Подсолнух и сирень

Геральт уже давно привык к бесконечной болтовне Лютика в дороге. Его монологи были, в основном, о себе любимом: о нелёгкой участи поэта, о поисках вдохновения. Иногда, конечно, он мог распинаться не только о своей персоне, но и, если говорить возвышенно, вслух мечтать о прелестных девушках, которых ждёт не дождётся встретить и, возможно, посветить им целую балладу. Говоря более низко, то грезил он скорее о женских прелестях этих девушек, нежели о них самих. Однако всему есть предел. Даже терпению ведьмака. — Эх, а ведь там меня ждёт одна из моих невест, которой я уже давно ничего о себе знать не давал, — горестно вздыхал бард по пути в город, уныло проведя большим пальцем по струнам любимой лютни. — Почему бы тебе тогда не извиниться перед ней? — предложил мужчина, умело обойдя на лошади очередную мерзко пахучую ямку на пути, невольно скривив лицо при вдохе запаха гнилых яиц и чего-то давно умершего. — Но как, Геральт? Мы же и так на мели, а тут ещё и на подарок тратиться, — ещё больше вздыхал поэт. — Женщины любят цветы, — поделился ведьмак простой истиной. — Подари ей цветы. Так она увидит, что она тебе по-прежнему важна, ну, или по крайней мере не будет метать горшки с балкона, — сухо проговорил он, не расщедрившись даже на ухмылку. — Но ведь цветы тоже стоят денег, Геральт, — заметил Лютик, набравший ещё один минорный аккорд. Тут уж терпение ведьмака иссякло и он, развернувшись, ускакал прочь. — Эй, ты куда? Геральт! — испуганно воскликнул бард. Однако мужчина скрылся из виду быстрее, чем поэт успел понять случившееся. За то время, что отсутствовал его друг, Лютик успел переосмыслить все принятые в жизни решения и пожалеть о многих из них. Когда же прошла добрая четверть часа, поэт конкретно заволновался и подумал, что, пожалуй, слишком много болтает, не давая мужчине сказать и слова о чём-то своём. Тогда встревоженный донельзя бард мысленно клялся чуть ли не всем богам, которых знал, что больше не будет распускать язык до такого состояния, после которого люди от него убегают. Но вот знакомая кобылица вновь замаячила на горизонте. Мужчина ехал назад, держа в одной руке поводья, а в другой что-то большое и жёлтое. И прежде чем поэт сумел понять, что он держит, предмет оказался у него в руках. — На, — так же без эмоций сказал Геральт, на ходу бросив Лютику яркий подсолнух, — теперь проблема решена и к ней мы не вернёмся, хорошо? — спросил он, показывая своим тоном конкретную усталость от неугомонного трёпа поэта. Сказать, что бард опешил, получив цветок, — значит ничего не сказать. По его растерянному виду можно было быть уверенным в том, что он проведёт остаток пути молча. Что и случилось. В ответ ведьмак получил лишь пару неуверенных кивков, не приправленных ни острой шуткой, ни какой-нибудь колкой фразой, после чего путники снова двинулись в путь. --- Надо сказать, что любовные похождения Лютика не окончились ничем хорошим — невеста была в ярости и подарка не оценила. Вот только было бы что оценить, так как бард придержал подаренный ведьмаком подсолнух у себя. Впрочем, не только бард был неудачлив в своих делах. Геральт не смог найти ни одного подходящего дела и посему им вдвоём вновь пришлось отправиться в другой город. Будучи донельзя измождёнными, по пути странники разбили стоянку в лесу у крепкого старого дуба. Рядом был небольшой, звонко журчащий своей чистотой, ручей. Кобылицы стали неторопливо лакать воду, пока ведьмак, устроившись в корнях дуба, мирно подрёмывал под звуки природы, к которым временами присоединялся аккомпанемент лютни. Бард примостился на камне неподалёку, бормоча под нос наброски очередной баллады. Однако спустя какое-то время музыкальный инструмент надолго смолк. Ведьмак лениво открыл глаза. Лютика не было. Будучи не из тех, кого так легко взволновать, Геральт лишь тихо фыркнул себе под нос, подумав, что поэт заинтересовался чем-то — должно быть, ему привиделась лесная нимфа, — и теперь ходит где-то неподалёку. Дрёма вновь настигла ведьмака и выпустила из своих ненавязчивых объятий только тогда, когда ему на колени опустилось что-то лёгкое, мягкое и чересчур знакомо пахнущее. Геральт посмотрел вниз — на его коленях лежал небольшой благоухающий букет, составленный из нескольких веток сирени, васильков и одуванчиков. Затем ведьмак обратил свой взор к сидящему к нему спиной на камне молчаливому барду, принявшегося снова медленно перебирать струны в поисках мелодии. — Это что? — спросил ведьмак, поднимая пучок собранных Лютиком цветов. — Подарок, — скромно пояснил поэт, даже не оборачиваясь, чтобы ответить. — Зачем? — вопросил он снова, тут же осознав, что на такого рода вопрос поэт может начать целую тираду. Но он этого не сделал, продолжив хранить молчание. Мужчина лишь тихонько хмыкнул, выбрал из букета один из васильков и, подойдя к поэту сзади, вколол в светлые волосы цветок, на удивление гармонично смотрящийся со сливового цвета шапочкой. Ведьмак не заметил ни того, как вспыхнуло лицо поэта, ни того, как он дёрнулся и как пальцы резко соскользнули с шейки лютни, звонко оборвав фальшивую ноту. Он не заметил и того, как потом, когда он отошёл проверить вьюки на лошадях, эти же пальцы скользнули к приколотому синему цветку. Или сделал вид, что не заметил, ведь даже Лютик, знавший Геральта не первый день, не мог знать точно, когда тот притворяется, а когда нет. Но в данный момент бард благодарил всех богов, которых знал, за то, что стук его бешено колотящегося сердца слышен только ему одному.