Crime and Punishment

«Как будто огонь блеснул в его потухших глазах; ему точно приятно стало, что он еще горд. — А ты не думаешь, сестра, что я просто струсил воды? — спросил он с безобразною усмешкой, заглядывая в ее лицо.» ©

У моего брата вместо плаща — львиная шкура. За ней он прячет свою слабость, стучит кулаком в грудь и громко рычит о том, что он царь зверей. У французов это называется «глядеть в наполеоны». Я, хоть и не отношу себя к числу великих мыслителей, называю это обыкновенным эгоизмом. И кто бы мог подумать, что однажды укрощать этого хищника придется именно мне? С другой стороны — а чему, в самом деле, мне удивляться. Ведь кому, как не мне, быть с ним до самого конца. Он мой брат. Моя опора. Ближе меня у него никого нет. Уже нет. Так, по крайней мере, думаю я. Насчет него — не берусь судить: кажется, разум его слишком воспален, чтобы чувствовать хотя бы чью-нибудь близость, кроме близости теней, что терзают его по ночам. Особенно — в последние дни. Я готова помочь ему. Всегда и во всем — пусть только позовет, доверится, расскажет все, что лежит на душе. Я взываю об этом уже многие годы, если не десятилетия — впрочем, про них говорить пока рано; я слишком еще молода. Он, в общем-то, тоже — но кажется, будто каждую ночь он проживает у себя в голове новую жизнь. Миллионы жизней, что терзают его, раскалывают пополам. Делают гораздо старше тех лет, что ему довелось прожить на этой земле, и лишают всех мирских страстей (как это обыкновенно происходит со стариками). Всех — кроме, пожалуй, одной, самой больной и воспаленной. У страсти этой есть имя — нежное, светлое, почти цветочное. У нее белокурые волосы и большие глаза, которые, кажется видят душу моего брата насквозь. Как будто того, что видит она, не дано увидеть мне. Поздно. Слишком многое мне уже известно. Слишком многое поставлено на карту. Сколько бы он не говорил мне, что убивает «принцип» — не смирюсь я с этим. Никогда и ни за что. Потому что это не по-человечески. Убивать — это дело хищников, которым находится место единственно в обществе таких же, как они, умалишенных. И меньше всего мне хотелось бы относить к ним своего самого большого друга, своего самого близкого мужчину. Хоть и знаю, что это мой долг. Прежде всего, перед самой собой. И девушка, с которой связался он, мне тоже решительно не по душе. Слишком уж она чиста и невинна с виду, чтобы оказаться такой же внутри — в мире давно уже все не так просто и однозначно, как кажется на первый взгляд. Эту истину я поняла давно, на собственных горьких слезах, и даже немного на крови. Мы с братом вдвоем решительно не умеем выбирать себе спутников жизни. Настолько, что, кажется, проще было бы нам быть только друг с другом — но это уже, к счастью (или к сожалению?), нездорово и неправильно. Под мертвой львиной шкурой много гордости. Уж точно — гораздо больше, чем во мне. Быть может, именно поэтому я сдаюсь так быстро. Хватаюсь за пистолет и стреляю. В человека когда-то ненавистного, когда-то близкого, а теперь — того, кто всем сердцем желает вывести нашу семью на чистую воду. Того, кто мог себе представить, что у меня достанет духу выстрелить в собственного брата. Даже после всего, что он сделал. Зажмуриваю глаза и не могу видеть — осечка или я попала в самое сердце. Я хорошо стреляю, но в жизни никогда бы не подумала, что мне придется об этом жалеть. Похоже, сегодня мне выпала честь окончательно и бесповоротно потерять себя.