×××
Намджун устал. Сегодня, завтра, вчера, прошлым понедельником, в прошлой жизни. Устал думать, чувствовать, существовать. Устал жить. В его наушниках играет музыка, и биты мелкими шурупами въедаются в мозг. Намджун едет в лифте. Позади Чимин топчется привычной тенью и несмело тычется лбом Намджуну между лопаток, опасливо прислушиваясь — не прогонит? Не накричит? Не обидит? Намджун — нет. Может, потому Чимин к нему так и тянется (читать — с грохотом втрескивается). Намджун закрывает глаза. Ему кажется — если трос сейчас оборвется и кабина понесется вниз, Намджун даже не заметит. А где-то там на улице ходят люди. Обычные себе люди. Они выбирают полуфабрикаты на ужин, они обсуждают последние сплетни, они прикидывают, где купить детям в школу брюки подешевле. Намджун часто думал о людях. А сейчас нет. Иногда Намджун им завидует. Иногда презирает. Он три сотни и еще столько же раз говорил себе, что нашел свой путь. Это его выбор, его счастье и его печаль. И, разумеется, он не жалеет, ни капельки. Просто он устал. Он тоже человек, а люди имеют обидную особенность терять силы в неподходящий момент. Люди несовершенны, и это грустно. Иногда у них вырастают крылья, но они изнашиваются и перья выпадают одно за другим. Намджун хотел сказать так много, что "я готов на все" перестало быть преувеличением. Слов слишком много в голове — иногда ему кажется, что он проснется, покрытый этими словами, как татуировками. По ощущениям они выгрызаются ему под кожей — и это намного, намного больнее. А татуировки — это, кстати, глупо. К чему выжигать на себе что-то одно, если ни одно завтра не будет похоже на вчера. Но Намджун устал меняться. Намджун так устал, что совершенно не замечает сегодня. Завтра они выступят, завтра они уедут, завтра он, может быть, поспит, завтра начнется через полчаса, а он так ничего и не успел. Завтра, завтра, завтра… Когда он сегодня проведывал маму? Намджун едва ли замечает, как осень сменила лето. Если замечает. Он устал. Можно поспать, пока стилист перекрашивает волосы. В нос бьет запах краски, по ушам режет болтовня мелких — вот басисто гогочет Тэхен, а повыше и повизгливей — Чимин. Куки снисходительно улыбается, но потом не выдержит и захохочет громче всех. Намджун их не видит, но представляет так ясно, будто стоит там рядышком и травит шуточки. Мелкие... Иногда Намджун напоминает себе: ему всего двадцать два. Он всего лишь на год старше Чимина. Или Тэхена. Всего двадцать два... Он не помнит, как отметил свой день рождения. Съемка? Концерт? Запись? Не помнит. В голове серые буквы, серые краски, серый свинец. На сон четыре часа. На еду — семь минут. День расписан по секундам, а клеточки в блокноте с расписанием превращаются в тюремную решетку. Поваляться на диване кажется чудом. Просто поваляться. Как котик, например. Лежать, закрыв глаза, и думать о ерунде. Какое же восхитительное занятие — маяться ничем. Можно запостить песню в твиттер и наблюдать за взрывающимися откликами, но у Намджуна снова три процента зарядки — фанаты будут смеяться. Он рад их веселить. Всегда. 24/7. Он должен, даже если адски устал. — Хен? Ну конечно, Чимин, кто же еще. Намджун знает, о чем смеялись Чимин с Тэхеном и снисходительно улыбался Куки. Чимин... Так невовремя, если честно. Но Чимин это не всегда проблемы. Чимин принесет последнюю печенюшку, с боем отвоеванную у Тэхена, и разрешит спать на своем плече. Плечи у Чимина теперь, кстати, твердые, не такие, как раньше. Чимин тоже устал. Может быть, не так как Намджун, но сильно. Прости, Чимин. Намджун косит глазами, когда Чимин шумно приземляется под диванчиком. — Нам сегодня никуда не надо, хен? Блестящие глаза, мордаха наивная, губы обкусанные, под глазами залежалые тени. Словно кусочки паззликов от разных людей. Чимин пихает Намджуну в руки наверняка сворованную с кухни вкусняшку и устраивает подбородок на диване, заглядывает в закрытые глаза. — Никуда, Чимин. Чимин улыбается так счастливо, будто выиграл миллион в лотерею. Миллион дней отпуска, например. Ничего не просящий, ни на что не надеющийся Чимин. Спасибо, Чимин. — Мы можем отдохнуть, хен, — говорит Чимин и тормошит Намджуна за руку. Намджун вяло выдергивает ладонь и кивает, ощущая, как Чимин упрямо прижимается щекой к его руке. Как долго человек может жить на грани? На грани срыва, апатии, депрессии? Намджун свой край видит — он не слишком близко, но и не так далеко, как хотелось бы. А Чимин? Он бросает на Намджуна незаметные (ха-ха) грустные взгляды и приносит печенюшки. Чимин, наверное, через эту грань перевесился уже и размахивает руками над пропастью. Это все так важно, что нет никаких сил об этом думать. Все (не) плохо, но у Намджуна вот-вот опустятся руки. Нет никаких сил бояться, что вместо печенюшки Чимин ляпнет что-то вроде «тымненравишьсяхен». Или еще хуже. Просто надо перетерпеть, пережить и переждать, когда все закончится. Когда? Намджун устал.×××
Весна в этом году была какая-то неправильная. В этом городе туманы, слякоть и грязный снег. Намджуну кажется, что он родился не здесь. Он потерял себя между перелетами, между очередями на регистрацию, между расщелинами замков от необжитых номеров отелей. Люди идут на работу, идут с работы. Ракеты летают в космос, возвращаются или нет. Кто-то живет, кто-то доживает. Намджун устал. Чимин говорил: — Нужно дожить до лета. А потом: — Нужно дожить до осени. А сейчас Чимин говорит: — Улыбайся. И сам улыбается — красиво, искренне, широко, теплее, чем солнце на сером унылом небе. Намджун устал. Он открывает очередные незнакомые двери, бросает чемодан у двери. В последнее время он все чаще селится с Чимином. С ним как-то проще — даже если Чимин смотрит на него все время этим своим нечитаемым взглядом — оказывается, он умеет так, чтобы не все на лбу написано. Чимин простак простачком, мимими донсен, Чимин хороший — но ему тоже бывает плохо. Чимин очень хорошо умеет скрывать. Чимин держится молодцом. Чимин улыбается. Даже когда губы его дрожат от по-детски жестоких подколов, он улыбается. Когда Намджун выпускает трек, Чимин восхищается всегда первый, всегда громче всех, всегда сильнее. Это льстит. Но не один Намджун тут достоин восхищения, серьезно. Чимин достоин того, чтобы сказать ему вслух. Они держатся вместе несколько лет, а Намджуна все еще цепляет то, как отчаянно Чимин ищет одобрения. Как хочет быть нужным. Полезным. Хорошим. Как старается. Намджун — откровенно хреновый объект для заботы, особенно сейчас, когда на душе грязно, серо и мерзко; Намджун не умеет благодарить и проявлять тепло в ответ, по крайне мере сейчас. Но. Чимин говорит: — Улыбайся. Намджун отвечает про себя: — Спасибо. Добавляет: — Уходи, подальше. Молча, все молча. Намджун почему-то уверен — даже если скажет вслух, Чимин не послушается. Ему понадобился месяц, чтобы понять, как отчаянно и бесповоротно Чимин влюбленный. И самое страшное — что с этим осознанием ничего не меняется. Ничегошеньки. Намджун все так же высматривает свою пропасть, Чимин все так же бегает по краю своей. Утром Намджун выползает к завтраку предпоследним — никто не может добудиться Тэхена, который до полуночи никому не давал спать, и похрен, что подъем завтра в семь. Он садится рядом с Чимином, и тот сразу же роняет голову ему на плечо. — Пусть досыпает, — ухмыляется Намджун, когда Чонгук хихикает, готовясь отмочить что-то колкое и едкое. У Чонгука круги под глазами и залежалые серые тени — это привычно уже. Чимин спит на Намджуне в машине, и когда Тэхен тянет к нему лапы, Намджун шлепает Ви по рукам. — Не трогай. — и Тэхен затыкается. Такое чувство, что они с Чимином за эту осень становятся союзниками. На самом деле — любовниками. Просто Чимин влюблен и Чимин согласен. Говорит что-то возмутительно успокаивающе типа "все нормально, хен, нам нужно расслабиться", но сам не расслабляется. У Чимина напряженные сильные руки, он может легко наставить Намджуну синяков, но Намджун говорит "отпусти" — и Чимин отпускает. Чимин так легко соглашается, что на это больно смотреть. Быть с ним, быть в нем, чувствовать его своей кожей тоже больно. Охренительно классно и запредельно хорошо, но больно. — Я думаю, у этой жизни есть другая изнанка, — говорит Намджун, пропуская между пальцами влажные чиминовы волосы. Это не то, что говорят друг другу после секса, скорее всего, и Чимин вряд ли понимает хотя бы половину, но он слушает. Внимательно слушает и щекочет своим дыханием шею. Голодный, как волчонок, и ласковый, как домашний котик, Чимин. Еще одна игла в постоянно болящую точку у виска. Это все попахивает ответственностью. Это все очень нравится Намджуну. С этим всем нет сил разбираться, даже если и очень нужно. Намджун устал.×××
Небо тошнит дождем. Намджуна тошнит людьми. Он стоит в душе очередного номера очередного отеля очередного города. Зеркало запотевает, и крупные капли медленно сползают по нему вниз, умирая на краю — некрасиво, медленно и бесславно, совсем не в такт бушующему за толстыми стенами ливню. На языке — горечь выпитого с утра кофе, в голове — отзвуки надоедливых голосов. Кто-то кричит поторопиться, кто-то ворчит, кто-то ругается матом. Где-то за спиной слышен издевательский жесткий смех. Намджун прикладывается лбом к прохладному кафелю. Душевая пропахлась шампунем Чимина — слишком нежный, пожалуй, для мальчишки запах, но Чимину подходит: теплое, надежное, уверенное. Намджун знает: там, в номере, Чимин сдвигает удобные одноместные кровати и затыкает проем посередине свернутым одеялом. Это негласный ритуал, неписанное правило, которое нарушать нельзя. Немыслимо уже засыпать в чужом городе без теплого вымотанного Чимина под боком. Этой осенью Намджун забывает, какое место он называл домом. Резиновый коврик мокрый и липнет к ступням. Намджун торопливо вытирается, сушит волосы, накидывает (заботливо приготовленную Чимином, кстати) домашнюю одежду. Когда он открывает двери, выпуская в номер облачко теплого пара, ему слышится странный звук. Или..? Чимин сидит на сдвинутых кроватях спиной к нему. Поникшие плечи, опущенная голова, странные подозрительные звуки, похожие на... — Все хорошо? — спрашивает Намджун наугад, заранее зная, что вообще-то нет, но спросить надо — не для приличия. Для себя. Чимин кивает головой быстро-быстро и, кажется, вертит в руках телефон. Намджуну заранее больно от того, что освещает экран. Он пересекает номер в четыре широких шага, и Чимин отодвигается дальше, пряча лицо в ладонях. Скулит: — Не смотри. А ладошки у него мокрые и — с вероятностью 99,9% — соленые. Намджун обнимает его за плечи. Он не первый раз видит, как Чимин плачет, но тогда Чимин сжимал в руках ту самую награду, самую первую, и губы его были перемазаны в дурацкой помаде, и глаза от слез блестели только ярче, и он смеялся через раз даже когда Намджун обнимал его, успокаивая. А сейчас Чимин плачет молча. Давится, душится, издавая редкие всхлипы, и закрывает руками покрасневшее опухшее лицо. Намджун не умеет поддерживать. Он может принести теплый плед, или расквасить обидчику нос, или вот так, как сейчас, крепко обнять, и это в любом случае будет намного круче любых слов. Если бы с Чимином не стало все так сложно. Чимин вяло сопротивляется, все так же закрываясь ладошками, когда Намджун тащит его на себя, как ребенка. Намджунова футболка на плече пропитывается соленой влагой. Он поглаживает Чимина по голове, пока тот не затихает, опустошенный. Что ему сказать? Чимин шмыгает носом; Намджун словно кожей сканирует его ощущения — смущение, стыд и едва заметное облегчение. Наверное, это к лучшему. — Я не знаю, почему так расклеился, — гудит Чимин намного позже, кривя красные покусанные губы и пряча от Намджуна опухшие глаза. — Хандра такая накатила. — Молчи. — Намджун обрывает резко, пока Чимина не понесло по дорожке самобичевания. Чимин такое умеет — сам себя во всем обвинит и сам накажет, за то что не может прыгнуть выше собственной головы, за то, что сам себя уверил, что может, что должен. Намджун неуютно молчит, но Чимин очень уютно устраивается на его плече. В тишине раздается громкое урчание пустого живота, и Чимин вспыхивает как маков цвет. — Когда ты ел в последний раз? — спрашивает Намджун, зная, что услышит. Чимин часто смеется: "я уже спал на этой неделе", "я уже ел сегодня". Проблема в том, что это не шутки. Чимин вяло оправдывается, пока Намджун заказывает ужин в номер. Он в курсе, что у Чимина бесконечная диета на белках из-за бесконечных комплексов, но у него еще и щеки пропали совсем, и сам он, кажется, скоро растает и исчезнет в воздухе. Кажется, еще чуть-чуть — и Чимина со всей уверенностью можно будет назвать тощим. Ужасно, не правда ли? — Если ты расскажешь кому-то, я расскажу Тэхену, куда делась его машинка, — ворчит Чимин, когда Намджун молча раскладывает перед ним тарелки. Беззлобно так ворчит, улыбаясь опухшими губами, так что Намджуну отлегает от сердца. Никогда прежде они не были настолько близки. Чимин сначала несмело, а потом все с большим аппетитом пробует запретные вкусности, смеется, комментирует; в неровном свете от ночника на кончике его носа лоснится капелька жира от картошки фри. — Спасибо, — смущенно говорит Чимин, убирая тарелки. Намджун не отвечает. Он знает — завтра Чимин будет хохотать как ни в чем не бывало, и плясать с Хосоком или дурачиться с Тэхеном, и задорно выпендриваться перед камерой. Как будто и не было этого короткого внезапного срыва. Будто Чимин и не печалится ни о чем никогда. Мальчик-солнышко — у него не может быть проблем. Завтра снова подъем и снова расписание, снова круговорот слов, проблем и людей. Снова отчаянная ломка по ленивым дням, наполненным делами ни о чем. Завтра Намджуна снова будет тошнить от людей. Завтра будет завтра. Но под боком сейчас сопит успокоенный его стараниями Чимин — он спит крепко, вырубаясь почти сразу. Намджун проводит пальцами по его мягким длинным волосам, что так красиво обрамляют лицо — и ему становится легче. Никогда прежде они не были так близки, и в эту ночь Намджун, кажется, понимает Чимина.×××
— Эмпат чертов, — тихо, но выразительно говорит Намджун в один из (крайне редких) свободных вечеров. Чимин валяется рядом на кровати, елозит пальцами по планшету, явно увлеченный скачанной недавно игрушкой. Отросшие волосы падают ему на лицо, планшет подсвечивает нахмуренные брови и закушенную в увлечении нижнюю губу, и в этот момент Чимин, знакомый уже много лет мальчишка, кажется до невозможного красивым. Просто так. Просто потому что он рядом. Просто потому что Намджун, кажется, понимает. — А? — Чимин растерянно хлопает ресницами, откладывая планшет. Чего греха таить — Чимин не самый умный на этой планете; Намджун очень сильно подозревает, что Чимин понятия не имеет о том, что такое "эмпатия" и с чем ее едят. — Ничего, — Намджун качает головой и протягивает приглашающе руку: — Иди сюда. Чимин размышляет секунды три, не больше. К чему? Он ловко перекатывается на кровати и бухается Намджуну на плечо. Теплый. Уютный. Податливый. Хороший знакомый-чужой Чимин. Эмпат чертов. Чимину через пару дней двадцать один, а он до сих пор не научился жить. Он пытается. Неумело порой, до болезненных синяков и ссадин, но старается. — Все хорошо? — спрашивает Чимин, глядя на Намджуна своими блестящими глазами. На белках — красная сеточка капилляров. Под глазами — серые тени. И улыбка — едва заметная, растягивающая уголки потрескавшихся губ. Намджун кивает. Все хорошо. Он понимает. Понимает, почему Чимин тянется к людям так злостно-отчаянно. Почему крутится около Хосока, и даже когда тот с беспросветной серой усталости накричит или грубо прогонит, Чимин не обидится. Скрутится в уголке, как выброшенный кот, а потом прибежит снова — теплый, уютный и ласковый. Эмпат чертов. Просто так проще, на самом-то деле. — Ты чувствуешь, когда другим плохо, правда? — спрашивает Намджун. Перебирая мягкие чиминовы волосы пальцами — тот почти задремал под ласковыми поглаживаниями. Мурлычет: — Бывает такое. Понимать его наоборот — заглянуть в чиминовы глаза, как в черное зеркало, и увидеть отражение своей залежалой боли. Наверное, Чимин заслужил ощущать других так — за свои яркие веселые глаза и волю к жизни, что тонкая, но прочная, как стальной трос. Намджун растворяется в тоске. Ненавидеть и злиться проще — на себя, на других, на вселенную, в которую вышел не на той остановке. Чимин растворяется в людях. Наверное, это неправильно — требовать от Чимина невозможного. Лучше всего, когда так, как сейчас — когда Чимин валяется рядом, или когда следит сквозь толпу неотрывно своим прожигающим взглядом, или тычется между лопаток в лифте, безмолвно спрашивая: тебе хорошо? Неправильно забирать его у остальных. Неправильно, но очень хочется. Наверное, нужно взять с Чимина пример. Сказать ему об этом — не поверит ведь, округлит удивленно глаза и захохочет. Да ладно тебе, хен. Глупости несешь. Хочешь, принесу чего-нибудь вкусненького? Улыбайся, хен. Зря, Чимин. С Чимином есть о чем говорить. Есть о чем помолчать. И это, наверное, здорово. Может быть, Намджун вообще везунчик чертов и ему грех жаловаться на жизнь. Фанат в твиттере написал: ты похож на птицу (на английском, с двумя ошибками). Может быть, он прав. Люди хотят жить как птицы, но не хотят умирать как птицы. Не знают, как больно лететь, когда от ветра слезятся глаза и болят от давления крылья. Они с Чимином — птицы? Недобоги-недосоздания нового поколения — четвертого или пятого, как Намджун когда давно, еще несчастливым летом, писал. Это уже не имеет значения. Зубодробительная тоска таится в уголочках сознания, едва прорываясь наружу. Выстоит ли?×××
Далеко за полночь в общежитии скрипит входная дверь. Чимин бормочет что-то во сне и переворачивается на другой бок, прижимаясь к плечу Намджуна теплой голой спиной. Возня в коридоре. Намджун прислушивается к тихой ругани, заранее зная, кто там. Юнги возвращается немного поздно. Немного нетрезвый. Немного сорвавшийся. Это было не раз уже, и утром Намджун ничего не скажет. Они все очень сильно устали. Осень на грани — сил, времени, возможностей. Раньше он цедил про себя: нужно пережить, нужно вытерпеть, нужно дождаться весны и все станет лучше... Не станет. Юнги шумно заваливается в свою комнату, но вроде бы никого больше не будит — разве что Сокджина, может быть. Но Сокджин не выдаст. И Намджун тоже. У Юнги не лучшие способы расслабиться — но он держится. Они все держатся. И в этом весь простой секрет. Они цепляются друг за дружку каждый — и все предстоящее кажется не таким уж и сложным. Утром Сокджин занесет Юнги минералки, а Юнги, ворча и ругаясь, поможет помыть посуду. Чонгук таскает Тэхену шоколадки, а тот отвоевывает ему возможность лишних пять минут поспать. Хосок, громко жалуясь на шестерых мужиков-свиней, приберется в комнатах, а Чимин после репетиции приютится у него под боком и будет что-то долго шептать на ухо — наверное, "спасибо". Они — кулак из семи пальцев, и от того еще более сильный. На репетиции Сокджин получает выговор — опять ошибся, и Намджун сочувственно похлопывает его по плечу. Сокджин не теряет лица, но Намджун уверен — в глубине души Джин переживает и выжигает чертову ошибку в клеточках мозга, чтобы больше не повторить, не подставить, чтобы сделать все правильно. — Хорошо, что ты стал добрее, — говорит Сокджин тихо. Намджун хочет возразить (или хотя бы уточнить — о чем?), но едва ли успевает открыть рот. Сокджин прав. Все предельно просто и лежит на самой поверхности — возьми, прикоснись рукой. Человеку нужен человек. Намджун не верил раньше в эти детские глупости, но этой осенью все меняется. Он сам меняется, пусть даже чертовски устал просыпаться сегодня не таким, как вчера. То, как Намджун нужен Чимину. То, как Чимин нужен Намджуну. Это все так просто и очевидно, что со своей слепой глупости гениальному монстру хочется смеяться и плакать. Чимин возбужденно тараторит что-то над ухом, проверяя отклики. Твиттер взрывается. Через пару дней Чимин официально переступит через очередной прожитый год, отсчитывая новую границу. Фанаты наперебой шлют ему пожелания. Где-то в городе висят баннеры с поздравлениями и его лицом — такие своеобразные подарки. Чимин кажется счастливым. Он смеется, тыкает Намджуна пальцем под бок, возмущается ("хен, ты не слушаешь!"). В нем нет ничего от того мальчишки, что плакал в номере отеля. В Намджуне — временами — кажется, нет вообще ничего. Только кажется. Это трудное время, хандра, час быка, работы куча и постоянный стресс — и нужно просто принять, что это нормально. Не пытаться дожить или переждать, или убежать от ответственности подальше. Просто — принять. Просто — жить. Просто — стараться дальше, потому каждый из них сделал выбор, и ныть сейчас — самое последнее и бесполезное занятие. Их семеро — счастливое число — и они есть друг у друга, и это прекрасно. Сейчас сложно. Может, будет легче. А может быть, хуже. И это прекрасно. Они спешат на очередное шоу — опаздывают, и от того вынуждены почти бежать. Чимин на ходу допивает сладкий кофе и морщится — не любит этот напиток, ему бы лучше чаю. Намджун касается пальцами его руки — Чимин оглядывается, приподнимает брови. — Что-то случилось, хен? — Нет. — Чимин расслабляется и расплывается в улыбке. Намджун улыбается в ответ. Это маленькие кусочки радости, это прекрасно. Такие секунды — это мини-курорт для уставших, измотанных душ. Чимин обнимет Намджуна на сцене и унесется дурачиться с Чонгуком, а потом все равно вернется, преданно заглядывая в глаза. И это тоже прекрасно. У каждого из них есть мечта — у Намджуна почти воплотившаяся, у Чимина не до конца сформировавшаяся, но от того не менее важная. К ней идти иногда сложно, иногда больно. Иногда хочется повернуть назад. Но — 404, объект "жалость" не найден. Это все им — не богам, обычным людям — по силам. У каждого из них все еще есть выбор, и, имея власть его осуществлять, Намджун делает. — Мы справимся, — говорит Чимин, вытирая пот со лба. У него глаза почти потухшие и почти дрожат коленки, но он все еще светится, когда Намджун сам треплет его по волосам. Хороший Чимин, которого нужно любить, который не самый умный, но иногда кажется несравнимо более близким к зрелости. Намджун соглашается. Обнимает его — уставшего, потного — и про себя добавляет: — Вместе.