- Что вы будете делать со мной? - Любить, миледи. (2)

Вся моя комната, несколькими днями ранее уютная и скромно обставленная мебелью, была перевернута вверх дном. На полу лежали растоптанные мною же обрывки газет, какие-то бумаги, ручки, из которых иногда вытекали капли от чернил. Сама я лежала посреди этого хлама, свернувшись в клубок и обхватив ладонями колени, и неотрывно смотрела в стену. В глазах двоилось то ли от застывших слёз, то ли от недосыпа. - Госпато, значит, - хмыкаю я, держа потными пальцами скомканный обрезок газеты. – Странное имя. Я бы так назвала блюдо из макарон, но уж точно не человека, - После этих слов я отбрасываю листочек, и он плавно падает на остальные. Телефон снова разрывается от звонков. Меня несколько дней не было в социальных сетях, я не отвечала на сообщения и никак не реагировала на звонки. Между моих ног щипало. В животе покалывало переодически. Может быть, это я себе выдумала, однако мне казалось, что я заболела. Неизлечимо. Нет, я не беременна. После случайной связи с незнакомцем в Париже я стала чувствовать себя отвратительно. Конечно, будь это просто секс с простым итальянцем, я бы пережила трагедию своего бесстыдства и запомнила эту встречу лишь как приятные два часа. Но… Он же в розыске. Он – преступник. Я трахалась с преступником. Мои двухдневные мысли, проматываемые будто бы одной и той же кассетой, прервались сто пятьдесят седьмым звонком от моей работодательницы. Да, именно сто пятьдесят звонков, я не преувеличиваю. Она покричала на меня минут десять, и итог разговора таков: на работу я вернусь никогда. Меня уволили. Кому нужна убивающаяся депрессией молодая женщина? Без нормального опыта в работе, ещё и пропускающая несколько суток подряд и не отвечающая на телефонные звонки. Безответственная. Я кое-как поднялась на ноги: они сильно заныли. Долгое бездвижье привело их к такому состоянию. В животе предательски урчало, он требовал пищи, хоть какой-то. Я обнаружила в холодильнике кусок сыра. Раскромсала его и сварила макароны. Какая ирония. Питаюсь итальянской едой. Я стою с тарелкой макарон возле окна. Оно большое, с мой рост. Красивый вид. Питер. Мой любимый Питер… Я провожу ладонью по стеклу, и оно мгновенно потеет. Теперь вид на питерский узкий дворик становится более расплывчатым. Хотя, с питерской погодой куда ещё туманнее? Госпато бы понравилось здесь. Трясу головой, отрицая свои мысли. Этого имени не должно проскальзывать в моей голове. Он – преступник. Но я не знаю, за что его разыскивают. Ни в одной чёртовой газете нет достоверной информации! Я всё обыскала, обошла все редакции города, изучила многие интернет-ресурсы. Я ничего не нашла. Лишь информацию, что он – преступник. В дверь позвонили. Меня испугал этот звонок. Я жила в Питере семь лет, с момента поступления в Университет. Родители жили далеко, около двух тысяч километров от второй столицы. Друзей у меня было немного, и так несправедливо получилось, что они жили в совершенно другом конце города от меня. Подруга, с которой я общалась, когда приехала из Парижа, улетела с мужем и ребёнком куда-то на моря. Собственно, я никого не жду. Страха не было. Я, затягивая последнюю макаронину в рот, отставила посуду на стеклянный столик и прошла к двери. Между ног стало влажно. Я словно чувствовала, кто стоял там. К моему сожалению, открыв дверь, я разочаровалась. Передо мной, одетый в красную толстовку и свободные джинсы, стоял мужчина. Он протянул мне пиццу в коробке, перетянутой цветной лентой. Пахнет вкусно. Я приняла подарок и, минуту помедлив, осознала. Я не заказывала пиццу. Лицо мужчины скрывал широкий капюшон, спадающий до самых губ. Я прищурилась. Саркастический смешок сорвался с губ моего незнакомца. - Госпато… Он медленно поднял голову. Показался острый подбородок, затем аккуратный, немного заострённый нос, потом эти сверкающие зелёные глаза, тёмные волосы, в моей полумрачной комнате кажущиеся смолой. - Si. Mi chiamo Gospacho. – Да. Меня зовут Госпато. Я хочу закричать, но этот хрип, пародия на крик жертвы, застывает в глотке. Мужчина, одобряюще кивнув, проходит в комнату. Пиццу, точнее, коробку с пицеей, он кладёт на тумбочку. Дверь с грохотом закрывается. Госпато смотрит на меня с вызовом и произносит, всплеснув руками, на чистом итальянском: - Ciama la polizia! – Вызовите полицию! Я шагами запуганной кошки, разбившей чашку, пячусь назад и отрицательно качаю головой: - Я не буду. - Qrazie! – Спасибо! – Он по-джентельменски кланяется и, хищно облизнувшись, нарушает наше расстояние мгновенно. Его губы ложатся на мои. Поразительно. Я не вырываюсь. Лишь попискиваю, борясь с моралью в своей голове, опасениями за собственную жизнь, ещё чем-то там… До момента, пока его губы не опускаются на шею. Его губы сухие, покусанные, местами с запёкшейся кровью. Однако они очень, очень и очень вкусные и приятные на ощупь. Я даже не знаю, за что его разыскивают. Может быть, за убийство? Когда в моей голове проскальзывает эта мысль, я уже лежу на той самой груде бумаг с отрывками из газет о Госпато. Он заливается смехом, увидев, о чём именно эти разорванные в клочья бумажки. О нём. А как я могла не поинтересоваться, за что разыскивают моего незнакомца? - Я тебя не тронуть. Я не убийца и я не маниак. Не спрашивай, как я тебя найти смог, не спрашивай эти вопрос, - на ломанном русском прохрипел он мне на ухо, облизнув ушную раковину. Взгляд Госпато остановился на мне. - Per favore! – Пожалуйста! Я одобрительно кивнула. Мне хочется верить этому человеку. Мы ещё долго наслаждаемся друг другом, но в один момент что-то в моём мозгу включается (возможно, сам мозг). Я отталкиваю Госпато и присаживаюсь, сгорбив спину. Мой подбородок ложится на моё оголённое колено. Итальянец смотрит на меня огорчённо и встревоженно. Неужели ему страшно? - За что тебя разыскивают? – смотря ему в глаза, спрашиваю я. Он гладит меня по руке, и нет, я не одёргиваю свою. Мне нравятся его прикосновения. У Госпато очень много волос на руке. Тёмные и густые, завивающиеся. Как у самого настоящего итальянца. А его акцент… уши ласкает. Приятнее, чем в консерватории незатейливые мелодии начинающих музыкантов. - Я врач. Меня подставили кое-в-чём… Он стал говорить по-английски, чтобы мне было понятно. Поняв, что его пауза никак не спасёт положение, он продолжил, тяжело вздохнув. Руки Госпачо дрожали. Как бы я ни пыталась их держать в своих ладонях, они по-прежнему тряслись, как при высокой температуре. - В тот день моя помощница, медсестра, по вашему говоря, отсутствовала на месте. Мне пришлось самому вкалывать пациентам лекарство. Из-за этого самого лекарства погибло семь человек. Скупая мужская слеза стекла по его щеке. - Я понятия не имел, что меня подставили. Кому-то выгодно было это сделать. У меня было много завистников, в том числе людей, которые работали вне клиники, где меня почитали и уважали. Им невыгодно меня защищать. Мне пришлось бежать. Всё было против меня. Как я бежал из страны – это совсем другая история… Я обняла его. Крепко-крепко. Думаю, его обнимали так пациенты, которым он спасал жизни. Как же страшно представить его боль. По его вине и одновременно не по его вине погибло ни в чём семь неповинных человек. Я поставила себе цель защитить этого человека во что бы то ни стало.

Жаль, милая русская девушка не видела иронической улыбки Госпато, которая тут же была спрятана за её кучерявыми волосами.