возьму и исчезну

      — Марко, нужно поговорить!       Диаз, видит Стар, где-то там, в размытых красках вечеринки, — гипертрофированных, вздутых в ее застланном пеленой слез видении. Где-то между коричнево-серыми тонами Джены и мягкими морскими цветами Джеки Линн Томас (ох, конечно) мелькает красное. Его толстовка, яркая-яркая, как помада, острый перец и самый дивный румянец на щеках самого дивного.       Ради святой Ольги, только бы не зарыдать в голос сейчас…       Стар думает, что Марко ее не слышит из-за музыки и галдежа толпы, и, знаете, она не обидится. В ее голове — бардак, сердце — пропущено через мясорубку, и маленькие ручки трясутся, горло сжимает спазм; на обиду не хватит сил, а иначе она треснет, как елочная игрушка. Со звоном и осколками. Больно.       Но Марко слышит даже сквозь новомодный клубняк, даже сквозь щебетание Джеки на ухо. Слышит только он, больше никто; слышит даже не голос Стар, а ее чувства, ее переживания, ее большую добрую душу, что тянется к нему, как голодающий птенец к крошке хлеба. И он оборачивается рывком, сразу же, ища глазами соседку, а после того, как поднимает взгляд к лестнице, где застыла Стар — улыбается. Стар ненавидит его за эту улыбку, — слишком понимающую, искреннюю, добрую, — и тайно радуется, потому что вот так Диаз не улыбался даже сногсшибательной (черт бы ее побрал) Джеки Линн. Улыбки — лучшее, что есть между ними, и ради них не хочется уходить, не хочется бросать новую жизнь на Земле, даже если где-то там долбанутый злобный ящер мечтает отомстить всей далеко не идеальной Мьюни. Пока Марко неспеша протискивается через толпу к лестнице, Стар сжимает пальцы на перилах слишком сильно и думает — может, наколдовать Клауди да свалить с Марко в самое дальнее измерение? Где нет сил зла, смертей, и где между ними двумя будет что-то еще, кроме улыбок…       — Стар, все хорошо? нет       — Оу, Марко, испугал! — вздрогнув, громко объявляет она, ощутив теплые пальцы на своей коже. Оборачивается, смотрит вперед: Марко неловко улыбается, стоя на ступеньке ниже перед ней. Выдержать и не обнять его, не заплакать, — терпение железное.       Стар — она сильная. Бойкая, веселая, бунтарка, как пел Рубериот-недотепа. Его бы надо ненавидеть, только певец не виновен в том, что глупая принцесса взяла и влюбилась. Он просто поставил точку вместо запятой.

***

      — Что?!       Марко, стало быть, испуган, и его испуг искренний, всамделишный. Стар тоже боится — вместе с ним, сердце к сердцу, его реакции и собственных мыслей, царапающих злобными кошками черепушку.       — Но почему?!       — Тоффи вернулся. Мне придется улететь домой навсегда, чтобы не подвергать тебя и всех землян опасности.       Марко открывает и закрывает рот, как выброшенная на берег рыба. Он не верит, конечно, — Стар, его лучший друг, девчонка, с которой он столько пережил, уходит. Исчезает метеором в небе, падая где-то там, далеко-далеко. Не достать.       Стар нервно переминается перед Марко с ноги на ногу, кусая губу и чувствуя себя такой маленькой рядом с ним. Как всегда, впрочем.       — Я… Я пойду с тобой. Я помогу тебе!       Он хватает ее мягкую руку, смотрит испуганно-взволнованно, понимающе, просяще. Стар ненавидит его за это, ненавидит себя — еще больше, и давит в зародыше слезы. Нельзя. Улыбка ведь — самое лучшее между ними, правда?..       — Нет. Ты останешься здесь, дома. С родителями, друзьями, Джеки…       — Я не смогу спокойно оставаться тут, — твердо, совсем по-взрослому заявляет Марко, — пока ты в одиночку противостоишь этим монстрам.       — Не в одиночку, — сил хватит на полушепот. — Со мной мама, папа, магия. Все путем, Марко! мне больно улыбаться       — Я буду писать тебе письма, хе-хе… больно как больно       — Нет, — упрямо качает головой Марко. Где-то на периферии их зовут, кто-то смеется. Хорошо на Земле, думает Стар. Тут проблемы — с зернышко, тут Марко и вкусные начос… Тут останутся ее самые яркие воспоминания и все улыбки, как подарок ему. Земному мальчишке в красной толстовке. или же…       — Еще не все.

***

      Она знает: он обещает никому не рассказывать об этом. Никому-никому, даже подушке, даже ночи, даже в собственной голове ловить эту мысль. Мало ли, найдутся телепаты. Этот секрет похоронят на заднем дворе Диазов, развеят по ветру прахом — так, словно и не было никогда безумной инопланетянки с сердечками на щеках. И Стар, на самом деле, такое устраивает. Не для ее бунтарской натуры, но наплевать.       Поцелуй — мягкий-мягкий, солено-сладкий, приторный немножко. Они не герои романа и совсем неопытны, но этого мимолетного прикосновения хватает на все. И что-то лопается в груди Марко, как шарик, — громко, да так, что заглушает голос Джеки в суматохе вечеринки.       Стар исчезает за горизонтом, и Марко не успевает словить ее последнюю, самую ценную улыбку. На его губах — ее слезы.       Самое худшее, что было меж ними.