Мясорубка

Перманентный ребёнок – маска слезает, а игры впечатались в сгнившую кожу. На колени. И я разрешу тебе быть моим псом – Я тебя разорву. Подчиню. Приручу. Уничтожу. С языком на ножах – нёбо в мясо – внутри резаных ран перепачкан разложенный стон. По головам – лицемерной дорогой безногих, продираясь вслепую, клыками, ногтями и сквозь кишки: Грязь в крови – неотъемлемый крест убогих, И когда заразишь – она просочится в чужие глаза – убегай. Сука, беги. Потому что они предадут. Сучки не любят текущих сучек. Лесбийские игры закончились, осталось насаживаться только насквозь – на нож. Мокрые лезвия на мокрые взгляды, лицемерно препарирующие свинские глотки, но того, кто улыбается язвой, навряд ли пугает ложь. Тяжело ненавидеть блядь? Сквозь симбиоз мазохизма и грязи они молят о потребности побыть центром земли: Можешь бить. Унижать. Не кормить – и обиженную тварь уже не обидеть Только люби, папочка. Пусть насквозь, но люби. Прогибаясь под сотнями: колыбель до могилы, ты несёшь за собой запах желчи, едкость выбитых глаз. Так захлебнись моей кровью, подавись моей силой, ты из тех, кто скорее подохнет, чем не исполнит приказ. Так на колени, урод. Я всегда ненавидел текущих сучек Ещё не устал пресмыкаться? С потребностью, вшитой в глаза: Только люби меня, папочка, пусть сквозь гематомы на рёбрах. Только люби меня, тварь, ты не можешь не полюбить лжеца. Мне плевать на отдачу. Плевать на уверенность видеть ответный огонь на дне воспалённых прожжённых глаз И я – твоя асфиксия, Я твой ошейник, сквозь тотальный контроль, от кислотной улыбки до выбитых фраз, Ибо я – твоя цепь, паразит и удушье, сорняк, и будто репейник, вцепившийся, я сточу изнутри, я сгрызу твою плоть, я сожру твой каркас. Под чужим каблуком – к чёрту ответственность, привычнее пресмыкаться. Привязанность глубже – под кожу. Продирая артерии и кишки Скотобойня в постели, а куску мяса необходимо признаться, что он до сих пор приползёт ко мне под ноги. Но такие, как я – не насаживаются – насаживают на ножи. Или их толпы, как грязи, повсюду – конвейерное поколение избалованных кастетами детей. Куклы с плохими мечтами, эмбрионами на испещрённом переломами хребте высекшие: мамочка, убей. Не устал пресмыкаться? Мы всё ещё бляди по крови. Той, которую ты лизал с моих рук, пока не стирался язык. Заводной механизм – мясорубка, а ты, не зная, надеясь, всё-таки понял, что я не то, чтобы лицемер – мясник. Так на колени, урод. Я всегда ненавидел мокро пропитанных сучек, но только разодранным в клочья ты понимаешь, как лучше себя продать. Бляди и плаксы умеют заглатывать – чувства, привязанность – что попросят, И бляди и плаксы умеют играться, но не страдать. «А любовь (прострели мне язык) разделяет двоих, привычный единый сценарий – двое сплетённых под кожей, и больше не может быть» И не то, чтобы третьи \ десятые вроде не лишние это опровергают: прострели – тебе и вторые уже не бывают нужны. И я больше не вижу снов, и после тебя рефлекторно в осколки хребет за хребтом – по трупам, а не головам В петле мне привычно, и если ты хочешь – смогу и повторно порвать себе кожу на шее в клочья, смеясь струпьями, кровью ведь даже тогда ты не будешь способен поверить моим словам. Но мне нравятся струпья, мне нравятся язвы, удушье и липкость в глазах, концентрированной кислоты: Насквозь – мне нравится трахать Насквозь – мне нравится резать И мне нравился твой ошейник, но ведь это не значит, что нравился ты.