Спаси меня

Боулдер встречает Пейсон дождем и слякотью, опавшими медными листьями и ощущением дикой тоски, щемящим душу. Пейсон скоро тридцать — заветная и немного трагичная дата, отмеченная красным в календаре. Пейсон скоро тридцать, и она уже как два года не выступает, а полтора года как является действующим тренером команды США по гимнастике. Пейсон Килер все такая же правильная и примерная дочь с кучей наград, золотых медалей и кубков, сумевшая буквально вытащить свою семью из нищеты. Родителей девушка перевезла сразу же после первой значительной победы на деньги спонсоров. Просто забрала вещи из печального Боулдера и уехала, оставив город на съедение будущему поколению спортсменок. Пейсон, пока еще, двадцать девять. У нее нет детей, но зато имеются морщинки-лучики возле глаз, необычайно теплая улыбка и по-прежнему ямочки на щеках. Пейсон — солнце. Даже несмотря на возраст. Даже несмотря на травмы. В «Рок» Килер идет на следующее утро. Она приходит за час до официальных тренировок, ходит по залу, впитывая всем естеством в себя потрепанные серые стены, запах талька, резины и штукатурки; и чувствует, будто бы после длительного отдыха вернулась домой. На месте Саммер теперь сидит какая-то другая женщина с явным завышенным мнением о себе — Пей такие не нравятся — но в блондинке та быстро узнает чемпионку мира. Она расхваливает девушку, клуб, молодых дарований, так похожих на Килер в детстве, и соглашается на все, о чем попросит Пейсон. А Пейсон хочет прийти в зал после закрытия, так, чтобы никто ее не увидел. Ей хочется ненадолго окунуться в детство. // В зале все так же прохладно. Здесь Пейсон росла такой серьезной, упорной, красивой. Здесь она взрослела, летая над землей, сжимала в себе пружины, старалась стать кем-то большим. Здесь каждая из девушек потихоньку приторговывала собственным пламенем за награды и пустые шансы. Зря правда. Никто не даст того, чего ты сам не добьешься — это Килер поняла одной из первых. Пейсон устала от прошлого — она обрезала его резко; так, чтоб не чувствовать сильной боли (спина все же иногда ноет по ночам). Девушка бы даже не заметила чьего-то присутствия в этой мемориальной банке самой себе, если бы не огонек света, тлеющий в тренерской. Там пахло мазями столько, сколько Пей себя помнила, сейчас же оттуда несет смесью алкоголя и табачного дыма. От такого по коже пробегают мурашки. — Я сказал, валить отсюда, чертов идиот! Что непонятного, а? — девушка буквально столбенеет от ярости знакомого голоса, прижимая руки груди. У Саши глаза стеклянные, пустые и совершенно не его. Он дергается, осматривается по сторонам, а на лице — неописуемый страх и безумие. Капля безумия, смешанная с водкой и, возможно, травкой. — Саша., — тихо, почти неслышно произносит Килер, делая шаг в комнату, — Это Пейсон. Пейсон Килер. Помнишь меня? Мужчина резко оборачивается, едва удерживаясь на ногах. В одной руке бутылка, в другой, видимо, тяжелый груз судьбы, тянущий на дно. Блондинка почти-что вскрикивает — его глаза, когда-то голубые как озера, смотрят в упор и в то же время сквозь; щеки впали так сильно, что можно, коснувшись, порезаться; синяки залегли давнишние, а лицо обросло густой щетиной. У Белова внутри будто все струны-ребра натянуты до предела и от каждого вдоха скрипят, что старый электропоезд. Он оседает на пол тряпичной куклой, и ни слова не слетает с его засохших губ, ни стона, ни шороха. Пейсон подхватывает его стремительно и крепко, так, как делал он сам со своими гимнастками. Килер не понимает. И оттого легче не становится, в груди мечется сердце, говоря лишь о том, что она, явно и без преувеличений, жива. Саша же — почти подох. Он что-то шепчет, как в бреду — то ли извиняется, то ли ругается, то ли просто несет ерунду, вдобавок вкрапляя в нее все свои переживания. Пейсон же сжимает его в своих руках медленно, чуть касаясь губами кромки светлых волос, баюкает, успокаивает, повторяя как мантру «сашасашасаша». У него от стресса и депрессии даже линзы в глазах лопаются, струны вен на лбу вскипают. Саше сорок пять, и ничего не начнется заново, голова становится лишь белее, поедая золото. На Белова из зеркала ведь постоянно смотрит кто-то незнакомый, нездешний, чужой; и свет искажается, становится нестерпимо тяжелым, веко дергается, деформируя отражение еще больше. Он знает, что упал ниже некуда. Как выброшенная олимпийская звезда. А она — милая, добрая Пейсон — улыбается так нежно-нежно, стирает тыльной стороной ладони липко-горькую водку с губ и уверяет, что все будет хорошо. Саша бы ей поверил, даже доверился бы, если бы не четкая убежденность в своей никчемности. Его жалеть не нужно, и не надо нежности и тепла — лучше сразу по швам разорвать, сразу стереть. И чтоб после ничего. Пейсон так не умеет. Говорят, что удары ломают людей или делают их сильней. Девушка знает о двух этих примерах все. Пейсон верит, что любого, хлопнувшего дверью, можно вернуть негромким, но очень нужным постой. Она вернет Сашу просто потому, что тот сделал для нее, Килер, невозможное; потому, что должна Белову по гроб жизни. Пейсон вытянет Сашу из трясины потому, что когда-то сильно-сильно его любила. Блондинка сделает это для него, а пока она будет сжимать мужчину в своих объятиях до восхода.