Поймешь ли ты, о чем все шепчут те цветы?

Я подарил тебе букет из гардений, водяных лилий и гвоздик. Да, на первый взгляд цветы подобраны некозисто и неумело, как будто их просто собрали в кучку, но вслушайся в их мягкое шебуршание друг о друга. Эти цветы готовы рассказать о том, что я к тебе испытываю, даже если я сам не готов. Ты же понимаешь их язык, малышка? Хех, было неожиданно получить от тебя букетик крокусов, таких же желтых, как и твои глаза, которые ты так редко показываешь. Кажется, ты понимаешь, какую игру я затеял; даже, по моему скромному мнению, желаешь принять участие. Кажется, ты не веришь слову цветов… Признаться самому?.. Нет. Я слишком слаб, чтобы сделать это, поэтому я ищу новый цветок. Ах, как прекрасны мак и маргаритка. Твое личико выглядит удивленным и даже смущенным от столь быстрого ответа. Жаль: я не взял с собой фотоаппарат, чтобы запечетлить эту минутную растерянность. Но вот ты вновь улыбаешься мне неизменной улыбкой и говоришь тихое «Спасибо», из-за чего я улыбнулся в ответ и кивнул, хмыкая. Я вручил тебе букетик, состоящий из омелы и незабудки, раньше, чем ты успела вручить мне один единственный крокус фиолетового цвета. Кажется, я только что развеял все твои сомненья, малая, не так ли? Думаешь, я не увидел, как ты поспешно прячешь этого одинокого беднягу за спину? Я не дарил тебе букетов довольно долго, терпеливо дожидаясь ответа на свою внезапную выходку. Получил я его в начале мая, когда уже думал, что отвергнут. Ты смотрела неуверенно и даже взволнованно, протягивая мне немного взлохмаченные веточки пурпурной сирени. Тогда я умилился и приобнял тебя, благодарно потрепав по короткой каштановой шевелюре, которая не менялась со временем. Мы стали чаще «общаться» цветами: ромашка, самшит, бесчисленное колличество тюльпанов или колокольчиков. Как-то раз я даже подарил тебе лотос, после чего ты попыталась сильно ткнуть меня в бок, краснея до косточек, в попытке отвлечь себя. Ты завлекаешь меня все больше и больше. Венок из одуванчиков, с такой кропотливостью и старанием сплетеный тобой, легко накрыл мою пустую черепушку, заставив меня продрогнуть до мозга костей от неожиданности. Ох, как же ты тогда мило выглядела с этим чудным румянцем, зато потом подмигнула мне уж очень кокетливо, из-за чего я назвал тебя «„божьим“ одуванчиком». Тебе уже восемнадцать; ты стала совсем взрослой и скоро окончишь школу, но все так же начинаешь выходные дни с того, что даришь мне розовую гвоздику. Не знаю, где ты берешь их, но тебе явно доставляет удовольствие прикосновение моих зубов к твоему лобику. В такие моменты я сожалею, что у меня нет губ, чтобы поцеловать тебя, но ты не расстраиваешься и рада любому моему проявлению внимания к тебе, как и я. «Моя маленькая синяя розочка,» — не раз слышишь ты от меня в последнее время, ведь ты и правда являешься тайной природы, которую я хочу беречь всеми силами. Ты была растрогана, когда я подарил тебе огромный букет садовых маков и обручальное колечко, стоя на одном колене; все не могла перестать плакать, а я лишь улыбался, поглаживая тебя по спинке и слушая твое взволнованное и обрадованное «Да». Честно? Я был тогда на седьмом небе от счастья. На свадьбе я не мог вымолвить и слова, после того, как увидел тебя. Прекрасное пышное платье, которое, кажется, смущало тебя, было украшено красно-белыми и белыми розами, почти сливающимися с платьем, если бы не шлейф из красной ленты. Меня постоянно бросало в жар, как будто я внезапно заболел, но знаешь… Я уже очень давно болен тобой, болен своей любовью к тебе, хотя я так и не могу взять в толк, зачем тебе слабый скелет с 1 ХП. Наверное, любовь все же не видит границ. Ого, тебе уже тридцать пять… Мне было так хорошо с тобой, что я даже не заметил, как на твоем личике появились первые морщинки, но ты все так же прекрасна, как и в 16 лет. Я стал дарить тебе камелию белую, вплетать ее в твою все же отросшую косу, а ты неизменно даришь мне уже жасмин. Прошло двадцать лет… Ты уже не можешь слышать так же хорошо, как раньше, или звонко пропеть какую-нибудь замысловатую песенку, но все такая же бодрая и добродушная, продолжаешь заряжать всех своим позитивом и решительностью, не смотря ни на что. На подаренную мной лилию каллу ты засмущалась, говоря, что красота твоя, как и молодость уже прошли, но я все же убедил тебя в обратном, не один раз сказав, что красота твоя не только в теле, но и в душе. Как хорошо, что ты не заметила тогда скромную стыдливую мимозу, ведь сразу же обиделась бы и подумала, что я считаю тебя беспомощной, но это не так. Беспомощен лишь я. Я вижу, что ускользает от нас время, но, блять, как же я себя ненавижу, ведь не могу ничего с этим сделать. Как-то раз мы с тобой смотрели фотоальбом. Мне было немного жаль, что эти моменты давно прошли и их не вернуть, но ты твердо решила, что никогда не перезапустишь мир, и мне остается лишь принять это, подарив тебе бледно-желтый нарцисс. Ты расплакалась, когда заметила совместное фото со всеми. Некоторых из них уже нет в живых… Тори, Азгор, Герсон… Они прожили достаточно для монстров, и я был счастлив, что им повезло увидеть их народ на Поверхности, среди людей. Позавчера мы отпраздновали твое семидесятилетие. Иногда мне больно смотреть, как трудно тебе становится ходить. Ты уже с трудом выходишь на улицу, чтобы сорвать парочку роз для меня, поэтому я часто ношу тебя на руках, балую, так сказать, и наверстываю упущенное, ведь раньше я мало носил тебя на руках. Ты начинаешь обиженно сопеть, когда видишь в моем букете утесник. Почему же ты так уверенно считаешь, что я уже люблю тебя терпимо, если этот цветок означает не только это? Не будь к себе столь критична, ведь я люблю каждую клеточку тебя, не сомневайся. В свои восемьдесят восемь лет ты почти не ходишь, но я чертовски испугался, когда не обнаружил тебя дома, а под вечер ты пришла с пурпурным гиацинтом и фиолетовым крокусом. Ты выглядела печальной и расстроенной в тот момент, но я понял без слов, что ты опять считаешь себя лишней. Тогда я сорвался с места, подбежал к тебе и крепко прижал к себе, облегченно выдыхая и радуясь тому, что ты вернулась, затем я все оставшееся время говорил тебе, что ты прекрасна и любима даже в таком возрасте, хотя сам я был в отчаянии, ведь боялся, что в определенный момент тебя уже не будет рядом. Когда же ты уснула, я заботливо отнес тебя на кровать и укрыл, а принесенные тобой цветы сжег, в надежде, что ты забудешь о них. И ты забыла. Прошло еще несколько лет, и я уже привык к чувству неизбежного, хоть и твердил, что все будет хорошо. Иногда я срывался и стоял перед тобой на коленях, умоляя о перезапуске, ведь я не хотел, чтобы ты умирала и оставляла меня… А ты лишь качала седой головой и целовала меня в лоб, говоря о неправильности того, о чем я просил. А цветы теперь дарил только я, ведь твои ноги тебя уже не держали… Мне жаль… Что ты знаешь, о чем нашептывает рута. Ты исчезла так же внезапно, как и появилась. Когда я обнаружил твое уже бездыханное тело, к груди ты прижимала ту самую розовую гвоздику. Я просто не мог сдержать слез, склонившись над тобой. Мне было ужасно плохо, душа болела и разрывалась на кусочки, все во мне выло от отчаяния. Но я не произнес ни звука, безвольно опустившись на колени. Оцепенение, овладевшее мной, спало лишь вечером, оставив после себя незаполняемую прореху в душе. О твоей смерти я сообщил остальным лишь за полночь, когда смог все же собрать в себе силы набрать их номера. На маленькой могилке лежали цветы. Они были разные: цинния желтая, фиалка голубая, незабудки, маргаритки, розы разных окрасов, но все они лепетали об одном и том же. Все они шептали о любви.