Осенью сорок четвертого

- Думаешь, она согласится? Стив неопределенно пожимает плечами и смотрит на свое отражение. Ему подмигивает усталый, сутулый человек с вытянутым лицом и небесно-голубыми глазами. Краем сознания Стив отмечает, что это уже далеко не небесно-голубой. В свете подрагивающей от каждого шороха свечи они кажутся черными, тяжелыми. Стив смотрит на себя и думает, что более жалкого человека он не встречал. А еще думает о том, как же все нелепо выходит: за каменными стенами госпиталя идет война, умирают люди, сотни тысяч людей, а они собираются на танцы. Его товарищ и коллега, добряк Энтони, настоял на том, чтобы Роджерс пошел, потому что - Хватит тебе смотреть на весь этот ужас, Стив. В общем-то, выбора у него не было. - Да, все-таки, почти уверен, я ей приглянусь, - щебечет у зеркала Энтони, пытаясь затянуть бабочку и уложить воском свои торчащие смоляные волосы. Стиву кажется, что еще более черными они быть не могут, но свеча думает иначе. Он только снова пожимает плечами, на что Энтони недовольно фыркает и тянется за пиджаком. – Да что с тобой такое, Роджерс? Выключи своего меланхолика, мы идем веселиться! - Ты и так знаешь, что со мной, - слабо улыбается Стив, думая, что в этой рубашке он выглядит крайне нелепо. А еще думает о том, что зря вообще идет на эти чертовы танцы – он ведь даже танцевать не умеет. - Роджерс, это всего на пару часов. Мир не перевернется от того, что нас это время не будет. - Но как же пациенты? – предпринимает последнюю попытку Стив, понимая, что уже проиграл. - Наши милашки-медсестрички за ними приглядят, - усмехается Энтони. Он в своей дурацкой привычке встряхивает рыжими кудряшками и подмигивает другу, приобнимая того за плечи. – Давай, Стив, не трусь. Нужно хоть иногда отдыхать! Стив думает, что ненавидит этого буйного и вечно беспечного ирландца. Прежде чем покинуть стены госпиталя, Стивен Роджерс, главный врач Центрального Госпиталя Бруклина, в сотый раз убеждается, что его рубашка не испачкана кровью, а изо рта не воняет рыбной котлетой. Ему стыдно за то, что он вот так оставляет 50 больных, а сам уходит развлекаться. Но еще больше – ему страшно. Идя по пустой улице, он задумывается о словах матери. - Перед тем, как встретить свою судьбу, ты ее почувствуешь, Стиви, - говорила Сара, и ее глаза в этот момент излучали, казалось, все тепло мира. – Ты почувствуешь спокойствие и счастье. Роджерс смотрит на одну единственную звезду, что видна за бруклинскими облаками и усмехается. /// - Да ладно, она была полной дурой! – возмущается Энтони, накидывая на плечи испачканный кровью медицинский халат. Он ураганом проносится взад-вперед по ординаторской в поисках очков и пары новых перчаток. Стиву хочется сказать, что им еще не завезли новую партию, но смотреть на безрезультатные попытки коллеги очень весело. Роджерс улыбается и выходит из кабинета. На самом деле он рад, что они так быстро вернулись – теперь он может спокойно обойти всех пациентов. Часы на левой руке показывают девять вечера, а на улицы призрачного Бруклина уже опустилась ночь. Завтра должны привести новых раненых. Нужно будет проследить, чтобы Энтони с утра не мучило похмелье. Стив улыбается. Вообще-то, этот шибутной ирландец очень хороший врач – можно сказать, один из лучших, - и спас огромное количество жизней, включая даже бездомных животных. Но только когда не пьян. Из-за детского лица, вечного воодушевления и рыжей копны волос Энтони было трудно воспринимать всерьез – но только до того момента, пока он не возьмет в руки скальпель. Стив был полностью уверен, что может, не раздумывая, доверить свою жизнь в руки этого парня. - Роджрес! Где доктор Роджерс? - Что случилось, Нэнси? – Стив пытается считать выражение лица подбежавшей медсестры, а сердце ускользает в пятки. - Раненого привезли, внештатная ситуация, - Стив читает в ее глаза ужас. – У него есть пара часов. И Стив уже не видит ничего. - В операционную его, Нэнси, быстро, - бросает он и уносится в сторону кабинета, выясняя на ходу имя пациента. /// Когда Стив заканчивает, его руки по плечи в крови, кровь на лице, а халат и защитный костюм можно сразу выкидывать на помойку. Он воняет чем-то прогнившим, но выходит из операционной спустя восемь часов без сил и с улыбкой. На немой вопрос медсестры он просто кивает – и в его взгляде ясно читается «будет жить». Весь следующий день доктор пытается отоспаться, потому что слишком долго не смыкал глаз, Энтони хмурится и в сотый раз повторяет, что приглядит за его пациентами, но у Стива сна ни в одном глазу. Когда ему, наконец, надоедает ворочаться на рабочей кушетке, что скрипит так, будто режут стекло, он поднимается и проверяет, остался ли у них в ординаторской кофе. Кофе, на счастье, в наличии. Когда двери распахиваются и внутрь влетает счастливый Энтони, Стив просто молча слушает: Энтони, наконец, удалось «склеить ту грудастую медсестричку, Кэрол, помнишь ее?» Стив не помнил, но улыбался – он был измучен. Но больше его мучил новоприбывший. Действие наркоза должно было подойти к концу, так что, забрав с собой поцарапанную кружку с кофе, Роджерс слабо подмигивает другу и покидает стены ординаторской. Но пациент еще не пришел в себя. Так что Стив позволяет без стука пойти в пустую палату – он уговорил Джин, заведующую госпиталя, выделить этому парню личную комнату, ссылаясь на то, что тот может быть заражен – и берет больничный лист. Он вздыхает. На дворе уже осень сорок четвертого, за стенами их госпиталя погибают люди, но он никак не может изменить собственным привычкам. У них в госпитале нет войны. И не должно быть. Его зовут Джеймс Бьюкенен Барнс, сержант 107 пехотного подразделения. На службе с сорок второго года. Стив думает, что надо бы почитать его военное дело, но потом забывают эту идею – слишком невежливо, он ведь всего лишь больной, а Стив всего лишь его доктор. Роджерс подходит вплотную к лежащему на кушетке парню и прикладывает ухо к его груди – дышит, слава Господу. Сейчас на лице Джеймса – болезненное спокойствие. Он дышит ровно, а Стиву кажется, что парень не проснется еще долго. Когда его привезли, накануне вечером, на него было страшно смотреть – парню оторвало руку и раскроило бедро. Он был в отключке, а Стив так боялся сделать что-то не так. Впервые за всю свою медицинскую практику, он действительно боялся. Роджерс думает, что надо попросить Нэнси присмотреть за ним, а самому вздремнуть в ординаторской (или хотя бы попытаться). Но когда он уже собирается открыть дверь, Барнс подает голос. - Где я? – голос у него осипший и очень слабый, а Стив замечает ошалелый блеск в глазах. Кажется, парню нехило досталось, возможно, контузия не пройдет еще как минимум пару дней. - Все хорошо, Джеймс, вы в госпитале в Бруклине, - тут же произносит заезженную фразу Стив и придвигает стул к кушетке. Барнс все еще боязливо, но изучающе, оценивающе оглядывает врача. Видимо, убедившись в его доводах, парень расслабленно откидывается на подушку. И тогда Стив позволяет себе улыбнуться. – Как вы себя чувствуете? - Голова болит немного, - тут же отвечает Джеймс и слегка морщится. Стив Роджерс облегченно вздыхает. Он говорит, что это обыкновенное явление, и беспокоиться не о чем, но потом Барнс смотрит на свою левую руку. - Что это за чертовщина? – едва слышно шипит он, тыча правой рукой в то место, где должна быть левая. – Что это, мать вашу, за херня? Роджерс бросает беглый взгляд на вошедшую медсестру и жестом просит ее уйти. Это мой пациент, спасибо, я сам. А затем возвращается к Барнсу. - Джеймс, вам оторвало руку. Под корень, - он замолкает, давая ему время на обдумывание, - это единственное, что я мог сделать. Не ампутируй ее – вы бы погибли, Джеймс. Но сейчас вашей руке ничего не угрожает… - Вы хотели сказать: тому, что осталось от моей руки, - слишком ядовито выплевывает Джеймс и ненавидящим взглядом смотрит на Стива, который секунду просто молчит, оторопев. Впервые за всю его практику пациенты реагируют на него вот так. - Джеймс… - Спасибо, док. /// Еще несколько дней Барнс молчит. Он почти не ест, а когда Стив заходит его проведать и справляется о его здоровье, просто отворачивается. Роджерс просит медсестер не вмешиваться и по возможности не заходить к этому пациенту, а сам спит по паре часов в сутки. Им привозят новых раненых, так что на время Стив забывается и проводит все свободное время в операционной и на обходах. Энтони, в очередной вечер застав Стива в полудреме за учебным пособием по головному мозгу, начинает громко ругаться, чем будит уснувших пациентов и под громкое шиканье медсестер выводит Роджерса из стен госпиталя. В этот вечер они идут в кино на какой-то глупый фильм. /// Так проходит неделя, вовремя которой Барнс не проронил ни слова, а Стив уже почти смирился с его серым взглядом исподлобья и угрюмо сдвинутыми к переносице бровями. Все показатели у него были в норме, а больше Стиву ничего и не надо было. Три раза в день Барнсу делали перевязки, но на воодушевляющие речи медсестер он только ухмылялся и ругался. Даже когда Стив просил его - Джеймс, вы можете не ругаться, мы же в госпитале? Барнс отвечал просто: «пошел ты». А сегодня был вторник. За окном противно взвывал ветер, да и вообще вся обстановка говорила о том, что хуже, пожалуй, дня просто не может быть. После очередного обхода Стив заглядывает в палату Барнса. Убедившись, что все идет к лучшему, и тело солдата отлично справляется с нагрузкой препаратов, которые медсестра вкалывает ему каждое утро, Роджерс собирается уходить, но его останавливает хриплый голос. - Эй, док, когда я отсюда выйду? – и Стив готов поспорить, что капли надежды в этом голосе – не просто так, и ему не показалось. - Джеймс, восстановление после такого тяжелого случая, как у вас, требует очень много времени. - Док, ты не понимаешь, пока я здесь штаны просиживаю, там мои парни гибнут! – взвинчивается Барнс и неопределенно разводит рукой в воздухе. – Пойми, мне надо обратно. - Нет, Джеймс, не надо. С такой травмой я не пущу вас обратно на фронт, - твердо произносит Стив, но всем телом чувствует, как под этим холодным взглядом внутри у него что-то ломается. А Барнс начинает беситься еще больше. - Какого черта вообще, док? – вопит он. – От меня совершенно никакой пользы здесь! Стив пытается объяснить Джеймсу, что, если тот снова окажется за линией фронта – он погибнет. С такой раной, как у него, там, за чертой, не живут. Он пытается объяснить, что, будь у Барнса чуть-чуть больше веры в себя – он бы нашел, ради чего жить и чем пригодиться. Но все, что у Стива выходит – молчать, а потом просто уйти. Джеймс Барнс не разговаривает с доком еще несколько дней, а медсестры докладывают, что он просит их о тайном побеге из этого места. А спустя неделю Барнс начинает жаловаться на головокружение и боль в висках. Стив приходит к выводу, что Барнс серьезно болен. Кажется, контузия, которая должна была давным-давно пройти – прошла, но успела перерасти во что-то, чего Роджерс не мог установить. И вот тогда Джеймс стал разговаривать. Он говорил постоянно – с медсестрами, с местной кошкой, которую как-то выходит Энтони, с самим Энтони, а иногда даже сам с собой. Иногда сестры прибегали в ординаторскую и рассказывали о том, что Барнс бредит. Но когда Стив проверял – следов бреда не было. Только Барнс улыбался. И вот тогда Джеймс стал разговаривать со Стивом. Он говорил не так часто, но теперь – без злости. Иногда, когда Барнс о чем-нибудь рассказывал, а сам доктор сидел рядом, Роджерсу казалось, что Стив смирился со своим положением. Он находился в клинике уже почти месяц, осенняя тоска за окном успела перерасти в зимнюю изморозь, а кошка Марта каждый вечер приходила к нему греться. Джеймс рассказывал обо всем – о своем детстве, о службе, о своих отважных парнях из 109 дивизии. А иногда он улыбался. Стива по-прежнему мучило непонимание ситуации. Он сутками просиживал за книгами, но так и не мог найти ответа. Но когда Джеймс улыбался, Стив забывал обо всех своих головных болях. Было в его улыбке что-то шальное. Что-то, что готово разорвать тебя, забрать сердце, а потом умчаться с ним далеко-далеко. Роджерсу от этой улыбки становилось очень тепло. А однажды - Эй, Стив, зови меня Баки. /// Через некоторое время Барнсу было позволено самому выбираться в город, но под присмотром сестры. Поначалу он возмущался, но вскоре смирился. Иногда с ним выходит и сам Стив – когда пациенты были все в норме, а Энтони не был пьян. И в такие моменты Стив не понимал, что греет его сильнее – любимая шапка или беззаботная, шальная улыбка Баки. Временами Стиву кажется, что они знакомы уже сотню, тысячу лет. А через пару недель наступает Рождество. Роджерс всегда любил этот праздник за невероятную атмосферу, которая всегда царит в этот период. Стены их госпиталя заботливо украшаются медсестрами, а Энтони, вернувшись в очередной вечер из какого-нибудь бара, ураганом проносится по его коридорам, распевая «Тихую ночь» на свой, ирландский мотив. Именно в один из таких вечеров Стив сидит, штрудируя учебники по анатомии и истории болезни, пытаясь отгадать загадку. Он любил этот праздник, но после того, как погибла Сара, его дом резко стал пустым, безжизненным, ему не помогали никакие украшения – и тогда Стив перебрался в госпиталь. Потому что здесь больше людских жизней. В один из таких вечеров его отвлекает голос: - Эй, Стив, а ты чего здесь делаешь? Роджерс отрывается от книг и в замешательстве смотрит на вошедшего. Перед ним стоит тот, непривычный, Баки, с растрепанными волосами, правой рукой оперившись на дверной косяк. На нем потрепанная летная куртка, джинсы и сапоги. На немой вопрос Роджерса, он отмахивается и усмехается: - Выиграл у Стэна в карты. Если честно, между нами, - Баки делает характерный жест рукой, - я думал, он играет лучше. Но он оказался таким профаном! И тогда Стив берет себя в руки. - Что ты тут делаешь, Бак? – он пытается выглядеть как можно серьезно, как и подобает врачу, но под пристальным взглядом смеющихся глаз сдается и откидывается в старом кресле. - Да вот, проведать пришел, - отвечает Баки, подходя ближе к столу и садясь на скрипучий стул прямо напротив. – Сегодня вроде как Рождество, а мне все равно идти некуда. А та милейшая медсестричка Нэнси мне отказала. Оказывается, у нее жених есть. Подумаешь! – в шутку фыркает Барнс и тоже откидывается на спинку стула, из-за чего тот издает жалобный скрип. – А ты чего тут пропадаешь? Разве не должен быть дома, с какой-нибудь красоткой? И тут Стив смеется. Если бы Баки знал, как ему всегда не везло с дамами. - Это единственное место, где я чувствую себя по-праздничному, - без тени лжи произносит Стив, ловя на себе заинтересованный взгляд прищуренных серо-зеленых глаз. - И что же это значит? Что, неужели подружки нет? - Нет, - разводит руками Роджерс, мысленно вспоминая все те жалкие попытки, которые дарил ему Энтони, затаскивая на очередные танцы. Баки смеется. Очень громко, заливисто, и в голове у Стива проносится мысль о том, что более прекрасного он ничего не видел в своей жизни. - Да ладно, Стиви! Не ври! – смеется Баки, но тут же его пробирает кашель. Роджерс мгновенно меняется в лице. Он встает из-за стола и нависает над сидящим парнем. - Открой рот, - командует он, и Барнс послушно выполняет приказ. Роджерс долгое время хмурится, а потом зовет медсестру – «проследи, чтобы выпил все до одной», - всовывает Баки в ладонь несколько таблеток и вновь садится за книги. - Стиви, - бросает напоследок Барнс. Стив поднимает обеспокоенный взгляд. – Держи. С Рождеством. Роджерс ловит небольшой сверток и озорную улыбку. За несколькими слоями газеты и какой-то нитки он обнаруживает солдатский жетон. Джеймс Бьюкенен Барнс, сержант 107 пехотного подразделения, № 32557. А внизу вырезанная на металлической грани неаккуратная подпись – Баки. Стивен Роджерс впервые за несколько лет по-настоящему ощущает дух Рождества. /// В воскресенье вечером, ближе к одиннадцати часам, медсестра Кэрол врывается в ординаторскую и застает Стива дремлющем на кушетке. Он подскакивает на месте и осведомляется, что произошло. А через несколько секунду мчится в отдельную палату. - Что за чертовщина? – кричит Стив, но ему кажется, что шепчет. Он не слышит себя. – Что с ним случилось? Барнс почти не дышит. Сестра хватает шприц и разрывает на Баки больничную рубашку – непрямой массаж сердца почти не помогает. - Передозировка, доктор. - Чем?! - Обезболивающим. - Какой идиот дал ему все таблетки сразу?! Стив чувствует, как по ладони стекает кровь. Он закусывает губы до дикой боли, и кричит «Баки». Но Барнс почти не реагирует. А Стив боится. Как в тот раз, когда его впервые привезли в стены госпиталя. У Стива дрожат руки и он думает, что сейчас проломит Баки грудную клетку. Медсестра убегает за медикаментами, а Стив прикладывает все силы, чтобы не показывать страх. Выходит так себе. Но Баки открывает глаза – красные, большие, впалые, почти безжизненные. Он пытается что-то сказать, но почти ничего не выходит. - Бак, Бак, Бак, Бак, ты меня слышишь? Бак, очнись, твою же мать! - Эй, кто тут у нас не ругается? – шепчет Джеймс, его голос почти не слышно, но Стиву этого достаточно, чтобы сорваться. - Что ты творишь, Барнс? - Это само как-то вышло, - запинается солдат. - Кто тебя просил? Зачем? Баки! Но Барнс игнорирует любые попытки Стива разозлиться. - Эй, Стив, можно тебя кое о чем спросить? – шепчет он, заставляя Роджерса окоченеть. - Что? - Помнишь, ты говорил, что у тебя нет подружки? – Джеймс не может договорить – его больничная рубашка окрашивается кровью, он откашливается и пытается поймать взгляд Стива. – Я хотел узнать… Можно… Можно я побуду вместо нее в это… Рождество? - Что? Роджерс застывает на месте. Ему становится еще страшнее. нет, Баки, нет, не сейчас, какого черта ты творишь, Баки? - Не притворяйся идиотом, Роджерс, - Джеймс пытается усмехнуться, но вместо этого снова заходится приступом кашля. А Стив окончательно теряется. – Ты прекрасно меня понял. И Роджерс осознает, что действительно понял. - Конечно, Бак, конечно, - выдыхает он, дотрагиваясь ладонью до лица солдата. Тот непривычно щурится и пытается улыбнуться. - Тогда, Ловелас, ты должен поцеловать свою даму. И Стив готов поклясться, что серо-зеленые глаза, опухшие от передозировки, сейчас были чисты. Он готов был поклясться, что эти глаза смотрели на него с любовью. И тогда Роджерс наклоняется и целует шершавые и сухие губы Барнса. Осторожно, почти невесомо, боясь что-нибудь испортить. Он чувствует, как Баки улыбается сквозь поцелуй. - Эй, Стив, - едва слышно произносит Джеймс, когда Стив все-таки позволяет себе отстраниться. – Кажется, я так и не поблагодарил тебя за то, что отрезал мне руку. Баки улыбается. А Стив в последний раз пытается помочь. /// Когда заканчивается война, на улицах уже вовсю цветут яблони, а по дорогам Бруклина разносятся радостные песни. В Центральном Госпитале Бруклина почти не остается солдат – а те, кто еще лежат, высовываются из окон и подпевают проезжающим мимо машинам. Когда заканчивается война, Стив покидает пост главврача и, забрав свою сумку, пешком направляется на кладбище, что находится недалеко от его городка. Когда заканчивается война, Стив клянется, что больше не допустит никаких ошибок. А еще – что на всю свою жизнь сохранит тот рождественский подарок. Когда заканчивается война, Стив опускается на колени перед скромной каменной плитой – «здесь покоится превосходный друг и храбрейший солдат Джеймс Бьюкенен Барнс» - и до хруста сжимает кулаки. А еще – улыбается, думая, как же нелепо смотрится со стороны, и надевает на шею солдатский жетон с неаккуратно вырезанной ножом металлической надписью «Баки». Когда заканчивается война, Стив прощается с отважным солдатом Джеймсом Барнсом. А по пути домой ощущает спокойствие и счастье.