Критическая масса

Это не началось внезапно, не ошеломило неожиданностью. Это зарождалось постепенно. Это началось, когда в команде появился новенький. Он не был ни трясущимся от страха уродцем, каких находили неподалеку от мест аварий на химзаводах или полигонах, ни обозленной на мир жертвой, как лучший друг Лер, который вел себя нарочито небрежно, пытался то ли скрывать боль, то ли компенсировать несправедливость судьбы, ухлестывая за каждой юбкой. Не производил он впечатления и того, кто, как сам Хан, пошел на поводу у амбиций, жестоко поплатившись и неся крест неискупной вины, — с таким человеком он не стал бы заводить дружбу, слишком хорошо знал, как опасен может быть, как легко теряет контроль. Хан как начинка для ядерной бомбы, готовый взорваться в любой момент. Он долгие годы учился сдерживаться, но приведи второго такого же — и критическая масса будет превышена, процесс станет неуправляем. Смертоносен для всех вокруг. Но новичок тогда был сдержан, рассудителен и полон чувства ответственности. И любопытство победило. Это началось, когда Арсус, так он представился, почти сразу негласно взял на себя лидерство в отряде, и никто не стал возражать. Когда стало понятно, что он действительно справится лучше других, возьмет на себя ответственность и руководство. Он не приставал ни с какими расспросами, и часто пропадал в научной лаборатории, а на миссиях всегда придумывал лучшие стратегии, заставляя уважать свой ум даже противников. Он спрашивал совета у товарищей, доверяя их мудрости и уникальному опыту, заставляя не только уважать, но и любить. Это началось, когда однажды они разговорились о личном. Точнее, разговорился Арсений, именно тогда впервые назвав свое полное имя. Не то чтобы оно было тайной, но в Патриоте у каждого свой нелегкий багаж историй из прошлого, который принято прятать за прозвищами и позывными. Команда решила отметить очередной успех в пивной, но быстро почувствовав себя неуютно среди так незамысловато-обычных, но далеких людей, затарилась всем необходимым и переместилась в более уединенное место. Арсению нечего было скрывать, он боготворил науку, но не ставил превыше людей, и сделал осознанный выбор. Хан и Лер ему завидовали. Последний ретировался слишком поспешно, якобы на встречу с дамой, но Хана это не обмануло. Он успел хорошо изучить друга, и готов был поклясться, что тот еле сдержался, чтобы не набить Арсусу морду. У Лерника в свое время выбора не было, и он многое бы отдал, чтобы то, что с ним случилось, никогда не произошло. Даже несмотря на то, что необычайные способности не могли ему не нравится. Но принять то, что кто-то пошел на эксперимент не просто добровольно, но еще и с желанием, было выше его сил. Хан о себе не распространялся. Хотелось оправдаться, что именно поэтому, из благородства, чтобы не бередить чужие раны, но на самом деле просто стыдился. И чем дольше они говорили, тем больше Хан хотел бы быть хоть чуточку таким же благородным, как русский ученый. А к рассвету понял, что с радостью отдаст свою жизнь, чтобы защитить этого человека. Это началось после первой провальной миссии, когда оказалось, что даже силы медведя не достаточно, если не умеешь грамотно ей пользоваться. Хан крутился среди врагов вихрем из лезвий и смерти, лишь на доли секунды касаясь земли, чтобы тут же снова исчезнуть. Пока перед глазами не промелькнуло красное. Раз, второй, — мозг не сразу поспел за обостренными рефлексами, — удар, еще удар, повернуться — третий, не показалось, — и тело само метнулось на свободное пространство, чтобы осмотреться. Полумедведь отступал, яростно рыча и отбиваясь одной рукой, даром что когти могли разорвать любого, кто подошел бы слишком близко, но не рискуя превратиться полностью, чтобы не разорвать полностью и так истекающий кровью живот. Хан не запомнил детали миссии, как вырвались из окружения и сколько было противников. Но полный боли и отчаянной решимости рык, врезающийся в уши, вворачивающийся, словно сверло в мозг, он не забудет никогда. Как и незнакомую липкость в животе, обернувшую натянутые до предела жилы в каком-то извращенном ожидании непоправимого, которая потом не раз приходила фантомным чувством во снах, заставляя просыпаться в холодном поту и пытаться найти хоть какое-то объяснение этому зыбкому страху. Это началось в первую совместную тренировку после той злополучной миссии, когда Арсусу наконец разрешили вернуться к упражнениям. — Послушай, друг, — сказал он тогда Хану чуть виновато, — мне надо многое наверстать. Можешь меня научить каким-нибудь приемам? Даже медведю на четырех лапах это могло бы помочь с чувством равновесия и предугадыванием действий противника, не говоря уже о двуногой форме. И Хан не мог отказать в помощи, как ни пытался держаться подальше все это время. Драться просто: удар, блок, поворот — с каменным лицом, не пропуская не единой эмоции. Но когда Арсус скинул взмокшую майку, обнажая свежий шрам на животе, вот тогда стало невыносимо. Его придуманный, возведенный идеал никогда таковым не был, но до Хана только тогда дошло со всей ясностью. Он такой же. С таким же монстром внутри, с той же сжатой яростью, с такими же шрамами на теле и душе. Никому нельзя пожелать подобного рядом, он опасен и должен вызывать ненависть и отвращение, как Хан ненавидит и отвращает сам себя. Этот шрам спускает благородный идеал с небес, но странным образом не отталкивает. Он слишком похож, и Хан не хочет этого, но есть в этом и что-то дьявольски возбуждающее, извращенно-запретное, так что той же ночью он впервые за долгое время яростно дрочит до вспышек под веками, заслоняющими порочный образ. Понимает, как глубоко вляпался, но не может остановиться, пока не обессилен полностью. Успевает только подумать, что придется объясниться напрямую или сбежать, пока на таймере бомбы еще есть время. Но наутро он не успевает даже встретиться взглядами с Арсением, чтобы решить. Потому что в то утро появилась она. Это началось, когда она только вошла в общий зал, смелая, красивая, решительная. Когда начальство коротко представило новую Защитницу, не помнящую прошлого, но готовую создавать будущее. Когда она с первых же слов заразила всех своим оптимизмом и жизнелюбием, своей гордостью за страну и возможность ее защищать. Их, работавших потому что так надо, или потому что не было выбора, она встряхнула и озарила своим светом. Арсений смотрел на нее как на солнце после долгой полярной ночи, как на ручей посреди пустыни. Он влюбился в нее мгновенно, и Хан не смог почувствовать ни толики ревности или обиды. Потому что с той минуты смотрел так на них обоих. Почему это действительно началось, именно в тот раз, почему ни в какой другой, почему не РАНЬШЕ, никто не знал. Просто в какой-то момент Хан встретил спиною пол, показывая Ксении прием-перекат, а она, не удержавшись на ногах от усталости, упала сверху. Они смотрели друг другу в глаза целых три удара сердца — невыносимо долго, но никто не решался быть первым. А потом был взрыв. Взрыв под ребрами, взрыв на губах и на кончиках сплетенных языков, — и взрыв в глазах Арсуса, вошедшего аккурат к началу. Он смотрел с жаром и желанием, всепоглощающим, и тогда Хан наконец смог признать то, что давно понял. Их теперь трое; три бомбы, три куска радиоактивного урана слились воедино, и критическая масса превышена. И они только что запустили лавину.