МЛНЗ

— Яков. Доброе утро. Да. Не разбудил? Ага, помню. — Никифоров потянулся, прижимая телефон к уху, и поморщился. Мышцы гудели, требуя бережного отношения, голос был сорван и казался чужим. — Тут такое дело… мы можем перенести встречу? Мне правда очень нужно поговорить и пара дельных советов, но я… кхм, заболел. — Он фальшиво покашлял и пожалел об этом в ту же секунду. Кашель отзывался дискомфортом в местах, о которых Якову не расскажешь. — Нет-нет, ничего серьезного! Просто налаживал вчера международные контакты и не рассчитал силы. Да! — Радостно ухватился он за предложенную Фельцманом причину: — Похмелье. Уж-жасное, надо отлежаться хотя бы день. Точно. Спасибо, обед за мной. Бросив мобильник на тумбочку, Виктор попытался прощупать реакцию своей совести на такое откровенное вранье. Совесть благостно молчала даже с учетом того, что со своим бывшим тренером он собирался встретиться уже давно и тот специально освободил пару часов в забитом расписании, чтобы вместе пообедать. Спальню заливало ярким утренним светом до рези в глазах, подчеркивая беспорядок в комнате и полный бедлам на кровати. Виктор лениво перевернулся, наблюдая, как в луче густого солнечного супа плавают пылинки, и прислушался. За стенкой шумел душ. Воображение услужливо нарисовало, как Юри фыркает, сдувая пену, и горячие струи упруго бьют по раскрасневшейся коже. По груди, животу, по длинным ногам бегут капельки, смывая пот, слюну и все прочие последствия прошедшей ночи — она была долгой. Месяц разлуки дал о себе знать с размахом. Вчера вечером в машине они еще болтали, окончательно прогоняя скопившуюся тоску, смеялись каждой дурной мелочи и не от того, что смешно было, а просто внутри все переворачивалось восторгом, ведь достаточно просто руку протянуть… Никаких больше опостылевших скайпов и СМС, только глаза блестящие пока еще легкой жадностью и нервные пальцы в тщательно давимой тактильной жажде. Нельзя трогать — руль в руках, невесомость в голове, шумное лето в Питере, стекла не тонированные. А вот дома стало не до смеха, да и не до разговоров. Откинув одеяло, Никифоров проинвентаризировал себя с двух сторон и со стоном рухнул обратно на подушки. Белый сатин отчетливо пах Юри и это было правильно, оставляло чувство сродни удовлетворению от собранного сложного пазла — теперь все так как должно быть. Вот только нужно поспать. Много-много часов. И найти хороший тональный крем тоже не помешает. Светлая кожа всегда реагировала бурно. Засосы налились ярким цветом на внутренней стороны бёдер, под пупком и даже на ягодицах, гармонично соседствуя с четким следом от зубов и его близнецами-укусами на плече. Губы были обсосаны так, что потеряли четкий контур и горели, слегка пульсируя в такт биению сердца. Ощущения внутри даже не хотелось анализировать. Виктор чувствовал себя обезвоженным, измученным, но очень счастливым. Тело ломило усталостью, казалось, что всю ночь его трепали трое мужиков, а уж никак не тонкий японский фигурист, который в обычное время близоруко невинно щурился и выглядел безопасным, как сонный щенок. В комнату пробрался Маккачин, стуча ногтями по ламинату, запрыгнул на матрас, зевнул и тяжело привалился тёплым боком к хозяину. Тот запустил пальцы в густую шерсть и щедро поделился выстраданным опытом: — Отбрось мечтания о сладостях любви, мой юный друг, ведь за любовью вечно следует расплата. Неминуемая, — добавил он, обозревая комнату. Вчера они начали прямо с прихожей и большое зеркало на стене теперь наверняка от души заляпано отпечатками потных скользящих ладоней, которыми Виктор упирался, выхватывая взглядом собственное мутное отражение — от срывающегося дыхания гладь запотела и стыдливо скрыла выражение его лица, подернутого острым удовольствием. Одежда была раскидана по всей спальне как после торнадо, торшер свернут на пол, на скомканных простынях отчаянно не хватало свежего сухого места. Выпростав ногу из-под одеяла, Виктор с удивлением поинтересовался у Маккачина, разглядывая укус на своей лодыжке: — А тут-то как?! Пёс тяжело обвинительно вздохнул, его вчера в спальню так и не допустили, хотя он усиленно скребся полночи, слегка нервничая из-за странных звуков, даже попробовал пару раз подвыть, вторя голосу хозяина, но тщетно. — Нет, ты посмотри какой изверг, — продолжал возмущаться Никифоров, пытаясь рассмотреть локоть, и наткнулся взглядом на тонкую прядь темных волос, немым укором возлежащую на подушке. — Да и я хорош. Сам он вчера совсем потерял голову и терпение, требуя свою долю разнузданного секса, на Юри наверняка остались синяки от пальцев и углов мебели, которые оба тщательно собрали, пока их штормило и качало по дороге к кровати, расцепиться хоть на минуту не было никаких сил. Сначала быстро и лихорадочно в прихожей, почти не раздеваясь — туго и горячо с непривычки, потом резко и сильно на кровати под полузадушенные просьбы — Юри путано шептал на трех языках и обнимал сильными ногами, словно пытаясь вдавить его в себя навечно, затем сладко и неторопливо, не оставляя нецелованных мест. Смешки и объятия плавно переходили в ритмичный скрип кровати, и голову вело круговертью чувств и ощущений, следом кружился мир, и комната была единственной существующей точкой во вселенной. Казалось, в процессе звонил телефон, а может быть это были звонки в дверь или вовсе чудилось в горячке, мешаясь со звоном в голове. Их швыряло от нежности к почти грубости, из томления в глупое детское хихиканье под одеялом. Юри с очень серьезным видом держа в руке член Виктора, наговаривал как в микрофон, какой он ровный, розовый и красивый, дразнил тёплым влажным дыханием, заставляя смеяться и одновременно корчиться возбуждением. Только ему было по силам вызывать у Никифорова такие иррациональные, несхожие чувства и в постели и в жизни, обезоруживая своей вдумчивой искренностью. Виктор дважды кончил без рук, утыкаясь носом в подушку, один раз от пляски губ и пальцев, один раз сверху, а на рассвете Юри и вовсе вертел его почти безвольной куклой, демонстрируя поразительные возможности Витиного тела к получению удовольствия на грани обморока от утомления и уже почти сухим оргазмам. Вода перестала шуметь, легко прошлепали босые ноги, и матрас чуть прогнулся под тяжестью тела. — В-и-итя, — протянул зазывно Кацуки, пытаясь поймать пятку, тут же юркнувшую под спасительное одеяло. Виктор поежился от непередаваемо сложной смеси из возбуждения и легкой паники. — Нет! Я пас! Что бы ты там ни предлагал! — Ты устал? Прости, я просто соскучился. А ты тут такой голый и красивый. — Ты меня не видишь, — глухо, но резонно возразил комок из одеяла. — Мне не надо, я знаю, — Юри ласково погладил то место, где должна была быть спина: — Хочешь массаж? Или омлет на завтрак? А может, спустимся в кафе и поедим оладьей с черникой? Из одеяла высунулась рука и слепо зашарила по животу Кацуки, по плечам и груди. — Ты со мной заигрываешь? — довольно разулыбался тот. — Упаси боже, я просто ищу, где у тебя вынимаются батарейки или хотя бы кнопку выключения. — Ладно. Тогда я на пробежку. Виктор вынырнул на свет и посмотрел на Юри с весьма достоверным священным ужасом: — Ты — чудовище! Тот фыркнул и почесал за ухом довольного Маккачина, удивляя своим бодрым свежим видом, положенных случаю мешков под глазами и тех не наблюдалось. Яркий смеющийся взгляд, зачёсанные назад влажные волосы, хоть сейчас снимай для журнала. Кацуки подпер голову рукой, внимательно разглядывая воспаленные глаза напротив и неестественно алые губы, потянулся и ласково убрал со лба серебристую челку. — Я и Маккачина выведу, а ты поспи. Хочешь куплю тебе свежих булочек с корицей, чтобы хоть как-то загладить вину? — Булочек тут будет недостаточно, — деланно пробурчал Виктор, пытаясь подавить сладкие мурашки от едва коснувшихся прохладных пальцев: — Я минимум на сутки из жизни выпал. Давай замкнем круг? Ты. Трезвый. Пилон. Я смотрю. Юри не ответил, звонко рассмеявшись, но тот самоуверенно счёл это за согласие, прикидывая, что если выкинуть из спальни комод, то шест встанет просто отлично. Никифоров всегда получал, что хотел.