Морская дева

Тиберий всегда чувствовал себя чужим… чужим для собственной семьи, чужим для Рима. Иногда ему казалось, что и Вечный город, и родители с братьями чужды ему по крови… он не принадлежит им, он другой. Отец его был прославленным Марком Лицинием Крассом — самым богатым и уважаемым человеком в Риме, теперь еще и намеревавшимся стяжать лавры полководца. Тиберию искренне хотелось, чтобы его отец, добившийся в этой жизни всего сам, смог гордиться им. Юноше хотелось доказать ему, что и он чего-то стоит, что и он на что-то способен. В мирное время Тиберий учился торговому ремеслу, но, помимо того, изнурял себя в гимнастических упражнениях на Марсовом поле, стараясь закалить тело и душу, чтобы сделать их похожими на стальные тело и душу Красса. Теперь же, когда в двери постучала война, и восстание Спартака грозило потопить Рим в крови, юный сын Красса, если ему доводилось идти в бой, сражался с неистовым бешенством, напоминая почуявшего кровь волчонка. Правда, «доброжелатели» сравнивали его со взбесившейся овцой… Так или иначе, все было напрасно, и отец никогда не был им доволен, особенно теперь, когда рядом с ним появился Цезарь. Вот Гая Юлия он любит и даже не скрывает, что предпочел бы назвать своим сыном его. Тиберий всегда был и будет в своей семье будто на отшибе… старший из троих сыновей Марка Красса он куда больше напоминает его пасынка, какого-то подкидыша, которого вскормили и воспитали из милости. Мать, Тертулла, жалеет его, но не как родного сына, а как чужого… сироту. Любимая рабыня отца Кора добра к нему, но ему ее доброта не нужна, ведь в глубине души он презирает эту женщину. Для него она шлюха, ублажающая отца и имеющая за это поблажки в своем рабском труде. Только друг Сабин понимает Тиберия как никто. Он всегда поддержит его в трудную минуту и ободрит. Только с ним юноша чувствует себя человеком, а не изгоем, вымаливающим любовь родных, как нищий просит хлеба. О них уже ходят сплетни, толки, поливающие грязью их чистую дружбу, но Тиберию и Сабину на это наплевать. А каждую ночь Тиберию снится странный сон. В нем он находится под водой вместе с прекрасной девушкой… вернее, полудевушкой-полурыбой, напоминающей сирен, которые смущали своим пением Улисса. Ее восково-бледное лицо с нежными чертами, обрамленное длинными, черными, как ночь волосами, было из тех, что не забываются и навсегда врезаются в память. Зеленые, как море глаза, немного навыкате, опушенные длинными, черными ресницами, призывно смотрели на него. Тиберий тоже заглядывал в эти глаза и видел в них так знакомые ему тоску и одиночество, а еще — какую-то мрачную бездну. Это пугало и в то же время притягивало юношу. Вот он уже тянется к ней, чтобы поцеловать ее манящие кроваво-красные губы, как вдруг улыбка красавицы превращается в звериный оскал! Похоже, эта сирена из тех, что заманивают своими чарующими песнями несчастных моряков, а потом пожирают их плоть… Юноша с криком просыпается в палатке, медленно приходя в себя и понимая, что это был просто сон. Однако, он тут же старается вспомнить его в мельчайших подробностях и… мечтает следующей ночью вновь увидеть блистающую страшной красотой морскую деву. …Той ночью она снова пришла к нему во сне, и в этот раз он услышал ее серебристый голос: — Бери своего друга и беги с ним, иначе он вскоре погибнет! — Что?! Сабин погибнет в бою?! — вопрошает дрожащим голосом Тиберий. Девушка качает головой и с грустью говорит: — Нет, он должен пасть от твоей руки. Тиберию чудится в ее грусти что-то приторное, неискреннее. — Я не верю тебе, — отвечает он. — Но ты должен мне верить, — снова звенит ее голосок, и в нем слышится чуть ли не мольба. — Я хочу тебе помочь. Уговори своего друга бежать, садитесь на корабль и плывите… — Куда? — Туда, где тебя ждет твоя судьба. Говоря так, она целует его. Ее губы холодны, как лед, и этот лед обжигает Тиберия. Вновь его ждет пробуждение, и он станет перебирать в памяти все подробности этой ночной встречи, слова сирены и их поцелуй… Сирена говорила ему ужасные вещи… говорила, что он убьет Сабина. Этого не может быть! Сабин ему в большей степени брат, чем родные два брата. Только родные ли?.. Тиберий отгоняет от себя ненужные мысли и старается забыть о словах морской девы. Это сон, всего лишь сон… Но жаль, что и их поцелуй был тоже сном и что в реальной жизни ему с ней не встретиться. Весь день он будет ходить, как пьяный, сам на себя не похожий. Отец станет досадовать, что его старший сын такой нерасторопный и так туго соображает. Тиберию все равно, отец и так никогда не хвалит его. Юноша даже не обратит внимания на насмешки и подшучивания со стороны Цезаря, что в другое время взбесило бы его. Только Сабин украдкой спросит, беспокоясь о товарище, что с ним сегодня такое. — Ничего-ничего, — со слабой улыбкой тихо ответит Тиберий. Потом он со странной тоской посмотрит на друга и добавит: — Знай, что я очень тебя люблю. — Я тоже люблю тебя, друг, — отвечает удивленный его поведением Сабин. Но день сменится ночью, и опять в его сны придет она. На сей раз взгляд ее зеленых глаз будет полон укора. — Отчего ты медлишь? Почему вы еще не сбежали? — в голоске девушки слышатся непривычные металлические нотки. — Мне нужно доказательство, и тогда я поверю твоим словам о том, что я, что я… убью друга, — отвечает Тиберий. — Доказательство ты получишь, — сирена прижала свою ладонь с перепончатыми пальцами ему на лоб, и мозг юноши будто пронзила яркая вспышка. Он увидел разоруженных римских солдат, стоявших с печальными и удрученными лицами. На них строго смотрел главнокомандующий — его отец Красс, под чьим ледяным взором все виновато опускали глаза. Был здесь и он сам — растерянный и напуганный. Он, Тиберий, чувствовал, как сжимается его сердце, предчувствуя беду. Беда и вправду должна была случиться с его Сабином, он уже это понял… — Те, кто стоят передо мной, покинули поле битвы, — начал свою суровую, безжалостную речь отец, — они сбежали от мятежника Спартака и его армии рабов, которых боялись больше, чем своего командира и сегодня я хочу исправить эту ошибку, чтобы впредь другое имя внушало вам страх — Марк Лициний Красс. Те, кто переживёт децимацию, будут изгнаны в лагерь сопровождения и будут жить среди рабов и шлюх, пока я не сочту их достойными лучшего общества. С каждым словом отца Тиберий становится все бледней, и на глазах у юноши вот-вот выступят слезы. Он встречается взглядом с Сабином, стоящим в рядах других виновных в позорном бегстве с поля боя, но ясные глаза друга выражают не столько страх за свою жизнь, сколько сочувствие ему, Тиберию. Должно быть, друг видит, как он сейчас страдает. А страдал Тиберий, потому что понимал: сейчас этой позорной казни будет предан тот, кто ему как брат. Нет, он не может этого допустить! — Отец, прошу, выслушай! — с отчаянием в голосе крикнул он отцу. Тот сейчас был величественен, грозен и неумолим, словно бог Марс. Мольбы сына, похоже, не тронули его. — Сейчас я не твой отец, а твой император, — строго отвечал он. — Я слишком долго считал тебя мальчиком, Тиберий, прошу прощения. Теперь ты солдат и достоин такого же обращения, ступай к своим людям. Выполняй приказ. В римской армии трудно было найти что-либо бестолковое и излишнее, и децимация являлась действенным средством для наведения дисциплины, в противном случае солдаты рисковали превратиться в варваров. Но Тиберию сейчас не было дела ни до дисциплины, ни до величия Рима. Для него слова отца о долге перед Республикой и о том, что нет ничего лучше, чем умереть за нее, меркли перед их с Сабином дружбой, перед тем, что его друг должен умереть лютой и позорной смертью. Он должен что-то сделать, чтобы спасти Сабина! Но что он может? Подобно Манлию Марк Красс, не задумываясь, пожертвовал бы и собственным сыном, если бы это по его мнению могло послужить ко спасению Республики… Наказуемые уже разделились на десятки, и каждая десятка бросала жребий. Сейчас там все были равны — не было ни высших рангов, ни заслуженных ветеранов… были только те, кто чувствовали себя обреченными. Подошла та ужасная минута, при мысли о которой трепетал Тиберий. Жребий выпал на Сабина — его друга, его брата! Тиберий будто со стороны наблюдал за собой, дрожащим от ужаса и готовым разрыдаться. Сабин взглянул на него с грустью, без гнева и произнес: — Делай то, что должен. Выполни свой долг. — Да будет так, — глухо проговорил услышавший полные собственного достоинства слова легионера Красс. Ему самому в глубине души было противно это действо, но он считал его необходимой жертвой для спасения Рима. …С Сабина сорвали одежду и принялись забивать дубинками, а последний удар, оборвавший его мучения, нанес то ли с криком, то ли с воем тот, кому он был как брат. Жуткое видение прервалось, а с ним прервался и сон Тиберия. Очнувшись ото сна, юноша, обхватив голову руками, стал думать над тем, как уговорить Сабина бежать. В том, что видение, которое он видел, было реальным, он даже не сомневался. Но это значило, что и приходившая в его сны сирена могла существовать в действительности. Нет, невозможно!.. Но сейчас не время думать об этой преследующей его ночной гостье, нужно думать о друге. Если рассказать Сабину о своих снах тот только отмахнется, а может, и посчитает его сумасшедшим. К тому же у его товарищ слишком развито чувство долга, чтобы уговорить его по сути дезертировать. Что же делать? Наконец, Тиберию пришла в голову одна идея, и он, решив рискнуть, подошел к другу и сказал ему: — Сабин, отец дал нам особое задание. — В чем оно заключается? — спросил молодой легионер. — Мы должны отправиться в Иберию и встретиться с тамошним проконсулом. Он может оказать ценную помощь против этого Спартака и его сброда, — Тиберий иногда умел неплохо импровизировать. Сабин все же засомневался и спросил: — Но… почему император не может связаться с ним письменно? — Предатели и люди Спартака перехватывают письма. Эти твари очень хитры, — прошипел сын Красса. — Надо действовать решительно. Нужно с корнем вырвать эту гребаную войну. Сабин согласно кивнул, и это ободрило юношу. Значит, он сыграл правдоподобно. — Нужно не терять ни минуты! — опять заговорил Тиберий. — Мы должны переодеться рабами, быстро покинуть лагерь и сесть на корабль! Слова юноши о нелепом переодевании в рабов почти не удивили Сабина, ведь и самому Цезарю приходилось выдавать себя за пастушка Лициска для того, чтобы обмануть людей Спартака. — Но, может, нам дождаться императора и спросить у него дополнительных инструкций? Или хотя бы уточнить по поводу этого поручения? — спросил Сабин, однако. — Нет, отец велел отправляться немедля! — почти выкрикнул Тиберий. Он приходил в отчаяние от одной мысли, что задуманное им может сорваться. От Сабина не укрылись нервозность и беспокойное состояние друга, но он привык во всем доверять ему. И потом, Тиберий мог просто волноваться из-за предстоявшей им миссии. Они ведь оба так молоды… Быстро переодевшись в заранее принесенные Тиберием одежды рабов, молодые люди, как и было задумано, покинули лагерь. При этом Сабина не покидало ощущение, что они беглецы. Когда самое страшное для Тиберия закончилось, они без особого труда сели на корабль, державший путь в Иберию. Корабль несся по волнам против ветра, развевавшего его паруса. Сабин думал об их миссии, а Тиберий — о том, как потом станет объяснять другу, зачем пошел на этот обман. Впрочем, об этом он сейчас думал в последнюю очередь. Молодой сын Красса старался думать о хорошем: о том, что смог спасти друга от ужасной гибели и о предстоявшей им новой жизни. Теперь все плохое остается позади, а у них есть их дружба, молодость и надежды. Так казалось Тиберию. А еще его не покидало странное чувство, что он скоро вернется домой… туда, где его настоящий дом. Глядя на плещущиеся волны, Тиберий вспоминал одну вещь: будучи ребенком, он представлял, что там, под водой находятся какие-то неизвестные людям, скрытые от них царства и затопленные храмы неведомых богов. Кто знает, может, дети могут видеть больше взрослых? И может, где-то там, в подводном царстве живут сирены — морские царевны, вроде той, что ему снится. …Их с Сабином путешествие уже почти что подходило к концу, когда начался страшный шторм. В небесах сверкали молнии, а бешено ревущий ветер подгонял черные волны, забавлявшиеся с кораблем, как с игрушкой, которую можно разбить вдребезги, как только она надоест. Тиберию чудилось, будто из глубины моря доносился погребальный звон. Его охватил неописуемый ужас: он боялся не столько погибнуть сам, сколько увидеть смерть своего друга, которого он один раз уже вырвал из ее когтей. Что ж, если он не сможет его спасти вновь, они умрут вместе. С этой мыслью он обнял Сабина, вкладывая в это прощальное братское объятие всю свою любовь к нему. Снова корабль накрыло громадной волной и, казалось, для людей, находившихся на нем, все уже кончено… …Тиберий очнулся в какой-то маленькой, но уютной и чисто выметенной комнате, и лицо, которое он увидел первым, заставило его подумать о том, что все недавно произошедшее с ним было продолжением его сна. Рядом с его постелью в кресле сидела девушка, чьи черты были ему до боли знакомы. Сирена из его сна! — Сирена, снова ты пришла… — сорвалось с его губ. — Меня зовут Ухия, — будто не поняв его, произнесла на плохой латыни девушка, и ее голосок серебряным звоном отдался в душе юноши. Она не была сном, она существовала в самом деле! — Наконец-то ты проснулся! Мы с отцом волновались за тебя. Ухия положила свою холодную, но нежную руку на его лоб, и это окончательно убедило его в том, что это не сон, а она — существо из плоти и крови. Но… человек ли она или?.. Тиберий снял ее руку со своего лба и коснулся ее губами, прежде чем она успела ее отдернуть. Перепонок между ее пальчиками ему не удалось разглядеть, что только радовало парня. Если это так, она была человеком! Но тут он встрепенулся, вспомнив о своем друге и с тревогой в голосе спросил у девушки: — Сабин… где он? — Я не знаю, кто такой Сабин и не понимаю, о чем ты говоришь, — удивленно ответила она. — Как же так?! — простонал Тиберий, приподнявшись на постели. — Раз вы спасли меня, значит, должны были спасти и его. Он не мог умереть! Я должен идти искать его! — Нет, тебе еще нельзя вставать! — испуганно воскликнула Ухия. На ее крик в комнату вбежал мужчина, при виде которого Тиберий ощутил мороз по коже. Нельзя было сказать, чтобы тот был настоящим уродом, но в его внешности было что-то… что-то нечеловеческое. Голова у него была лысой и очень узкой, нос плоским, лицо напоминало гипсовую маску, а глаза были круглыми, сильно навыкате и немигающими. Тиберий не удивился бы, если бы узнал, что они у него никогда не закрываются, как у рыбы. — Что случилось, дочка? — странным, булькающим голосом спросил он у Ухии. — Он хочет встать, помоги мне удержать его! — крикнула та. Отец, надо сказать, отличавшийся большой физической силой, быстро совладал с хрупким и еще слабым мальчишкой, а потом кликнул рабынь. Те тут же явились на его зов. Тиберия поразило то, что у них были те же рыбьи глаза, что и у их господина. Несмотря на то, что они были еще молоды, у них была жуткая, сморщенная кожа. — Помогите Ухии! — велел им господин. Рыбоглазые рабыни кинулись к своей молодой госпоже, и тут Тиберия ждало одно печальное открытие: Ухия не могла ходить, ее возили в кресле! Юноша проникся глубокой жалостью к девушке, которая была так молода и красива, но при этом не могла передвигаться без посторонней помощи, словно ветхая старуха, не могла познать радость любви и стать матерью, ведь кому нужна больная жена! И при своем недуге эта девушка заботилась о нем, была его сиделкой!.. Нет, он не доставит больше хлопот ни ей, ни ее отцу, должно быть, славному малому, сколь бы он ни был безобразен. Сначала он выздоровеет, а потом уже отправится искать Сабина. С помощью своих прислужниц Ухия покинула его комнату, а ее отец ненадолго задержался, поинтересовавшись у гостя не нужно ли ему чего. Тиберия в очередной раз поразил его голос, мало похожий на человечий. — Спасибо, мне ничего не нужно, — стараясь не выказывать своего невольного отвращения, ответил Тиберий. — Кстати, — добавил он, вспомнив, что ни он сам еще не представился, ни отец с дочерью не поинтересовались тем, как зовут их гостя, — меня зовут Тиберий. Юноша хотел упомянуть славное имя Красса, но потом с грустью подумал о том, что сам от него отрекся, совершив это бегство. Он сделал это, чтобы спасти друга, а спас ли?.. — Ты можешь звать меня Ксавьером, — сказал, равнодушно кивнув в ответ, отец Ухии. — Коль тебе ничего не нужно, я пойду. Тиберий, конечно же, не стал возражать. Он был рад отделаться от присутствия этого странного господина, казалось не принадлежавшего к человеческому роду, хоть и был ему благодарен. Вместо него он предпочел бы видеть рядом с собой Ухию …Когда дверь за Ксавьером закрылась, Тиберий услыхал, как тот поворачивает ключ в замке. Похоже, старик ему все же не доверял. Это раздражило юношу. Встав с постели, он подошел к окну и… увидел на нем решетку. Ксавьер с Ухией временно превратили его в пленника! С какой стати? Тиберий осмотрел комнату внимательней и увидел в ней нечто напоминающее римский ларарий. Но хранились там не лары и пенаты, а некое позолоченное украшение для ношения на голове, имевшее весьма необычную форму. На нем были выгравированы непонятные существа… какая-то помесь жабы с рыбой. Тиберию снова вспомнились его детские фантазии о подводном царстве и тамошних обитателях. Уж не попал ли он к одним из них? Внезапно, на юношу навалилась слабость, и он просто упал на кровать, сморенный сном. И, наверное, впервые ему не привиделась в нем его морская дева, что и неудивительно, ведь теперь он встретился с ней наяву… Очнувшись после долгого сна, Тиберий вновь увидел сидевшую рядом в своем кресле Ухию. Она не отводила от него взгляда своих больших зеленых глаз, полных сочувствия и нежности к нему. И Тиберий, хотевший уже возмутиться, по какому праву его лишили свободы, понял, что обидные слова никогда не сорвутся с его языка. Вместо этого Тиберий решил заговорить о другом и спросил о том, как зовется то место, куда его занесло. Ухия сказала ему название их деревни, но оно ему ни о чем не говорило. — Такой девушке, как ты, должно быть, скучно жить в деревенской глуши, — проговорил он, про себя подумав: «Особенно, девушке, являющейся полукалекой…» — Да нет, не особенно, — мило улыбнулась она, даже не подумав обидеться. — Мне есть чем себя занять. — У тебя здесь есть подруги или друзья? — спросил Тиберий, надеясь, что она не уловит в его голосе оттенка жалости. — Мои друзья — книги и рукописи, — ответила она, и ответ этот не особо удивил юношу. — А еще я с детства люблю сочинять разные истории. — Например? — слабо улыбнулся он. — Ну, например, о дочери морского царя, — мечтательно прикрыв глаза, ответила девушка. — Дочь морского царя… — повторил Тиберий, тут же подумав о своем. — Да, — продолжала Ухия, — ей скучно жилось в ее подводном царстве, несмотря на то, что отец любил ее, а слуги-тритоны и прислужницы-русалки исполняли все ее капризы. Однажды, во время бури, являвшейся для нее просто забавой, ей удалось спасти с тонущего корабля царевича-человека. Русалка увидела его и влюбилась. Но, зная, что не сможет быть с ним вместе, она решила пойти к морской ведьме, чтобы та помогла ей обрести ноги, как у людей. Ведьма согласилась помочь, но сказала, что каждый шаг будет для нее болью, а царевич может и не полюбить ее и вместо этого жениться на другой. Случись это, сердце отвергнутой русалочки должно было разорваться, а она сама стала бы морской пеной. — Но морская царевна все равно пошла на это во имя своей любви? — спросил заслушавшийся ее Тиберий. На красивых губах Ухии появилась странная улыбка. — Да нет, — отвечала она. — Русалка решила сделать иначе. Она затащила царевича на морское дно. Тиберий вздрогнул, что, видно, не укрылось от Ухии, которая тут же взяла с низкого столика чашу с вином, разбавленным водой, и предложила ему медовым голоском: — Тебе, наверное, холодно? Попей, согрейся. Тиберий сначала недоверчиво покосился на нее, но потом, подумав, что будь у нее или у ее отца желание его убить или отравить, они уже давно бы сделали это, согласился. Парень отпил глоток, другой и почувствовал, что его клонит ко сну. Наблюдавшая за ним с улыбкой Ухия принялась петь на незнакомом ему языке какую-то нежную песню. — Какой у тебя чудесный голос… — успел произнести юноша, прежде чем провалился в сон. Пробуждение было отнюдь не чудесным. Проснулся Тиберий от того, что его волокли к морю множество рук… или щупалец, принадлежавших вовсе не людям. Это были мерзкие создания, напоминавшие те, что были изображены на найденном им в жилище Ухии и Ксавьера украшении. Одетые в черные балахоны, они и передвигались по-лягушачьи, прыжками. Юноша принялся отчаянно вырываться, крича: — Вы, шайка долбаных ублюдков, если вы меня сейчас же не отпустите, то клянусь щелью Юноны, что… Но слова застряли у него в горле, когда он увидел почти у самой воды полуобнаженного и привязанного к кресту… Сабина. Тот был весь исполосован плетью, покрыт ранами и ожогами. Эти твари, похоже, пытали его! — Сабин! — вскрикнул Тиберий, повернувшись к нему все телом, хоть его и продолжали крепко держать. Увы, в угасшем, остановившемся взгляде Сабина больше не светилась мысль, и он не узнал своего друга. Тиберий с болью осознал, что Сабин уже наполовину не принадлежал этому миру, поскольку потерял рассудок. — Сабин, прости меня, я все это сделал ради тебя! — сквозь слезы прокричал Тиберий. — Как трогательно! — произнес с насмешкой появившийся из расступившейся толпы отец Ухии. Сейчас на нем была золотая риза, а его голову венчало украшение вроде виденного Тиберием. — Конечно, ты с ними заодно… — процедил Тиберий, которого не очень удивило его появление здесь, но он спрашивал себя, где же предавшая его Ухия. Будто прочитав его мысли, Ксавьер сказал: — Моя милая дочка сейчас будет здесь, она занята необходимыми приготовлениями. Не успел он произнести эти слова, как служители внесли Ухию. На сей раз она восседала на троне, да и одета была, как настоящая царица, но Тиберия поразило даже не это. При прошлых их встречах ее ноги были прикрыты теплым одеялом, теперь же он увидел, что у нее было вместо ног… Это был даже не рыбий хвост, а щупальца осьминога! — Прости, но так было нужно, — тихо сказала она. — Будь ты проклята! — вскричал Тиберий. — Это ты посылала мне эти сны, чтобы погубить! — Погубить? — переспросила, широко раскрыв глаза, Ухия. — Нет, нет. Эти сны привели тебя сюда. Ты вернулся домой, брат… — Что? — пролепетал юноша, которому казалось, что он скоро сойдет с ума так же, как бедный Сабин. — Видишь ли, — начал Ксавьер, — жители нашей деревни всегда кормились за счет рыбной ловли и просили своих богов об одном: послать им хороший улов. Но боги в последнее время были глухи к их молитвам. Тогда мой дед, бывший капитан, чтобы спасти деревню решил обратиться к другому божеству — Дагону. Ему его научили молиться глубоководные — разумные существа, пришедшие из моря. Дагон не был так глух, как наши прежние боги. Он тут же откликнулся, но взамен потребовал, чтобы жители деревни сломали все статуи и уничтожили все изображения других божеств. Теперь они должны были служить ему. Кроме того, ему требовались человеческие жертвы, а его слуги — глубоководные — пожелали спариваться с местными жителями, нашими предками, вот почему мы не похожи на обычных людей… — Какое отношение ко всему этому безумию имею я?! — простонал Тиберий. — Самое прямое, — невозмутимо отвечал Ксавьер. — Ты мой сын и брат Ухии. — Мой отец — Марк Лициний Красс! — юноша с оскорбленной гордостью вымолвил имя отца, родства с которым, на самом деле, никогда не ощущал… — Твой отец — я, — строго поправил его рыбочеловек. — Когда я был еще молод и с человеческой точки зрения красив, мне подарили рабыню — красивую женщину из внешнего мира. Я не мог позволить себе любить ее, но это все же случилось, благодаря чему и родился ты. Однако же, твоя мать оказалась предательницей. Она смогла украсть тебя и сбежать с тобой так же, как ты сбежал от приемного отца. Дагон открыл мне то, как она, оставив тебя на пороге дома Красса, вонзила в свою грудь кинжал. Когда мы с Ухией нашли тебя, она увидела на твоем теле знаки, означающие одно: ты мой сын. И сейчас, сын мой, ты принесешь свою первую жертву Дагону. Ею будет твой бывший друг. Это станет знаком того, что ты отрекаешься от всего, что тебя связывает с внешним миром. — Нет, нет, никогда! — закричал Тиберий, вновь порываясь вырваться из мерзких лап чудовищ. Увидев, что это бесполезно, он взмолился перед Ксавьером так же, как мог бы обратиться с мольбой к тому, кого почитал отцом: — Отец, прошу, выслушай! — Сейчас я слуга Дагона, а потом уже твой отец. Мы слишком долго ждали тебя, чтобы ты мог восславить нашего бога вместе с нами, — так же, как и Красс, Ксавьер был неумолим. — Ухия, дитя мое, начинай церемонию. Ухия, похоже, выступавшая сейчас в роли верховной жрицы, приказала зажечь ритуальные костры, после чего принялась бормотать что-то на незнакомом языке. Затем ее поднесли к обреченному Сабину, и она, достав блистающий золотой отделкой кинжал, принялась выводить им на теле юноши узоры, значение которых знали лишь посвященные. Это были прекрасные картины, написанные кровью… — Прекрати это! — молил ее Тиберий. Но Ухия и не думала внимать его мольбам. С дьявольской улыбкой на прекрасных губах и с жутко расширенными зрачками она произнесла: — А сейчас ты вырежешь из груди сердце и бросишь его в ритуальный костер. — Никогда, никогда! Вместо ответа Ухия, устремив на него исполненный огромной гипнотической силы взгляд, запела ту самую песню, которую ей уже доводилось петь Тиберию. Замотав головой, тот стал безуспешно пытаться бороться с наваждением, но темные чары сестры заставили его сдаться. Поняв, что его воля сломлена, она приказала подвести его к себе и вложила в его руку кинжал. Не принадлежавший себе больше Тиберий не дрогнувшей рукой вырезал им дымящееся сердце из груди еще дышавшего перед этим Сабина. Лизнув сердце убитого друга, он бросил его в священный для рыболюдей огонь. Пламя костра тут же взвилось выше. Оно бросало зловещие багровые отблески на море. Ухия победно улыбнулась, и все собрание принялось выкрикивать загадочные слова: «Иа! Иа! Ктулху фхтагн!» Меж тем, дурман развеялся, и Тиберий теперь с ужасом смотрел на свои окровавленные руки. Он не решался перевести взгляд на тело — уже просто тело! — своего Сабина. — Нет, нет… — бессмысленно бормотал он. — Спас, чтобы… убить. Внезапно, ему в голову пришла одна мысль: если Сабин мертв, то и он не должен жить. Сейчас он присоединится к своему другу… Охваченный безумием, юноша бросился в костер — тот самый, в котором сгорело сердце его друга. Это было так неожиданно, что сектанты не успели ему помешать. — Тиберий, нет! — хором закричали Ксавьер и Ухия. Служение Дагону было для них превыше всего, но Тиберий был им по-своему дорог… особенно, Ухии. Рыбоженщина так быстро, как только могла, слезла со своего импровизированного трона и поползла к брату. Крепко схватив его за руку, она вытащила его из пламени, не замечая того, что оно уже начинало лизать ее саму. Вместе со своим пребывавшим в глубоком шоке братом Ухия бросилась в спасительную воду. Там Тиберий обрел способность плавать, как рыба, а кроме нее, одно на двоих бессмертие с Ухией, для которой его обожженное лицо было все так же прекрасно… «Мы отправимся вглубь, пройдя сквозь бесчисленное множество черных бездн… и там, в самом сердце этих неведомых глубин, мы останемся жить… окруженные славой и великолепием, на веки вечные» — Говард Филлипс Лавкрафт.