Давно прошедшее время

В ОГ29 это помещение считалось комнатой отдыха, и со своей задачей оно худо-бедно справлялось. Здесь было несколько кофеварок, микроволновка и холодильник с большим запасом льда, с десяток столов и кресла, достаточно удобные, чтобы расслабиться, но не слишком мягкие, чтобы раствориться в них и уснуть. Здесь любили собираться по любым поводам, даже Дженсен заглядывал время от времени, выбирал кресло где-нибудь в углу, чтобы не бросаться в глаза, но при этом держать весь зал — и, главное, дверь — в поле зрения. Он тоже наливал себе кофе, открывал какую-нибудь статью или книгу на планшете и читал. Он вроде и отдельно ото всех не был, но и к нему не лезли. Ну почти не лезли. — Знаешь, Дженсен, я вот тут подумал, — как обычно начал Макриди, и Адам оторвал взгляд от планшета. Ему бы очень хотелось сейчас сделать вид, что он исключительно увлечен чтением, но он знал, что Макриди не уйдет, поэтому пришлось прерваться.  — Тебе же хреново живется, — продолжил Макриди. — Как мужику хреново, в смысле. Это было что-то новое в его арсенале придирок, но Дженсен все равно устало вздохнул. Иногда ему хотелось включить КАСИ и отшить Макриди раз и навсегда, но пока Адам сдерживался, потому что на своих социальный корректор он предпочитал не использовать. Да и вообще, раньше же, до всех аугментаций, он как-то справлялся с засранцами, которые его доставали, умел ставить их на место без КАСИ. Справлялся. Иногда лучше, иногда хуже. — Откуда такие мысли? — поинтересовался Дженсен. — Не помню, чтобы я тебе в жилетку рыдал. — Я сам это понял, — заявил Макриди. — Ты посмотри на себя, Дженсен. Посмотри. Адам не поддался. Себя он и так знал прекрасно. — У тебя же вместо рук банально грабли, — продолжил Макриди. — Как ты дрочишь такими палками? Брови Адама поползли на лоб. В такие моменты ему становилось жаль, что он не может просто врезать Макриди по морде и с помощью этого все закончить. Время, когда он мог что-то подобное, давно ушло. Не только для него. Для всех аугов. — Прекрасная тема для публичной беседы, — произнес он. — Макриди, тебя родители приличиям не учили? — Мне вот интересно, у тебя там какие-то датчики стоят, чтобы ты знал, насколько можно сжать свой член, чтобы не оторвать его нахрен? — Макриди не отреагировал на сарказм и продолжил гнуть свое. — Язык особенно надоедливых сослуживцев они точно смогут оторвать, — сказал Дженсен и чуть улыбнулся, чтобы его слова не приняли совсем всерьез. Теперь это стало проблемой: его слова могли посчитать угрозой. Лучше бы Макриди так и подумал. — Видишь, — хмыкнул Макриди, — у тебя даже не грабли, а клещи. Или ножницы. Дрочить ножницами — тебе не позавидуешь. — Может, я люблю экстрим? — пожал плечами Дженсен. Сарказм — это единственное, что ему оставалось. Инцидент все изменил. Выдвини лезвие на полдюйма, сожми пальцы в кулак — и ты уже неуравновешен и опасен. В некоторых странах за такое отправляли в тюрьму, а то и убивали на месте. — Ты так об этом говоришь, что мне тоже становится любопытно. — Я подарю тебе на день рождения грабли и клещи, Макриди. Попробуешь. — И покажешь мастер-класс? — Прости, Макриди, я предпочитаю традиционный секс. * Из Германии они все вернулись на взводе. Ситуация с аугментированными детьми была дурацкой. С одной стороны, они — заминированные ауги, и никто не знает, что может спровоцировать взрыв. Очень легко представить, как разлетающиеся на куски механические руки и ноги этих деток калечат людей, оказавшихся в зоне поражения. Но с другой стороны, никак не получалось относиться к ним как к террористам. Что, десятилетняя девочка требовала установить себе бомбу из неких убеждений? Разве в семь лет можешь стать радикальным борцом за свободу аугов, готовым на крайние меры? Сложно все это. Особенно, если кто-то делит общество на «чистых» и аугов, а не на законопослушных людей и преступников, или не на жертв и террористов. Не на хороших и плохих. Впрочем, и здесь все непросто, потому что «хорошо» и «плохо» зависит от точки зрения делящего. По крайней мере, так это выглядело для Адама Дженсена. Для других, возможно, иначе. — Дженсен, — раздался за спиной голос Макриди, — я давно хотел задать тебе один вопрос. Макриди — последний человек в мире, которого Адам мечтал бы сегодня видеть и слышать. У него не было настроения отшучиваться или язвить. Хотелось, чтобы его просто не трогали, но, конечно, его желания никто не учитывал, и он попытался войти в привычное русло разговора. — У тебя же словесное недержание, — ответил Дженсен. — Если бы хотел задать, давно бы задал. — А вот я созрел сегодня, — Макриди положил Дженсену руку на плечо и потянул, чтобы развернуть его. Адаму ничего не стоило не поддаться, как ничего не стоило и сломать Макриди руку за вторжение в личное пространство без надобности. Но Адам повернулся. Где-то внутри ему хотелось это сделать и посмотреть Макриди в глаза так, чтобы тот заткнулся и отстал. Потому что нормальные люди отстают, когда на них так смотрят ауги. Впрочем, и когда и у людей такой взгляд, лучше уйти, потому что он словно говорит: «Отстань, если хочешь жить». Но Макриди сегодня не был нормальным, а еще казался человеком, который из последних сил сдерживает гнев и ищет, на ком бы его сорвать. — Давно хотел спросить, Дженсен, — проговорил Макриди, — что ты делал во время Инцидента? В комнате стало чуть тише, откуда-то справа донеслось негромкое предупреждающее «Твою мать, Макриди». — Я уже писал отчет по этому поводу, — ответил Дженсен. — Есть желание — спроси у начальства. — А сам не расскажешь? — лицо Макриди разрезала жесткая улыбка. — Я видел, как маленькие девочки, которым родители исправили не то слух, не то осанку, не то еще какую-то мелкую хрень, кидались на людей, выкалывали им глаза и разрывали горла руками. А у тебя такой набор прибамбасов. Ты же ходячая мясорубка. Давай, похвастайся, скольких ты завалил? Макриди нарывался, Дженсен это знал и понимал, что не должен реагировать, но какая-то его часть хотела, чтобы Макриди нарвался при всех. Та часть, которая сейчас пыталась выдвинуть из руки длинное лезвие. Дженсен с трудом успел остановить это действие, но жужжащий звук привода все равно был громким и пронзительным, как скрежет камня по стеклу. Внутренний радар показал Адаму, как многие отодвигаются от них с Макриди. А ведь, казалось бы: опергруппа, у всех оружие. Макриди нарывался, и все это знали. Каким-то извращенным образом сейчас большинство было на стороне Адама. И все-таки он не мог не только прирезать его, но и просто ударить. — Ну же, — нажал Макриди. — Давай. Дженсен чувствовал, что на него все смотрят. Эти взгляды прожигали его защитные очки и бронежилет и доставали до нутра. — У меня стоял старый чип, я не менял его на чип Тай Юн, поэтому, прости, бойни не случилось, — в его голосе не было ни одной эмоции. Он чувствовал, как над ним нависает давно прошедшее время. Два года пролетело, а последствия Инцидента не стали восприниматься легче, они лишь утяжелились и постоянно давили на плечи, не давая выпрямиться и вздохнуть полной грудью. — Да брось, Дженсен, — Макриди тяжело дышал, будто после долгого бега или перед трудным боем. — Неужели ты упустил возможность грохнуть кого-нибудь? С вас же потом все списали. Каждое гребанное убийство, каждую, блядь, смерть списали на сломанные чипы или еще какую-то херь. Вы же не люди! Железки! Вас даже в тюрьму за убийства не посадили, потому что вы не люди, к вам типа человеческий подход не применим! Это было слишком — слишком громко, слишком много, слишком зло, слишком больно. Адам отчетливо помнил Панхею и то, что творилось внутри, когда Дэрроу заставил аугов сойти с ума. Он помнил свою беспомощность — все это нельзя было остановить одним щелчком пальцев, а чтобы добраться до выключателя, пришлось убивать. Людей. Это потом их назвали «аугами» и отделили от «чистых». Там прошла граница, за которой все стало иначе. Дженсен шагнул к Макриди. Просто шаг. Один маленький шаг. Не подняв рук, не достав пистолет, даже не сжав кулаки. Шаг. — Макриди! Дженсен! — рявкнул командный голос. — Какого хрена вы творите? Адам чуть повернул голову и заметил Миллера, который, похоже, вошел как раз в этот момент. Или, может быть, он находился здесь раньше и ждал, чем все закончится? Адам не мог сказать, когда на его радаре появился начальник. — Вам делать больше нечего? — продолжил Миллер. — У нас куча арестованных, а вы тут выделываетесь. Точно. Они выделывались. Один — нарывался, потому что считал, что имеет на это право, а второй — очень старался не поддаваться на провокации и притворялся самым спокойным человеком на Земле. — Простите, сэр, — сказал Дженсен. — Такого не повторится, — он взглянул на Макриди и произнес еще раз с нажимом: — Не повторится. Макриди лишь качнул головой. * Услышав шаги, Дженсен надеялся, что Макриди все-таки пройдет мимо, но тот уселся напротив, шарахнул чем-то тяжелым по столу и звякнул стаканами. — Хочу тебе кое-что рассказать, Дженсен, — произнес Макриди. Адам неуловимо поморщился: — Никак не уймешься, Макриди? Прошлого раза было недостаточно? — Мне плевать, что ты скажешь, — ответил Макриди. — Я все равно расскажу, а ты будешь сидеть и слушать. Дженсен покачал головой и постарался сосредоточиться на статье, которую читал. — Короче, была у меня девушка, — начал Макриди. — Маленькая худенькая блондиночка по имени Мэри. Она звала меня «милым», — он усмехнулся: — Представляешь, меня и милым? Но у нее получалось говорить как-то так, что я верил. И, твою мать, хотел быть милым для нее, — Макриди тяжело вздохнул: — Она была слепой от рождения, моя Мэри… Адам честно пытался сконцентрироваться на статье, но слова, которые он прочитывал, ничего не значили. Против воли он вслушивался в то, что говорил Макриди. — Мы познакомились, когда ей было девятнадцать. Меня поначалу прикололо, что она любила закрывать глаза и все ощупывать. Я потом узнал, что только в шестнадцать родители подарили ей глаза. Ретинальные протезы, твою мать, — он стукнул рукой по столу. — Она хотела стать скульптором. У нее были такие чувствительные пальцы… Как сейчас помню ее голос. «Милый, иди сюда, ужин почти готов». Милый, бля. Я людей убивал, а она мне — «милый». Я любил целовать ее сзади в шею. Она забирала волосы наверх, ну, знаешь, как женщины это делают, но мелкие локоны выбивались такими смешными завитками. Я обожал целовать прямо в них. Мэри всегда смеялась, говорила, что щекотно. Дженсен уже понял, что они не расстались. Мэри, о которой говорил Макриди, больше нет. Только в этом случае время становится настолько прошедшим. — Это было два года назад, — продолжал Макриди. — Я как раз возвращался с очередной миссии и уже предвкушал, что расслаблюсь дома с Мэри. Тогда в Интерполе было много жестянок. Ауги считались удобными агентами. В моей команде их было трое. Помню лицо и имя каждого из них. Прошедшее время — вот, что напрягало Дженсена в рассказе Макриди. Все, что он говорил, не было цельной историей, а казалось осколками ушедшего прошлого, в котором копается рассказчик. И края этих осколков были острыми, как лезвия. — Я убил их, — сказал Макриди. Дженсен даже не дернулся. Он знал, что к этому все идет, с тех пор, как услышал «Это было два года назад». — Они только что нормально разговаривали и вдруг — раз! — и стали манекенами. Роботами. Начальство всегда говорило, что ауги как агенты хороши тем, что их сложно убить. Да, бля, охеренно живучие! Прут как танки. Адам поднял взгляд от планшета. Лицо Макриди перекашивала горькая страшная улыбка. — Когда вертушка села, я рванул домой. Наплевал на все приказы и рванул домой. Никто тогда ничего не знал об Инциденте. Я себе вроде говорил, что это только наши ауги свихнулись, но где-то внутри, видимо, понимал, что все могло оказаться гораздо хуже. Мне повезло добраться до дома… Или не повезло, тут уж как посмотреть. Знаешь, сколько раз я думал, что бы было, если бы я не поехал домой? Короче, мне не пришлось даже подниматься до квартиры. Я увидел Мэри на улице. Она сжимала в руках нож… Тот самый, которым обычно резала нам салат. Теперь она била им направо и налево. Бойня. Я заорал: «Мэри, какого хрена?» Она повернулась ко мне, и я увидел ее глаза — пустые, как объективы старых фотоаппаратов. У нее же были протезы, но глаза всегда оставались живыми, а тут полная пустота… Никакого узнавания. Мэри кинулась на меня, и я отреагировал машинально просто. За годы работы привыкаешь же, что, если на тебя бросаются с ножом, отбивайся. В Мэри веса-то было чуть-чуть, а я на автомате пихнул ее ногой. В общем, ей хватило этого удара, чтобы отлететь к машине, стукнуться головой об капот и…— Макриди сглотнул. Он открутил крышку бутылки виски и плеснул немного в два стакана. — Я начал звонить в скорую, но там не брали трубку. На улицах тогда разверзся ад. И посреди этого дерьма на асфальте в луже крови лежала моя Мэри, — он схватил стакан, быстро опрокинул его содержимое в рот и потом сдавленным от крепкого напитка голосом просипел: — Как же я вас всех ненавижу, гребанные железяки. Жестянки хреновы! Дженсен ждал, что Макриди опять начнет говорить едкие гадости, но тот молчал и только тяжело дышал. — Мне очень жаль, Макриди, что так все вышло, — сказал он.— Я бы… — Заткнись, Дженсен, — Макриди покачал головой. — Просто заткнись и пей, — он так резко двинул к Адаму стакан, что виски расплескался. Дженсен не стал отказываться. Когда он поднес стакан к губам, Макриди добавил: — Завтра годовщина Инцидента. Два года с того дня, как… Он схватил бутылку и, быстро налив в свой стакан, выпил. Дженсен тоже выпил. Ему не нужно было продолжение фразы, и так все ясно. Два года с того дня, как все изменилось навсегда. Всего два года, казалось бы, но то, что было до них, стало безвозвратно ушедшим временем. Наверное, они с Макриди пили за разное, но в какой-то степени оба вспоминали о том, какими были и никогда больше не будут.