До скорой встречи

Габриэль выпускает дым сквозь улыбку и рассекает повисшее перед лицом серое облако резким взмахом руки. — Я, вообще-то, не курю. А это так, не обращай внимания. Она прикусывает тонкий фильтр и по-цыгански скрещивает ноги, расположившись на травяном ворсе ухоженного газона. Щурится. Ловкие пальцы мнут сигарету, то и дело поднося её к губам, ноющим от ухмылки. Наконец, подавившись тяжёлой затяжкой, Габриэль тушит окурок о плоскую подошву балетки. Каблуков она не носит уже давно. — Знаешь, да. Ты не зовёшь меня кнопкой, как в наше первое лето, ну, а я… Я больше не стесняюсь своего роста — это стало как-то… Неприлично? Да, пожалуй. Мне двадцать три, и пора начать переживать о более серьёзных вещах — например, о карьере или о том, что мне на следующей неделе платить за кредитное авто, а в кармане — только мятая двадцатка. Или о том, что парня нет. Габриэль обхватывает непослушными руками то шею под затылком, то щиколотки, скрещенные на земле; и снова тянется за сигаретой. — Ну вот. Даже не скажешь своё коронное «Габи, кнопка, пожалуйста, заткнись»? Ты считаешь, что я слишком много болтаю. Знаю, Дерек. Слишком много лишних слов, за которыми не видно сути. Это странно. Стараешься что-то объяснить, но, чем больше говоришь, тем слабее звучат твои слова — у них будто нет ни направления, ни вкуса. Ни цвета, ни пламени. Говоришь, говоришь, но ощущение такое, будто разбавляешь хороший кофе водопроводной водой. Знаешь, да. Моих слов много, и все они — неправильные. Мне кажется, те, кто умеет подобрать точные слова, управляют миром. Просто берут реальность, облекают в текст и отсекают всё лишнее. Оставляют самое острое, самое главное, самую суть. И швыряют тебе в лицо. Ты просто не можешь с ними не согласиться, с такими людьми. Я бы, знаешь, хотела научиться говорить так, чтобы мои слова били в десятку, но, видимо, не судьба. Мне для этого не хватает ни чуткости, ни смелости. Думала, на факультете журналистики меня научат этому, но… сам видишь. Я опять несу всякую чушь, говорю много и не по делу, а ты только снисходительно молчишь и улыбаешься, Дерек. Если, конечно, это можно назвать улыбкой. Габриэль разглядывает его стальной прищур — решительные глаза, отведённые в сторону, будто видящие цель, доступную ему одному. — А парень, между прочим, у меня есть. Его зовут Тревис, он работает в крупном издательстве, а ещё… Он — её жених. Короткое, маленькое слово — столько смысла. Ей не хватает смелости произнести его вслух. — Я не такая храбрая, как ты, Дерек, — Габриэль сама себя не слышит. Она оттягивает ворот блузки и находит пальцами старую цепочку; теребит её в кулаке. Затёртое простенькое колечко из белого золота висит на шее куском свинца уже третий год: нести тяжело, сбросить — невыносимо. — Дерек, я не встречала таких смелых людей, как ты. Таких сильных. Таких ясно мыслящих. Мне никогда такой не стать. Я надеюсь, ты простишь мне это. Дерек ничего ей не отвечает — Габриэль этому почти рада. — На прошлой неделе он сделал мне предложение, и я согласилась. Мы поженимся в августе, — она выстреливает словами и сразу затягивается; хочется дымом выжечь их изо рта. — Вы бы с ним общего языка не нашли, скажу я тебе. Не то что бы мне было до этого дело. Зачем я говорю тебе всё это? Наверное, я просто зла на тебя. Страшно зла, Дерек. Прошло два с лишним года, а меня по-прежнему всю трясёт от этого… сам видишь. Кажется, я знала уже тогда. Ты сказал своё «до скорой встречи, кнопка», а я нутром чувствовала, что это конец. Я бы могла раскричаться и начать топать ногами, упрашивая тебя остаться, но ты бы всё равно ушёл. Мужчины всегда уходят, когда стараешься их удержать. И ты — мужчина во всём, до последнего взгляда и поступка. До конца. Верный прежде всего самому себе. Ну тебя к чёрту, Дерек! — выкрикивает Габриэль, выронив недокуренную сигарету. — Я тоже умею быть смелой. Я скажу тебе всё, как есть. Она вскакивает на ноги и отряхивает колени — лупит по ним трясущимися руками. Старая фотография с профилем любимого лица соскальзывает на землю; Габриэль поспешно подхватывает её и бережно прижимает к груди. — Я перепробовала всё, чтобы оставить тебя в прошлом, Дерек, и… я не хочу замуж за Тревиса. Я хотела стать твоей женой, сукин ты сын! Эхо собственных слов, отразившись от пустоты, бьёт ей в голову бумерангом. — Да, я не такая сильная, как ты! Я не знаю способа с этим справляться. Сукин ты сын… — повторяет Габриэль; голос скатывается на сиплый шёпот. Она задирает голову. Небо перед глазами вертится; её мотает, как после американских горок, и беспомощная дрожь в коленях не даёт стоять на ногах ровно. Габриэль нагибается, чтобы приласкать кончиками пальцев ледяной мрамор надгробной плиты. — Я так скучаю. И ненавижу тебя за это. Вынужденно прервавшись, Габриэль сглатывает воздух, распирающий горло, и захлёбывается колючим никотиновым першением. — Знаю, ты — герой. Высокая награда посмертно. Торжественно-траурный залп. Дубовый гроб, накрытый флагом. — Говорят, ты закрыл собой ребёнка от снаряда. Верю, что так. Наверное, даже глазом не моргнул, и это очень на тебя похоже. Ты смелый, Дерек. В отличие от меня: у меня не хватает смелости даже жить по-человечески, а не вот это вот всё, — Габриэль перебирает пальцами в воздухе, демонстрируя злополучное помолвочное кольцо. — Не хватает мужества быть атеисткой и не верить в то, что ты… Да ну тебя к чёрту! Даже если Бог есть, это ничего не меняет — после этой твоей войны мы с Ним, кажется, поссорились по-крупному. Габриэль нехотя отрывает руку от надгробия и хлопает влажными ресницами, стискивая пальцами переносицу. — Неужели я никогда не увижу тебя, Дерек? Никогда не подберу для тебя точных слов… Похоже на то, — мысль, озвученная вслух, придавливает, и мокрый ком пухнет в груди. — Знаешь, ладно. Слова ничего не значат там, где всё решает война. Убрав фотографию в сумочку, Габриэль снова вцепляется в пачку сигарет. Но не закуривает. — Я брошу курить, обещаю тебе. Но того, что больше не приду, обещать не стану. За это меня прости, — грустно хмыкает она и, до рези зажмурившись, идёт прочь. Петляет на обмякших ногах по исхоженным тропинкам, выученным наизусть. — До скорой встречи, Дерек.

***

— До скорой встречи, Габи, — сухим шёпотом — в её удаляющийся сгорбленный силуэт. В окаймлённые закатным солнцем любимые плечи, согнутые так, что хочется подойти и стряхнуть с них невидимую тяжесть. До того, как Дерек решается выйти из спасительной тени раскидистого клёна, проходит будто тысяча лет; он чувствует себя состарившимся настолько, как если бы никогда и не был молодым. — Твои слова, знаешь, иногда всё-таки били в десятку, но не на этот раз. Я не такой сильный, Габи. Никогда не был. Мне никогда не хватит смелости… За это меня прости. Потирая напряжённый лоб, он бредёт за ней по тропинке; по тёплым следам её маленьких ног в балетках на плоской подошве. Почти не морщится. Болезненно прихрамывает на левую ногу. На то, что когда-то было его левой ногой — соразмерная цена за жизнь ребёнка, расплата за войну, в которую Дерек уже не знает, с чего верил. Верил больше, чем самому себе. — Этот Тревис… Ты права — мы бы с ним вряд ли нашли общий язык, согласен. Ему хочется то ли рассмеяться, то ли впечатать кулак в пустоту; он находит среднее арифметическое — чертыхается сквозь усмешку: — Чёрт возьми, я почти за тебя рад. Я надеюсь, ты простишь меня за это моё «почти», ведь я тоже… Я тоже хотел стать твоим мужем, Габи. Не такой и не теперь. — Ты заслуживаешь лучшего, — Дерек потирает разнывшуюся грудь сквозь футболку и заставляет себя улыбнуться: — До скорой встречи, кнопка.