже через вязаный темно-зеленый свитер, желая стать одним целым с этим живым, таким искренне чувствующим всю её боль сердцем, слиться с его успокаивающей мелодией, теплым эхом разносящейся по всему телу. Купер хочется прямо сейчас заливисто рассмеяться сквозь слезы над его собственными самовнушительным заявлением о том, что он самый настоящий эгоист, равнодушный наблюдатель и что его вот совсем-совсем нисколечко не интересуют чувства других; в особенности блондинистых подруг, у которых не пойми что творится в голове. Ага, конечно, так и поверили. — Может, только сегодня… — взволнованно прерываясь, от собственных смущающих до самых кончиков ушей мыслей, шепчет девушка куда-то в шею друга, щекоча разгоряченную кожу своим теплым дыханием. — А может, сегодня будет нашим всегда? К черту «завтра», его такую несочетаемость с этой комнатой, мысленный надрывный крик о том, что это всё ночь, её проклятые чары и темнота, размывающая границы мечты и реальности — это всё совершенно неважно, когда её сердце так отчаянно бьется в ответ, когда она вся дрожит от его робких прикосновений, позволяет оставить невесомый поцелуй в свой изящный, едва выпирающий изгиб правой ключицы и зарыться неумелыми пальцами в шёлк мягких золотистых волос, распуская её вечный аккуратный завязанный хвостик на затылке. У Бетти сердце теперь склеено из осколков разбитых надежд, тоски по любимой старшей сестре и вышито ядовитым узором боли горькими подозрениями о том, что её родители — возможные убийцы. У Джагхеда в сердце прячется маленькая, беспомощная сестренка, теплый манящий свет в чужих окнах домов и, с недавних пор, разбитый мир хорошей девочки, что всего лишь мечтала жить по правилам и быть хоть немного, хоть самую малость счастливой в своих разорванных розовых небесах. «Я заберу всю твою боль, Бетс, просто доверься мне… так ведь лучше, всегда лучше, уж я то знаю. Даже не спрашивай откуда.» — Только если сегодня никогда не закончится. — Купер вымученно, печально улыбается, нежно целуя Джагхеда в уголок дрогнувших губ, мысленно желая навсегда остаться в его заботливых объятиях. Ночь спрячет их непозволительное счастье в своей ласковой темноте. Сегодня всё начнется. Сегодня всё завершится. Ночь медленно уплывет в туманную, предрассветную дымку, плавясь в лучах восходящего солнечного монстра. А с рассветом оба исчезнут, исчезнут, исчезнут. Растворяясь друг в друге.