♫ 태연 (TAEYEON) – Fine
Чанёль никогда не был авантюристом. Не то чтобы это сильно его расстраивало, но временами он задумывался, а той ли жизнью он живет? У него была работа: пускай и не самая интересная, зато стабильная; у него были хобби: гитара, бильярд и пожирание чипсов под какой-нибудь новый блокбастер; встречи с друзьями в баре неподалеку от берлоги, как ритуал, и даже собака — своя собственная — у него тоже были. Чем не счастье? Но время шло, и ничего в его жизни не менялось, и Чанёль стал понимать, что так не должно быть. Он смотрел на календарь и не мог понять, вчерашний ли день проживает или завтрашний? Он путался в числах и датах, терялся в поздравительных открытках и сообщениях от родителей и, пожалуй, сошел бы с ума, если бы в один день на пороге его дома не появился он. Звали его Исином, и он был самым необычным человеком, которого Чанёлю доводилось встречать. Исин был плотником, но это не имело особого значения, ведь и Иисус тоже был плотником. Исин говорил мало, да и то вопросами. Чанёля это скорее забавляло, чем настораживало, хотя Чунмён — коллега и какой-никакой, но друг (шутки у него, конечно, были так себе даже на непритязательный вкус Чанёля, но ведь не это главное в человеке?) — считал, что это «дофига странно, приятель». Исин часто без приглашения заходил в гости, и когда Чанёль говорит «заходил», он имеет в виду входил в квартиру без звонка и стука и вел себя, как дома. Это Чанёля тоже особо не беспокоило, потому что брать у него было нечего (если не считать телевизора и огромной коллекции дисков с блокбастерами). Собаку тоже могли взять, но в этом Чанёль сомневался. Тобен хоть и был славным малым и обожал сосиски, но вряд ли мог впечатлить грабителей. Да и в руки чужим не давался. Если этим чужим не был Исин, который, в общем-то, и чужим не был, раз практически жил у Чанёля. Об этом они никогда не заговаривали, и, видимо, Исин решил, что их обоих это устраивает, поэтому в одно пятничное утро Чанёль заметил, что в стенном шкафу стало на пару курток больше, в ванной комнате появились еще одно полотенце и зубная щетка, а на кухне его дожидался завтрак. Ничего особенного: омлетик с кусочками курочки — пальчики оближешь! — под острым соусом, гренки с маселком, которое приятно таяло, пропитывая хрустящую корочку, кофе — обязательно со сливками и сахаром, потому что сладкое — это греховно вкусно — и маленькие, аккуратненькие маффины с черникой. Где Исин добыл чернику в начале мая, можно было только гадать. По крайней мере, ничего подобного в супермаркете Чанёль давненько не наблюдал. Хотя, когда он последний раз был в супермаркете? Здесь высшие силы решительно нажали на паузу и заставили Чанёля осознать неизбежное: у него появился сосед. Самый что ни на есть взаправдашний. Со всеми своими ужасными недостатками (с которыми Чанёлю, как парню хорошему, придется мириться), с посягательством на телевизор с семи до двенадцати пять дней в неделю и с десяти до двенадцати по выходным, и — боги всемогущие! — правами на Тобена. — Собака моя, — влепил безапелляционную точку Чанёль и переложил омлетик на греночку. Исин пожал плечами. — У моего друга сегодня день рождения, знаешь? — Исин вынул из холодильника целую утку, опустил ее в миску и поставил в раковину размораживаться. — Не хочешь устроить ему праздничную вечеринку? Примерно в восемь? Сможешь уйти с работы пораньше, чтобы мы успели заехать в кондитерскую за тортом и развесить шары? — Зачем шары? Твоему другу семь? — Двадцать семь. Но разве это имеет значение, когда у тебя день рождения? — Исин смотрел на Чанёля так, словно тот только что сморозил самую большую глупость в мире. Чанёль нахмурился. — Для меня никто не украшал квартиру шарами. Стоп! А почему это мы празднуем день рождение ТВОЕГО друга в моей квартире?! Исин одарил его ледяным взглядом. — Что значит в твоей? — Ну… я имел в виду нашей… — Исин смягчился, и Чанёль, проглотив кусочек курочки, вставший поперек горла, продолжил: — Я его совсем не знаю, и его друзей не знаю, а они не знают меня и… — У него нет друзей, я не говорил? — В голос Исина вернулся пренеприятнейший холодок. — Нас будет четверо: я, ты, он и его брат. — Хорошо… — Чанёль отложил вилку и встал из-за стола. С тарелки на него грустно взирал ни разу не куснутый маффин. — Я ушел. Мне нужно придумать… отмазку. — Удачного дня. Я заеду в четыре? Возражать Чанёль не стал. Он чувствовал себя нашкодившим ребенком, а это чувство было самым нелюбимым из его чувств, потому что напоминало о детстве и всех тех проказах, которые он, будучи глупым собой, устраивал. На работе к его просьбе отнеслись снисходительно. Это был первый раз, когда Чанёль позволил себе подобное, так что шеф лишь покивал согласно лысеющей головой и позволил уйти пораньше. Чунмён, проведав обо всем каким-то магическим образом (его звали Лу Хань, и он знал обо всем, что происходит в кабинете начальника), накинулся на Чанёля с расспросами, но тот лишь плечами беспомощно пожимал, ибо знал не больше Чунмёна. — Этот твой Исин очень и очень странный тип. Из-за него ты плохо закончишь. Сегодня он подбил тебя уйти из офиса на два часа раньше, завтра заставит ограбить банк, а послезавтра — убить президента. А ты, дурья твоя башка, на все согласишься, потому что в твоем лексиконе нет слова «нет». — А вот и нет. — Чанёль обиженно поджал губы и принялся шуршать оберткой от «Сникерса». — Просто… это день рождения, он, знаешь ли, бывает только раз в году. К тому же, мне не сложно. Друзья на то и друзья, чтобы помогать друг другу. — Исин тебе не друг. — С чего ты взял? — С того, что друзья так себя не ведут. — Чунмён перешел на свистящий и от этого очень слюнявый шепот. — Друзья просят и предлагают, а не ставят перед фактом. Они не указывают, когда тебе уходить с работы, и не используют тебя в качестве курьера и бесплатной рабочей силы! Чанёль умом понимал, что Чунмён в чем-то прав (во всем, по правде говоря), но внутренний голос говорил, что он должен — нет, он просто-таки обязан — помочь Исину устроить праздник для его друга. Друга, у которого нет друзей.***
В кондитерской они задержались на двадцать незапланированных минут дольше. Чанёль, завидев всю ту прелесть, что украшала витрины, намертво к ней прикипел и не соглашался и шага ступить за порог, пока не выбрал вкусняшку по душе. Он остановился на крохотном шоколадном тортике с марципановыми цветами и кокосовой начинкой. Он выглядел симпатично и словно бы улыбался Чанёлю, нашептывая сладкое «Возьми меня…» на ухо. Чанёль сдался и из кондитерской вышел с красивенькой бежевой коробкой под мышкой. Исин вздохнул осуждающе, но от комментариев воздержался. Не ему было судить людей за их слабости. После они заскочили в винный, взяли две бутылки сухого красного и одну — игристого розового, потому что «Бэкхён давно хотел попробовать». Чанёль покатал новое имя на языке, будто бы мог распробовать его на вкус, и в итоге решил, что Бэкхён мятно-шоколадный, как творожный десерт. Шарики Исин купил загодя и с запасом, будто знал, что огромные легкие Чанёля превратят парочку из них в разноцветные лоскутки. Шарики оказались разными по форме и размеру, так что в итоге получилось очень красиво и необычно. Чанёлю нравилось все необычное и красивое, поэтому он улыбался, как дурак, разглядывая собственную гостиную. После они разогревали пиццу, сооружали запеканку из макарон, сыра и базилика, лепили крохотные бутербродики и рассыпали по мискам салаты и закуски, купленные в китайском ресторанчике. Утка запеклась до приятной золотистой хрустяшности и заманчиво пахла персиками, а в рисоварке доходил рис с овощами. Гости явились за две минуты до восьми. Исин пошел открывать, а Чанёль, поправляя манжеты праздничной — самой чистой — рубашки, крутился вокруг стола и тайком подкармливал Тобена ветчиной. Внимания Тобена, впрочем, хватило лишь до того мгновения, как открылась дверь. Стоило этому случиться, как щенок залаял и, путаясь в коротких толстых лапах, ринулся в прихожую: обгавкивать гостей. — Ой, какая пушистость, — послышалось в ответ незнакомым голосом, — а он кусается? У-у, какой грозный зверь. — Голос все болтал и болтал, и, казалось, не замечал, что находится не у себя дома, а у незнакомого ему человека. Человека, который голоса этого не знал и очень стеснялся показаться в собственной прихожей. — Можно погладить? Ну можно? Исин-а? Только я не дотянусь. Ой, блин… Подержи, а я поглажу. Чанёль на цыпочках подкрался к двери и, вдохнув поглубже, выглянул в прихожую. И до этого не щеголявшая квадратными метрами, она, казалось, вовсе превратилась в пенал, от края до края забитый людьми. Исин вертелся юлой, пытаясь поймать Тобена, высокий мальчишка с короткой стрижкой и острым подбородком улыбался круглым, милым ртом и щурил близоруко глаза, наблюдая эту картину, а их друг сидел в инвалидном кресле и тянул к щенку самые красивые руки, что Чанёлю доводилось видеть. — Ну ты и дурак, хён. — Чанёль, помотав головой, чтобы отогнать от себя наваждение, шагнул вперед, подхватил Тобена под круглое пузо и протянул парню в кресле. Тот с восторгом взял непоседу на руки. — Какой он классный. — Он поднес Тобена к самому лицу и носом ткнулся в собачий нос. Тобен чихнул-фыркнул и лизнул беззащитные губы. Парень изумленно уставился на щенка, а потом и сам полез целоваться. Чанёль смотрел на них и подозрительно быстро таял. С этим нужно было что-то делать, да только он не мог вспомнить, что и зачем. Хотелось смотреть, как незнакомый паренек в инвалидном кресле играет с его собакой вечно, и улыбаться так, чтобы трещало за ушами. — Давайте оставим нежности на потом? А сейчас у нас утка стынет. Кто хочет счищать с корочки застывший жир? Желающих не нашлось, так что Исин отобрал Тобена и поманил всех в гостиную. — Ой! — только и выдохнул паренек в кресле, стоило им войти-въехать в комнату. Чанёль бросил на него взгляд украдкой (хотя чего ему было стесняться?) и с трудом сглотнул, увидев, как преобразилось худое, еще миг назад усталое лицо. Щеки его зарумянились, губы растянулись в недоверчивой улыбке, а глаза счастливо и немного смущенно заблестели. — Ну… с днем рождения?! — Исин достал откуда-то хлопушку и быстренько дернул за шнурок. Хлопнуло громко, так что все, включая Чанёля и Тобена, испуганно дернулись, а за миг в воздухе уже кружило яркое конфетти. Тобен запрыгал вокруг инвалидного кресла, облаивая цветные бумажки, а Чанёль улыбался и смотрел на Бэкхёна. Теперь он точно знал, кто их именинник, и отчего-то никак не мог угомонить собственное сердце. Оно кружилось по комнате вместе с конфетти и Тобеном и билось так быстро и так жарко, что у Чанёля горели уши и щеки. Сердцу было… счастливо, и Чанёлю — вместе с ним. Они сели за стол; Исин украдкой представил Чанёля Сехуну — брату Бэкхёна, — но самому Бэкхёну представлять не стал. Бэкхёна это не смущало, да и вел он себя так, словно давным-давно всех знает. Он улыбался широко, передавал закуски и разливал вино. Предлагал Чанёлю попробовать то уточку, то салатик, будто не он их готовил, подкармливал, не очень-то и скрываясь, Тобена и все порывался произнести тост. Казалось, он не знал, что такое тишина и как можно есть с закрытым ртом. Он жевал с огромным аппетитом, восторгался очередной вкусностью и едва ли не совал в рот Сехуну свои палочки, заставляя попробовать «обалденную нарезочку». — Все, в меня больше не лезет. — Он первым откатился от стола и, похлопав себя по животу, смачно зевнул. — А торт? — Исин посмотрел на него с укором. Лицо Бэкхёна мигом сделалось озадаченным. Судя по всему, о торте он не подумал. — Позже съедим. — Чанёль покосился на часы. — До полуночи еще есть время. — Многовато осталось еды. Половина до утра пропадет, — со знанием дела заметил Сехун. — Жалко. Исин закусил губу, нахмурился, оглядывая стол, а затем перевел взгляд на Чанёля. — У меня есть идея. — Накормить бедных? — недоверчиво предположил Сехун. — Практически. Чанёль, можешь позвонить Чунмёну? — Чунмёну? — Чанёлю показалось, что он ослышался. Нет, не мог Исин произнести это имя. Только не после того, что между ними было. Ну то есть, чего между ними не было. Дружбы. Приязни. Видимости приятельских отношений. Уважения? Чанёль ментально застонал и едва не рухнул в тарелку с кимчи лицом. — Звони-звони, его братец всегда хочет жрать: Чунмён ведь не научился готовить? Или он выучил номер доставки на дом? Хотя вряд ли… Звони или мне это сделать? Чанёль, проклиная себя за бесхарактерность, позвонил. — Если хочешь, чтобы тебя спасли из рабства, то ты ошибся номером. Чанёль вздохнул. — Джонин дома? Чунмён насторожился. — Зачем тебе Джонин? — Хочу его покормить. — Что, прости? — Покормить. У нас осталось море еды, которую некуда девать. До утра пропадет. Джонин же всегда хочет жрать, а ты ужасный брат, поэтому… — Я нормальный брат! Я купил ему творожок и сжарил яичницу! — Ему двадцать, он живет в университете и скоро обзаведется язвой желудка от твоей заботы. — Ты пьян? — Нет. А что? — Это тебя Исин научил так говорить с хёном? — Нет, хён. Просто дай трубку Джонину. Чунмён поломался еще с полминуты и передал-таки телефон Джонину. Тот зевнул громко и сонным голосом проговорил: — Что случилось, Чанёлли-хён?.. — Хочешь есть? — Хочу. — Джонин мигом проснулся. — Тогда езжай ко мне. И брата прихвати, если он так нам не доверяет. Джонин приехал. И Чунмёна привез. Приволок на буксире. Чунмён с кислой миной оглядел собравшихся, вздохнул тяжко и позволил угостить себя утиной ножкой с персиком. Джонин же, будучи парнем воспитанным (и в кого только удался?), поздравил именинника, познакомился с его братом и только тогда взялся за ложку. После этого началась забава, ибо голодный Джонин представлял собой уморительное зрелище. Даже Тобен — и тот залюбовался им и позабыл, что надо бы под шумок выклянчить еще один кусочек вкуснейшей уточки. — Бедный ребенок. Они что, нуждаются? — склонившись к Чанёлю, прошептал Бэкхён. — Они просто Кимы. Это у них в роду. Неумение накормить себя, одеть, уложить в постель. Мне кажется, если бы Джонин жил один, он бы и в туалет забывал ходить. — Какой кошмар. А где их родители? — Родители остались в деревне. Чунмён приехал в город учиться, да тут и остался, а потом и Джонина забрал. Но Чунмён время от времени бывает вменяемым, а вот Джонин совсем пропащий. Он за своими танцами ничего не видит. — Джонин танцует? — жарко проговорил Сехун, прижавшись к Чанёлю с другой стороны. — Ну да. — И хорошо танцует? — А что? — Чанёль насторожился. Он всегда настораживался, когда это было неуместно, а не тогда, когда в его берлоге поселялись всякие подозрительные китайцы и проворачивали за его спиной сомнительные авантюры. — Да так, к слову. — Сехун поджал обиженно губы и вернулся к восторженному изучению измазанного в сливочном соусе Джонина. Джонин заметил, что за ним наблюдают, тут же засмущался и принялся оттирать нос и щеки от сливок. Это умилило даже Чанёля. Хотя, если быть честным, Чанёля умиляло все, что было связано с Ким Джонином. В отличие от Чунмёна, его брат умел нравиться. По крайней мере, Пак Чанёлям. Нет, Чунмён тоже был приятным — отдаленными временами — человеком (человеком он тоже бывал не очень часто), так что Чанёль любил и его, но все же, в семье Кимов первенство принадлежало младшему из братьев. Может, дело в том, что Джонин не ненавидел людей без причины? — Эй, ты с нами? — перед носом Чанёля замелькала тонкая ладонь, и Чанёль часто-часто заморгал, пытаясь вернуть себя в здесь и сейчас. — Ты что, спишь с открытыми глазами? — Бэкхён улыбался. Чанёль видел это краем глаза (и хорошо, что так, иначе умер бы от разрывая сердца, потому что люди не должны так улыбаться, вот никогда и ни за что! Это же противозаконно!) и с трудом открыл рот, чтобы ответить что-нибудь если не умное, то хотя бы не глупое. — Я… нет, хотя, не знаю, может быть… Мне не говорили об этом раньше. То есть, ты сказал и… Бэкхён расхохотался и — ВДРУГ! — протянул руку и потрепал Чанёля по волосам. Вот так просто. Будто они знакомы не пару часов, а пару лет, как минимум. И это было так легко, так естественно и бесконечно приятно, что Чанёль растекся по стулу довольной лужицей и забыл обо всем на свете. «Все на свете», правда, о нем не забыло и теперь таращилось удивленно и недоверчиво, забыв о халявной уточке и вине. Чанёль покраснел, аж уши запылали, и заторопился на кухню за тортом. Спустя полминуты пришел Исин. Поглядел, с каким усердием Чанёль втыкал в торт свечки, и заявил: — Знал бы, что втрескаешься в него сходу, давно бы вас познакомил. Чанёль замер, ошарашенный не столько заявлением друга, сколько осознанием того, что в самом деле втрескался по самые пылающие уши, и уронил свечку. Она упала на стол и раскололась. Это мигом испортило Чанёлю настроение, ведь теперь у Бэкхёна будет не двадцать семь, а двадцать шесть с половиной свечек в именинном пироге. — И что теперь делать? — Чанёль взял в руки свечку и попытался соединять несоединяемое. — Можешь пригласить его в кино или в итальянский ресторан? Он любит пасту. Только проследи, чтобы в салате не было огурцов: он терпеть их не может. — Огурцы. Запомнил. — Чанёль повозился со свечкой и решил воткнуть ее в верхушку торта: оптическая иллюзия, все дела… — А еще он любит книжные ярмарки. Как насчет полюбить книги? — Полюбить книги. Понял. — Чанёль потянулся за зажигалкой. — А еще он играет на пианино, и если ты скажешь, что играешь на гитаре, он сам в тебя влюбится. Чанёль поднял на Исина глаза. — Правда? — спросил он с надеждой и втянул губы в рот, чтобы не дать им принять форму дурной улыбки. — Правда-правда. Ты ведь перестанешь вести себя, как идиот? — Я… постараюсь. — Чанёль знал, что у него ничего не получится, потому что глубоко в душе (на самом деле, у самой ее поверхности) он был круглым, пушистым и очень милым идиотом. По крайней мере, ему хотелось надеяться, что милым: в своей круглости и пушистости он не сомневался. Торт встретили двумя радостными воплями, одним угрюмым взглядом и одним нервным вздохом. Джонин с отчаянием поглядел на полную тарелку и незаметно отодвинул ее к краю стола. Бэкхён загадал желание и задул свечи, а потом принялся самостоятельно резать торт. Делать это ему было не с руки, но признаться в этом он не мог, а Чанёль хоть и был идиотом, но помощь предлагать не стал. Торт кое-как разделили на семь кусков — про Тобена никто не забыл — и разлили по кружкам холодный цитрусовый чай. Все самые крупные розочки из крема достались Бэкхёну, и он с детским восторгом поедал их, забив на вилку. Чанёль покосился на столовые приборы и тоже взялся есть торт руками. За ними последовали и остальные. Только Чунмён, будучи противным собой, ел десерт, как предписывают правила столового этикета. — Тебе говорили, что ты зануда? — покачал головой Исин и отдал половину своей порции Джонину. Тот поглядел на Исина, как евреи на Моисея, и не успел опомниться, как на его тарелку лег еще один кусок торта. Сехун мигом сделал вид, что ведет интеллектуальную беседу с Тобеном. Пес, впрочем, размышлять о парадоксах времени и сущности бытия не захотел, предпочтя им торт. Чанёль поглядел на все это безобразие, на свой кусок торта, на Бэкхёна, который практически расправился с розами, набрался смелости и, глядя на испачканный кремом рот, проговорил: — Можешь съесть и мои розы. Чунмён подавился чаем и, зажав рот кулаком, умчался на балкон. Весь дом и половина улицы слышали его гогот. — Что такого смешного я сказал? — Чанёль обиделся. Не то чтобы он делал это часто или сейчас был весомый повод для обид, но… Чунмён посмеялся над ним в присутствии Бэкхёна, а это ужасно! — Ничего. Я ведь говорил, что он невоспитанный мудак? — Исин натянуто улыбнулся и взялся убирать со стола подчищенные Джонином тарелки. — Давай оставим твои розы на потом? Если ты в самом деле их не хочешь. А то я лопну… — Бэкхён отодвинул от себя тарелку с недоеденным тортом. — Господи, как люди переживают все эти челленджи с едой? Серьезно? После такой ударной дозы сахара можно и на тот свет отправиться. — Зато это будет сладкая смерть. — Джонин добил последний кусочек и виновато улыбнулся. Он всегда так улыбался, когда дело касалось еды. Он стыдился того, что ест слишком много. «Это потому, что ты еще растешь», — хлопая его по плечу, обычно говорил Чанёль, а сам втайне ему завидовал. Он тоже хотел съедать целую курицу и пиццу с двойным сыром и не толстеть. Сехун мечтательно вздохнул, глядя на Джонина, и, зазевавшись, едва не рухнул под стол. Чунмён вернулся с балкона, налил себе стакан вина и осушил его двумя глотками. — Теперь точно все пучком, — пробормотал он, обращаясь к каким-то там своим нехорошим мыслям, и поглядел на часы. — Поздно уже… Пора укладывать Джонина спать… — Завтра суббота, хён. — Умильное выражение мигом исчезло с лица Джонина. — И ты не укладывал меня спать, даже когда мне было два года и об этом просила мама. — Глаза Джонина пакостно сощурились. — Все бывает в первый раз и… — Не хотите остаться до утра? — Исин незаметно вернулся в гостиную. — Метро уже не работает, а такси в ночное время знаете, сколько стоит? — А ты еще коварней, чем я думал… Между Чунмёном и Исином завязалась битва взглядов. Чунмён держался молодцом, но воля его была сломлена нежеланием платить за такси. В итоге разгребали диванные завалы, искали запасные одеяла-подушки и с помощью игры определяли, кто и где будет спать. Бэкхёна, как именинника (по правде говоря, дело было в его инвалидности, но промолчать об этом такта хватило), уложили в комнате Чанёля. Сам Чанёль свил себе гнездышко на полу. Тобен, посчитав, что спать на полу не по-царски, забрался в постель к Бэкхёну. Чанёль грустненько повздыхал, потому что тоже хотел в постель и к Бэкхёну, но с участью своей смирился и даже уснул. На полчаса. Разбудили его голоса и задушенные смешки. Поначалу Чанёль решил, что это соседи устроили очередной полуночный дебош, но смешки звучали слишком уж громко и знакомо. Чанёль поворочался в гнезде, поворчал беззлобно под нос, но в итоге не вытерпел и на цыпочках подкрался к двери. Прижался к ней ухом и какое-то время слушал. Смешки доносились из прихожей, но кому принадлежали и чем были вызваны, разобрать не получилось. Чанёль, поспорив немного с самим собой, приоткрыл дверь и сунул в щель нос. Сехун и Джонин устроились прямо на полу, под вешалкой, и, сгорбившись над телефоном, в одних на двоих наушниках что-то слушали-смотрели. Рядом с ними стояла красивенькая бежевая коробка, в которой, наполовину съеденная, покоилась шоколадная, с марципановыми цветами и кокосовой начинкой, мечта Чанёля. Чанёль печально покусал губу и уполз в гнездо. И почему он не предложил Бэкхёну посмотреть что-нибудь перед сном и съесть тортик? Они бы устроились среди подушек и одеял и, прижавшись друг к другу, глядели бы в экран и скармливали друг другу марципановые цветы. Им было бы весело и очень уютно, и Чанёль мог бы украдкой поправлять волосы Бэкхёна, потому что «в глаза же лезут: так и ослепнуть недолго». Бэкхён бы смущенно его благодарил и угощал тортом. А потом уснул бы у Чанёля на плече, что сделало бы и Чанёля, и плечо самыми счастливыми в мире. Тобен, видимо, почувствовал, что хозяин чем-то опечален, ибо выбрался из тепленькой постельки и умостился у него под боком. Чанёль обнял пса меланхолично, повздыхал над своей глупостью и недальновидностью и уснул. Однако ненадолго. Разбудила его самая что ни на есть настоящая майская гроза. Чанёль разлепил опухшие веки и недоверчиво уставился в окно, за которым шумело, гремело и сверкало. — Обожаю весенние грозы, — послышалось за спиной. Чанёль вздрогнул и повернулся к кровати. Бэкхён сидел среди развороченных одеял и зачарованно глядел за окно. — Мы жили в деревеньке, на севере, поэтому вишни у нас цвели в начале мая. У бабушки был огромный сад, и окна нашей с Сехуном комнаты выходили прямехонько на вишневую стену. Когда шел дождь, дорогу размывало, и в школу мы не ходили. Сидели под окном и слушали грозу. Настоящую майскую грозу. С громом, молнией и даже градом. — Он улыбнулся воспоминаниям. — Бабушка запрещала нам выходить из дома, потому что громоотвода в деревне не было. А мне всегда хотелось побегать по лужам. Это, конечно, в любом случае было невозможно, но мне все равно хотелось… Чанёль поглядел за окно, где только-только занимался новый день, затем на часы, что показывали половину шестого, затем на Бэкхёна, что не сводил глаз с умытых дождем стекол и решительно поднялся на ноги. — Ну так чего мы ждем? Пойдем бегать по лужам. — Он подошел к кровати и протянул Бэкхёну руку. Бэкхён поглядел на нее недоверчиво, покусал губу и кивнул. — А пойдем. Чанёль помог Бэкхёну одеться, выдал ему свой дождевик (который на Бэкхёне казался настоящей плащ-палаткой) и усадил в коляску. В прихожей никого не было, так что они беспрепятственно выбрались на лестничную площадку и вызвали лифт. Улицы пустовали. Недавно зацветшая сирень пахла на всю округу, а на клумбе у подъезда, умытые дождем, распускались желтые нарциссы. Чанёль сорвал один — со сломанной ножкой — и протянул Бэкхёну. Он не знал, зачем это сделал, но Бэкхён улыбнулся ему, и Чанёль больше не задавался глупыми вопросами. Чанёль выкатил коляску на проезжую часть и, прокричав, чтобы заглушить раскаты грома, «Держись!», побежал. Бэкхён кричал и смеялся вместе с ним. Вопил, чтобы не смел его уронить, а потом, позабыв об осторожности, раскидывал руки в стороны и, подставив лицо ветру и дождю, голосил на всю округу: «Я лечу, Чанёль, лечу». И они летели. Чанёль в жизни не бегал так быстро, в жизни не смеялся так громко, в жизни не любил дождь так сильно, чтобы просить его никогда не заканчиваться. Чанёль в жизни не был настолько счастливым, потому что до этого дождливого майского утра в его жизни не было Бэкхёна. Остановились они, мокрые и запыхавшиеся, в аллейке неподалеку от офиса Чанёля. — Я где-то потерял кусок легкого: не видел? — Чанёль схватился за бок и, плюнув на джинсы, которым и так пришел бесславный конец, рухнул на блестящую от дождя лавку. Бэкхён, хихикая, подкатил к нему, чтобы своими бесчувственными коленями удариться о гудящие колени Чанёля. — Ты классный, знаешь? — Бэкхён подмигнул ему и, высунув кончик языка, принялся распутывать мокрые кудри Чанёля. Тот довольно зажмурился и наклонил голову, чтобы Бэкхёну было удобней. — Никто не устраивал мне праздников с шариками и прогулками под дождем. А мне, знаешь ли, хотелось. Многие считают, что если ты инвалид, тебе ничего, кроме как выздороветь, и не хочется. Но это неправда. Мне вот мороженого с фисташками жуть как хочется, а еще собаку и потанцевать. А ноги… Знаешь, я никогда не ходил, поэтому… Это все равно, что захотеть, не знаю, стать женщиной. Женщиной я тоже никогда не был. Хотя в моем случае стать женщиной будет проще, чем потанцевать. — Неправда. Я могу с тобой потанцевать. Я, конечно, не умею, но ты тоже, так что никто не будет в обиде. Можно у Джонина попросить — он не откажет, но Джонин далеко, а я вот… весь в твоем распоряжении. — Танцевать без музыки глупо. — Глупо — дружить с Ким Чунмёном, к тому же… слышишь? — Чанёль замолк и приложил палец к губам, показывая, чтобы Бэкхён помолчал. Бэкхён, сощурившись недоверчиво, огляделся по сторонам и, затаив дыхание, прислушался. — Слышишь? — одними губами повторил Чанёль, и на этот раз Бэкхён кивнул утвердительно. — Мы потанцуем под музыку весеннего дождя. Правда, это будет медленный танец и… — Медленный сгодится. Вряд ли из меня выйдет танцор диско. Чанёль рассмеялся и, поднявшись, взял Бэкхёна за руки. Холодные его ладони легли в горячие ладони Чанёля. Бэкхён улыбнулся. Над головой утробно заурчал гром. Они танцевали. Тяжелые капли шлепали по лужам, шуршали молодыми листьями клены, а вдалеке гудели клаксонами первые машины. Они танцевали, разделяя на двоих улыбки, вздохи и торопливые удары сердца. Они танцевали, и это было тем чудом, о котором никто из них не смел мечтать. Чанёль украдкой целовал бэкхёновы волосы, воруя вдох за вдохом их нежный запах, а Бэкхён обнимал его крепко за плечи и, закрыв глаза, блаженно улыбался. На обратном пути на них все время оборачивались и глазели. Чанёль смущался и сердился, но Бэкхён лишь махал на зевак рукой. — Когда-нибудь у них тоже хватит на это смелости, — говорил он и, сжав кулаки и зажмурившись, кричал что есть мочи: «Жизнь, я люблю тебя!» Люди шарахались от них, а Бэкхён хохотал от души и просил Чанёля прокатить его с ветерком. Чанёль припускал бегом, распугивая еще больше прохожих. У подъезда Чанёль наломал сирени и на скорую руку, как учила сестра, соорудил венок. — Корона для Вашего Сиятельства. — Чанёль преклонил колено и, опустив голову, протянул венок Бэкхёну. — Возложи, — потребовал тот властно, и Чанёль мигом повиновался. Войти в квартиру так же незаметно, как из нее вышли, у них не получилось. Открыв дверь, они нос к носу столкнулись с недовольным Тобеном. Он осуждающе оглядел сначала одного, затем другого и, задрав хвост, удалился на кухню. Чанёль и Бэкхён переглянулись, не зная, как быть дальше, а затем стали свидетелями совсем уж невероятной сцены. Дверь в ванную распахнулась, и из нее вывалились Чунмён с Исином. Вцепившись друг в друга, они неистово целовались и не сразу заметили, что уже не одни. — Мне нужно это развидеть… — пробормотал Чанёль, но смотреть на целующуюся парочку не перестал. — Я думал, они ненавидят друг друга… — Бэкхён заторможено моргал, позабыв закрыть рот. Чанёль накрыл глаза ладонями, надеясь, что когда уберет их, это безобразие исчезнет, как исчезали булочки Исина в непогожее воскресное утро, но чуда не свершилось. Исин зажал Чунмёна между дверью кухни и комодом и, бормоча что-то о перевоспитании, стаскивал с него рубашку. Бэкхён выразительно прочистил горло. Чунмён вытянулся в струнку и замер, а Исин, вздохнув недовольно, покосился на разрушителей интимного момента. — Могли сделать вид, что ничего не замечаете? — Он поправил на Чунмёне рубашку и, как ни в чем не бывало, удалился на кухню. Чунмён поглядел на них недобрым взглядом: — Вы ничего не видели, — пригрозил им пальцем и с независимым видом уплыл в ванную. — И хоть бы кто спросил, почему мы мокрые как мышь и с короной на голове. — Бэкхён взялся снимать дождевик. Джонин и Сехун нашлись в гостиной: спали в обнимку на диване и даже ухом не повели, когда Чанёль, запутавшись в шнуре от зарядного, своротил полкомнаты. Чанёль порылся в вещах Исина, нашел пару домашних штанов и майку и потащил их Бэкхёну. Запнулся о порог, когда застал того в трусах и с одним носком на непослушной, тонкой ноге. — Ты так забавно краснеешь. — Бэкхён рассмеялся и стащил носок. — Вся шея в пятнышку. На жирафу похож. — Ты просто… я не ожидал… вот, сухое… у вас с Исином один размер… подойдет… наверное. Прости. — Иди сюда. — Бэкхён похлопал по кровати рядом с собой. Чанёль сделал, что сказали. Бэкхён мигом завладел его ладонью, сжал ее крепко в своих нежных и все еще холодных, как дождь, ладонях и, глядя Чанёлю в глаза, сказал: — Никто и никогда не краснел, видя меня голым. Никто не смущался и не заикался, пытаясь это оправдать. Никто и никогда не смотрел на меня так, как смотришь ты. Не знаю, что это, но мне нравится. И я, поверь, никогда и никому не говорил такого. И не потому, что не приходилось — не хотелось. Я увидел тебя вчера, такого кудрявого и с собакой, и понял, что хочу сказать тебе то, чего никому не говорил. Поэтому… можешь продолжать смущаться и оправдываться, потому что мне это нравится, но… если после этого мне захочется тебя поцеловать, пеняй на себя, — последние слова он произнес шепотом, и взгляд его и все его внимание были прикованы к губам Чанёля. — Это… отличная идея. Целовать Бэкхёна оказалось не так, как Чанёлю представлялось. Для начала они стукнулись зубами, затем не разминулись носами, ну а под конец просто смеялись друг другу в рот и, пытаясь успокоиться, прикасались там, где хватало смелости. — Дурацкий первый поцелуй, — признался Бэкхён, но Чанёль не обиделся, потому что при всей своей дурацкости, он все-таки свершился, и это было чудесно. — Предлагаю порепетировать немного, а потом попробовать еще раз. — Но это уже не будет пер… — А мы притворимся, что первый. В комнату, виляя заискивающе хвостом, вошел Тобен. — Нужно его выгулять или он напудит на ковер. — Чур ты сам! — Хорошо. Но при условии, что ты не будешь репетировать без меня. Бэкхён, хохоча, повалился на кровать. Чанёль глядел на него, всеми бессовестного забытого, но на самом деле — бесконечно необходимого, и думал, что, кажется, только что ввязался в самую отчаянную авантюру в своей жизни. И видят боги, он был не против.