Сердце есть даже у смерти...

Обо мне действительно не принято говорить. Особенно в приличном обществе. Как будто отсутствие слов может кого-то спасти… Увы. Делать вид, что меня не существует, конечно, можно, но лишь до поры до времени. Как бы там ни было, каждый человек сталкивается со мною на протяжении всей своей жизни. Мельком. Мимоходом. Вскользь. Ну, а в конце своего долгого (или не очень) пути, каждому предстоит встретиться со мной лицом к лицу… По-другому — никак. Кто-то воспринимает меня, как нечто неизбежное и покоряется мне. Другие изо всех сил пытаются сбежать. Что ж. Кому-то это даже удается. Отсрочка — отличный подарок. Некоторые закатывают истерики и просят не забирать их. А встречаются и те, кто молит меня прийти за ними… Иногда их желание тоже сбывается. В любом случае, в большинстве своем, люди меня… боятся. ненавидят. проклинают. не замечают. И я их не виню. Ведь смерть для них — существо, что отбирает драгоценную и такую хрупкую жизнь. И вот тут-то и возникает главное недоразумение… И потому я считаю своим долгом дать вам разъяснение, дабы разрушить привычный стереотип обо мне, сложившийся много столетий назад… Итак, приступим. Спешу вас разочаровать: вопреки расхожему мнению, это не я отнимаю вашу жизнь. Отнюдь. Не я решаю, кому, когда и как умереть. Вот так! Я лишь посредник. Наемный рабочий, посланный теми, кто не желает марать руки… Я, как и Роза Хуберман, обстирывающая богатое население Молькинга — выполняю грязную работу… И что бы вы там не думали, я — лицо подневольное. За всю свою сознательную вечность, я, честно говоря, уже привык к подобному обращению — меня редко когда приглашают в гости, а если и зовут, то только в компании Скорби и Печали. Но в сравнении с моим ремеслом, это все мелочи. Вы можете считать меня хладнокровным и равнодушным. Таковым, по сути, я и являюсь. Меня и правда не трогает ваша смерть в большинстве своем. Но так было не всегда. Будьте уверены, подбирать души умерших — дело не из легких. Каждый раз, взваливая себе на плечи очередную ношу, я словно терял и частичку самого себя. А вы представляете, какое количество мертвецов прошло через мои руки?.. Сколько себя помню, наверное, еще со времен изгнания Адама и Евы, я занимаюсь именно этим — вылавливаю ваши души из мира живых. Неудивительно, что мое сердце постепенно черствело, пока не превратилось в засохший плесневелый сухарь. И вот уже я совершенно бесстрастно выдергиваю из тела то, что осталось от человека — его дух. Мне все равно. Так же, как и многие из вас не замечают жизни вокруг, потому что слишком привыкли… быть. Существовать. И лишь горстка мудрых воспринимает это чудо, как подарок судьбы. Повторюсь, меня не трогает ваша смерть. Ибо это — моя повседневность. Но меня очень занимает ваша жизнь… Для вас смерть непостижима и полна тайн, я же мечтаю разгадать тайну жизни, потому что сталкиваюсь с ней крайне редко. Но девять кругов назад, я дал себе зарок — не любопытствовать. Ибо для меня это порок, да еще какой… Самый, что ни на есть смертельный. Странно, да? Как будто смерть может умереть. Конечно, нет. Но на самом деле, для меня крайне опасно стремление постичь саму жизнь. Ведь противовес очевиден, не так ли? Я лишаю жизни, но как будто сам немножко мечтаю… пожить. К тому же здесь обязательно надобно постичь сущность живого человека… А как это сделать, не заглядывая ему в глаза? Не пытаясь разобраться в его душе, пока она еще жива? Вот и выходит, что я мечтаю о том, о чем не надо бы. Такие мечты я гоню прочь, нарочно роняю их в пыль с высоты своего полета, чтобы не было соблазна к ним вернуться. Ведь мое дело нехитрое… И я справляюсь. Честное слово, справляюсь. Но иногда… Эти мечты все же находят меня. И тогда, встречая на пути человека, который, столкнувшись со мной ненароком, оставляет после себя рой необъяснимых образов, я следую за ним время от времени. Ведь время для меня — ничто. А пространство — нигде. Таким человеком, как вы знаете, оказалась и Лизель Мемингер… И я ничуть не слукавлю, если признаюсь, что на протяжении всей ее долгой жизни, навещал ее, оказываясь по долгу службы неподалеку. Воровка книг стала для меня той самой живой душой, которую я читал запоем, словно одну из ее книжек-сокровищ. Я часто думаю, как сложилась бы ее судьба, если бы Химмель-штрассе не подверглась налету. И тут мои мысли уже плывут по реке Ампер, и я гадаю о том, остался бы Герр Хуберман жив, не вернись он со сломанной ногой с войны… В конце концов, он столько раз ускользал от меня, чему я был в последствии только рад. А маленький Руди?.. Вполне возможно, отправься он все-таки в элитную школу, доживал бы свой век вместе с Лизель… А вот его отец, не получив повестку за своеволие, напротив, погиб бы наверняка вместе с остальными жителями Небесной улицы. Еще я думаю о Максе. Он прошел через ужасы концлагеря и выжил. Но останься он в доме Ганса и Розы, вполне мог встретиться со мной гораздо раньше — спал-то он не в подвале, а в комнате, у камина. Вот такие головоломки я иногда пытаюсь решить, но редко когда удается — как ни крути человеческие жизни, как ни жонглируй ими, но кто-то все равно выпадает из игры, словно лишняя деталь. Но вернемся к Лизель. Эта девочка врезалась в мою потасканную память навеки. А прочитав написанную ею повесть «Книжный вор», мое засохшее сердце будто окунули в стакан с молоком — оно, впитав историю жизни воришки, размокло и рассыпалось. Вы удивлены? Да, дорогие мои… Сердце есть даже у смерти.