Только бы не смолкала лютня

      Последние теплые лучи солнца уже давно скрылись за горизонт. Небо все больше темнело, от алого зарева не осталось и следа, только разгоревшийся костер разбавлял сырой холод, которым тянуло от земли. Бард, лежавший на смятой траве поверх попоны, прикрыл глаза, вслушиваясь в треск поленьев и далекий гул ветра в кронах деревьев. Сколько уже прошло времени с тех пор, как Геральт решил сделать привал? Час, или, возможно, уже два? Время для Лютика тянулось сейчас отвратительно долго: он чувствовал каждый свой вздох, а попытки уснуть оказались совершенно бесплодны. Также, как и попытка разговорить ведьмака. Пришлось, все же, сдаться и поберечь силы, замолчав. Лютик не был уверен, действительно ли волновали Геральта только его силы, или же тот просто не хотел пока разговаривать после случившегося в предместьях, но... Геральту уже не единожды случалось убивать людей из Храмовой стражи, нередко нападавших первыми. Едва ли это бы его так беспокоило... Бард снова открыл глаза, скосившись в сторону сидевшего чуть поодаль ведьмака, словно желал прочесть его мысли. Но в этом отношении навыки Лютика были крайне скромны. Как, впрочем, и во многих других. Ни умений чародеек, ни ведьмачьей регенерации, при том прескверное умение биться и острый язык. Кто знает, где сейчас был бы Лютик, не появись Геральт, и сколько еще стрел пронзили бы тело? Думать об этом не хотелось, но тряхнуть головой, отгоняя неприятные мысли, не было сил. Должно быть, Геральт был прав, когда попросил, наконец, замолчать. Или, точнее, «заткнуться», но сути это не меняло. Только отчетливое ощущение, что это последний шанс что-то сказать, жгло изнутри иррациональным страхом, смешивая мысли воедино, словно нужно было высказать все их разом. Пока еще есть шанс. И все равно, что Геральт там рассказывает, будто рана уже не так опасна и теперь просто хорошо бы перевести дух. Ему, ведьмаку, все кажется проще... Лютик прочистил горло, снова прислушавшись. Показалось, что Геральт услышал и обреченно вздохнул. Но молчать бард не хотел, напротив, в голове звучала лишь ему слышимая музыка, подталкивая бессвязные мысли ложиться в такт. И только вынужденные паузы выбивали из ритма слабый голос: Чувствую: ранен. Наконечник стрелы Все дальше и дальше. К сердцу. К лёгким. Темнеет в глазах. Треск костра и мы Вдвоём под куполом ярким звездным... Твой конь ретиво копытом бьёт, Журчит ручей и кружатся листья. Я слышу: каждый такой полёт Укроет землю, как поступь лисья. Я слышу, как ветер ласкает струны На лютне моей, что должна молчать. Что толку теперь умолять фортуну, Коли безмолвья на мне печать?       Лютик снова замолк, неуверенно взглянув на друга. Слишком сумбурно, слишком высокопарно, слишком бессмысленно. Да и в поэзии ведьмак ничего не смыслит, это давно уж ясно. Но отчего-то на душе на мгновение стало спокойно. Будто Лютик только что и правда сказал все то, что так хотелось. И будто Геральт должен был его понять. От этого чувства стало на редкость неловко. — Прости. Тяжело мне молчать... Геральт, восседавший возле огня, чувствовал себя уставшим. Нет, это была не утомленность боем со стражниками с руками из задниц, которые каким-то немыслимым образом, целясь из казенных арбалетов в ведьмака, умудрились ранить Лютика. Это была вовсе не усталость из-за того, что он тащил барда на себе. Даром, что легкий. Это было просто что-то отвратительно липкое и раздражающее, будто он вступил в дерьмо, которое было, помимо того что просто неприятное, так еще и ядовитое, накидывающее на вступившего в него эффект повышенной утомляемости. Возможно, это чувство проявляло себя из-за того, что он не особенно сейчас знал, что делать. Нет, он прекрасно понимал, что Лютика необходимо доставить туда, где ему окажут адекватную помощь, обезопасить и проследить, чтобы он встал на ноги и снова запел о чем-нибудь нормальном для себя (о красоте чьих-то сисек, например, передавая их великолепие с помощью всякой поэтической ереси), но что делать в общем, Геральт не имел понятия. При неимении какой-то исключительно важной для себя цели, ведьмак привык запрыгивать на Плотву и отправляться туда, куда глаза глядят: в глухие деревушки, величественные города, влезать в самые сердца топких мерзких болот, вылавливая из них за шкирку тварей, привык останавливаться в случайных борделях и находить заказчиков в старых корчмах. Сейчас же у него из-за этой самой пресловутой усталости не было желания даже двигаться. Оставалось просто сидеть, напряженно вслушиваясь в шум леса и не очень здоровое дыхание лежащего поодаль человека, и втягивая носом прохладный вечерний воздух, в котором навязчиво висел острый запах человеческой крови. Именно этот запах в основном не давал ведьмаку расслабиться. Он уже почти час просто сидел и не видел смысла делать что-то еще — спать, разговаривать, готовить из подручных трав эликсиры, количество которых заметно подсократилось. И тишина этому вполне располагала... За спиной в тот момент послышался чуть более громкий и глубокий вдох, как перед тем, чтобы начать говорить. Курва ж мать... Геральт предсказуемо перестал слушать после того, как услышал что-то о стреле. Он вообще редко слушал Лютика, когда тот пел или рассказывал стихи. Если вслушиваться в высокопарные слова, можно очень быстро выйти из себя и возжелать задушить того, кто эти слова произносит. Особенно учитывая, сколько из баллад барда перекраивали на свой лад жизнь ведьмака. А вот звуки лютни ему нравились. Особенно в те моменты, когда бард в подвешено-романтичном настроении, вскинув взгляд к небу, водил пальцами по струнам. Это звучало просто, незамысловато, это было куда ближе и, главное, понятнее Белому Волку, чем множества стихотворных витиеватостей, наложенные на музыку ужасной сложности. Только вот сейчас Лютику, разумеется, было совсем не до лютни... — Это был болт, а не стрела. Стражники — не наделенный ловкостью народ, они берут больше силой, поэтому им никогда не выдают луки. Они пользуются арбалетами, — ведьмак решил сделать вид, что хоть немного слушал, когда Лютик вновь замолк. — Да знаю я все, Геральт. Болт звучит не литературно... — устало выдохнув, откликнулся Лютик. Ничего другого он, в принципе, и не ожидал, но все равно стало немного обидно. Ведьмак не любил его стихов, редко прислушивался к балладам, которые бард сложил, странствуя с ним. А если Геральту что-то и нравилось, он никогда не просил снова это сыграть. Знал, что бард сыграет и так. И Лютик играл. Потому что для менестреля не так уж и трудно догадаться, когда его игра нравится. Даже, если дело касается самого Белого Волка. Тем более, что Лютик отлично знал: кое-что из его баллад, вроде «Как проходит время», ведьмак, все же, слушал с интересом, как бы ни не хотел этого показывать. Но сейчас на игру на лютне его сил действительно бы не хватило, пусть даже хотелось привычно сидеть возле костра, легко перебирая струны. С рассветом они вновь двинутся в путь и хорошо, если хоть один из них удосужится отдохнуть. — Долго ты еще будешь так сидеть? — снова нарушил тишину бард, внимательным взглядом изучая немного сгорбленную фигуру ведьмака. Даже не пытается медитировать, просто сидит и черт его знает, о чем там себе думает. Вряд ли просто обдумывает сегодняшний день или планирует дорогу. Геральт умел веселиться и относиться просто ко многому не хуже Лютика, но так же умел и уходить в себя, терзаясь противоречиями, мыслями о добре и зле, и еще о множестве разного. Иногда Лютик даже угадывал. Но не сегодня... А ежели так, то и пытаться было ни к чему. Геральт не потому не сел рядом с лежащим Лютиком, что хотел бы слушать череду вопросов и вести задушевные беседы. Хотя от такого мрачного настроя друга легче Лютику точно не было. И сейчас было не помочь ни советом, ни замысловатой мелодией. В глубине души бард просто надеялся, что, если Геральт отдохнет, то утром уже не будет настроен так хмуро. Но сам он в этом очень сомневался: это у Лютика настроение менялось как по щелчку пальцев. Кто-то называл это легкомысленностью, но это давало и свободу, без того баллады были бы пресными, похожими одна на другую. И на фоне себя Геральт иногда виделся Лютику почти оплотом спокойствия. Оттого перемены в настроении друга он чувствовал весьма остро, во всяком случае, как думал сам. Ведьмак не стал вникать снова, просто приняв чужие слова как данность. Не литературно. Ага. Поскольку все же сейчас этот диалог был вовсе не решающим судьбы мира, можно было и пропустить его мимо ушей, опять погрузившись в свои размышления, не отвлекаясь на внешние «раздражители», если можно так назвать раненых друзей-попутчиков... Ох, ну да, конечно, теперь можно, когда последние вновь решили заговорить. Ну все, Лютик, ты сам напросился. Геральт все же неохотно вынырнул из задумчивого состояния полностью и первое, что сделал, — вполне громко и похабно хмыкнул себе под нос, вспомнив о первой фразе барда. Скорее всего, Лютик имел в виду вовсе не то, о чем подумал ведьмак, но слова о болте и о том, что, мол, звучит он не литературно, вкупе с мгновенно вспомнившейся его же строчкой, подействовали соответственно на погруженное до этого глубоко в рефлексию сознание, заставив вернуться в мир, чтобы не упустить возможности спошлить. — «Чувствую, наконечник чужого болта, все дальше и дальше, ближе к чему-то там», — постарался с чувством, давя ухмылку, продекламировать Геральт. — Действительно, звучит довольно нелитературно, абсолютно с тобой согласен. Ведьмак обернулся через плечо, спеша не пропустить смену выражений лица друга, поскольку это было одним из его любимых представлений — реакция Лютика была порою забавнее реакций благоразумных девушек на его пошлятину. Иногда ему казалось, что и похабничать он научился когда-то только ради этого. — Как видишь, я могу не только просто сидеть. Так тебе больше нравится? Дождавшись ответа, Лютик даже не сразу смог возмутиться. Бард поперхнулся воздухом и уставился на Геральта, встретившись с ним взглядом и прекрасно зная, что провокация вполне осознанная. — Геральт! — недовольно выдохнул Лютик, бледное лицо которого теперь залилось заметным румянцем, благо хоть он об этом не знал, — между прочим, — он запнулся, ища что-нибудь, что можно было бы ответить, и, пока искал, деланно надулся, отведя взгляд. — Между прочим, это вообще, может, мое последнее стихотворение, — Лютик на самом деле так не думал и близко, сколько бы днем не стенал, но это первое, что сейчас пришло в голову, пока бард усердно пытался принять трактовку Геральтом его поэзии и смириться, что замены всего пары слов хватило для достаточного эффекта неожиданности, чтобы вогнать его в краску. Впрочем, держать обиженно-серьезную мину долго Лютик не смог, прекрасно зная, что друг и близко не поверит, что мог таким его задеть. Шумно выдохнув, бард рассмеялся, но смех, что сейчас был куда тише обычного, оборвался: было больно и пришлось себя останавливать. — Кх-курва... как же саднит все, — еще посмеиваясь, пробормотал Лютик, попытавшись поерзать на попоне, правда, безуспешно. Вес собственного дорожного плаща, которым бард был укрыт, сейчас казался ему просто неподъемным, что уж было говорить о теле. — Знаешь, Геральт, если бы ты... писал такие стихи, дамы бы расхватывали твои сборники просто мгновенно! Тебе стоит подумать об этом, если когда-нибудь надоест... мечом махать, — Лютик усмехнулся, в очередной раз болезненно поморщившись, хотя пока от неприятных ощущений здорово отвлекал вид Геральта, подписывающего дамам сборники пушистым ярким пером, в собственном воображении. — Мне не нужно ничего писать, Лютик: я-то и так у дам нарасхват, — заверил ведьмак в ответ и тоже рассмеялся, невольно все-таки заражаясь легким, несмотря на рану, настроем барда. Конечно, тот не чувствовал острого запаха собственной крови, не возился с тем самым болтом, но взгляд его по-прежнему был мечтательно устремлен вдаль, а губы слабо изогнуты в мягкой улыбке. А если так, то холера бы с ней, с усталостью, как ведьмак может противиться и нагонять тоску. — Ну ладно, хватит тебе. Лежи спокойно. — Геральт с мягким снисхождением взглянул на барда и снова отвел взгляд на костер. Очередной столп искр высвободился из пылавших поленьев и тонкой струей теплого воздуха потянулся вверх к темневшему небу. Нет, наверное, ведьмаку было никогда не понять менестреля. Но им еще столь многому можно друг у друга научиться, столько дорог пройти вместе, и стольким еще балладам предстоит сложиться и прозвучать на пути в запыленных придорожных тавернах, полупустых кабаках и переполненных борделях. Только бы реже прорезал воздух запах крови. Только бы не смолкала лютня...